Я думал, во мне почти не осталось тщеславия, но, как показал один недавний сон, ошибался. Мне приснилось, что я умер и для меня принесли простой гроб из струганых досок. А я давай орать: «Хоть бы лаком покрыли!» — и бросился на гробовщиков с кулаками. Мы стали драться — тут я проснулся и устыдился.
Выйти из дому, ходить, глядеть по сторонам, сливаться с окружающим — вот подлинное счастье. Сидя мы попадаем в плен к худшему, что в нас есть. Не для того был создан человек, чтобы сидеть прикованным к стулу. Но быть может, лучшего он не заслуживает.
Сегодня, расписываясь на бланке, я словно впервые увидел свою фамилию, как будто не узнал её. День и год рождения — всё показалось мне непривычным, непостижимым, совершенно не относящимся ко мне. Психиатры называют это чувством отчуждения. Если говорить о лице, то мне часто приходится делать усилие, чтобы понять, кто это, — усилие, чтобы с трудом и неприязнью к себе привыкнуть.
К чему нам столько воспоминаний, всплывающих из памяти без видимой на то необходимости, если не для того, чтобы открыть нам, что с возрастом мы начинаем смотреть на свою жизнь со стороны, что эти далёкие «события» уже не имеют к нам никакого отношения и что однажды то же самое произойдёт и с теперешней нашей жизнью?
Какое проклятие поразило Запад, если в период своего расцвета он создает лишь бизнесменов, лавочников и пройдох с пустым взглядом и бессмысленной улыбкой, которых можно встретить повсюду, как в Италии, так и во Франции, как в Германии, так и в Англии? Неужели итогом развития столь тонкой и сложной цивилизации должно было стать появление таких людей? Правда, возможно, через эту гнусность стоило пройти хотя бы ради того, чтобы представить себе другую разновидность человека.
Только страдание изменяет человека. Все остальные опыты и феномены не могут изменить его сущностный характер или углубить имеющиеся у него определенные предпосылки вплоть до его полного изменения.
Где бы я ни оказался, везде у меня одно и то же ощущение чуждости, бесплодной и бессмысленной комедии, надувательства. И не в других, а во мне самом: я делаю вид, будто интересуюсь тем, на что мне решительно плевать, постоянно - то ли по мягкотелости, то ли приличия ради - играю роль, но все это не я, потому что самое главное для меня - не здесь. Выброшенный из рая, где я найду свой собственный угол, где он, мой дом? Изгнан, навсегда и отовсюду изгнан. Все, что мне осталось, это обломки славословий, прах прежних гимнов, вспышки сожалений.
Без конца размышлять о мире, в котором еще ничто не унизилось до того, чтобы возникнуть, в котором не было желания сознавать, а было лишь предчувствие сознания; о мире, в котором царствовала виртуальность и наслаждение своим «я», предшествующим самому существованию «я»… Вообще не рождаться на свет! Какое счастье, какую свободу, какой простор дарит одна лишь мысль об этом!
При виде сведенного или перекошенного страстью лица, всей мимики честолюбца у меня подкатывает к горлу. В начале жизни я сам бывал жертвой бешеных амбиций, и теперь мне омерзительно видеть у других стигматы собственной юности.
Надо беспрестанно твердить себе, что все наши печали и радости не стоят ни гроша, все они ничтожны и суетны. ...Я повторяю это каждый день, но печалюсь и радуюсь ничуть не меньше. Мы живём в аду, и каждый прожитый миг — чудо.
В 20 лет я уже знал всё то, что знаю в 60. Сорок лет ушло на бессмысленную и бесполезную работу по подтверждению этих истин.
Открыв антологию религиозных текстов, я сразу напал на такое изречение Будды: «Ни один предмет не стоит того, чтобы его желать». Я тотчас же закрыл книгу, ибо что еще читать после этого?
В каждую из эпох люди совершенно справедливо полагают, что именно на их глазах исчезают последние следы Земного Рая. --- Кандинский утверждает, что желтый — это цвет жизни. Теперь понятно, почему этот цвет так неприятен для глаз. ---- Жить без всякой цели! Я стремлюсь к этому состоянию, иной раз достигаю его, но не могу в нем удержаться: такое блаженство выше моих сил.
В ответ на слова друга, признавшегося, что скучает, поскольку не может работать, я говорю, что скука - высшее из состояний человека и не надо ее принижать, связывая с мыслью о работе. --- Потребность к разрушению укоренена в нас столь глубоко, что никому еще не удалось выкорчевать ее из собственной души. Она является составной частью сущности каждого человека, основой его бытия, и, бесспорно, имеет бесовскую природу. Мудрец — это отошедший от дел, успокоившийся разрушитель. Все остальные — разрушители при исполнении.
Доказать, что человек не выносит человека? Достаточно оказаться в толпе, чтобы затосковать о безжизненных галактиках. ---- Аргумент против науки: этот мир не заслуживает того, чтобы его знали. ----- C бессилием, растерянностью и отвращением вдруг обнаруживаешь, каков ты есть.
Силой воли я поднялся с постели. Преисполненный планов, я собирался работать и всё утро провёл с этим твёрдым намерением. Но едва я уселся к столу, как в голове возникла паршивая, гнусная, надоедливая мыслишка: «И зачем только я явился в этот мир?». Возникла и разрушила весь мой порыв. И я, как обычно, снова улёгся в постель с надеждой если не найти ответ на этот вопрос, то хотя бы ещё поспать.
Любая жизнь — это история сокрушительного падения. Если биографии так захватывают, то это потому, что герои, так же как и трусы, вынуждены совершенствоваться в искусстве терпеть поражение. Разочаровавшись во всех, неизбежно приходишь к разочарованию в самом себе; если только с этого не начал.
«Этот мир был создан не по воле Жизни», — сказано в «Гинзе», гностическом тексте одной мандеистской секты в Месопотамии. Стоит вспоминать об этом всякий раз, когда нет лучшего аргумента, чтобы побороть в себе разочарование.
Сама по себе всякая идея нейтральна или должна быть таковой, но человек ее одушевляет, переносит на нее свои страсти и свое безумие; замутненная, преображенная в верование, она внедряется во время, принимает облик события, и совершается переход от логики к эпилепсии... Так рождаются идеологии, доктрины и кровавые фарсы.
Справедливость - это воплощенная несбыточность, гигантская неосуществимость, единственный идеал, о котором можно уверенно утверждать, что он не реализуется нигде и никогда, и которому, кажется, противостоят все законы природы и общества.
