— простите, ваш покой нарушу! — а кто ты, дядя, объяснись? — вы продаёте вашу душу? — вот ты исполнил заебись, ебать, ты чёрт! — да что-то вроде, уполномоченный подлец! и как там говорят в народе? — у вас товар — у нас купец. — хорош, ты гонишь. в смысле душу? — в прямом. режим: вопрос — ответ. ты долбишься сегодня в уши? вот так понятней или нет? — да понял. продаю, короче, до этого не продавал. — не продавал? а, помнишь, ночью ты притащил её в подвал? — она сама хотела! — басни. — она сама! — дружок, остынь, становится огнеопасней, но мы дойдём и до пустынь. а началось с той кошки в школе — тогда ты подыскал подвал. пока там кто-то трахал Олю, ты равнодушно убивал. как там в народе: бог всё видит, и что посеешь,то пожнёшь? народ не жаден на эпитет, когда ты всаживаешь нож. ты думаешь увидеть Китеж, но погружаешься в подвал, где ты с восторгом ненавидишь, все тех, кого за жизнь собрал. я пленных видел за решёткой, и даже видел их удел. вот думаю — пацанчик чёткий, пострел, расстрел, везде поспел. и в завершенье видел Олю, ты притащил её в подвал. — ну чё, и сколько? — глупый что ли? я ничего не покупал, я всё по праву забираю — по праву силы. — что?! — прикинь? мы от несбыточного рая дошли до пыточных пустынь. — эй, дядя, что тут происходит? — тут происходит только боль. ну как там говорят в народе? добро пожаловать, хлеб-соль. Кисычев
когда больше не можешь защититься от окружающей действительности, ты начинаешь прятаться в прошлом. проваливаешься во время на глубину, ищешь там воспоминания, которые тебя спасут. а их нет. ну т.е. ещё несколько лет назад были, а теперь здесь только стайки испуганных рыб, ты погружаешься ещё глубже в абсолютный мрак. неспешно проплывёт какая-нибудь рыба-фонарь, подсветит тебя маленького с мороженым и этой неподдельной улыбкой, а дальше картинка дёрнется, начнутся помехи, белый шум, тьма. ты беспомощно барахтаешься в этой абсолютной пустоте и не понимаешь, что дальше: плыть обратно к поверхности или лечь на дно. выхода нет ни там, ни там, потому что решение внутри тебя, ты его просто не нашёл, потому что внутри та же тьма, что и снаружи. с восторгом и ужасом начинаешь это понимать, когда твои легкие уже заливает вода. Кисычев
смерть ждёт трамвая на Патриарших, она не верит, что мы возможны. нас закрывают под звуки марша тяжелой дверью с замком надежным. в пространстве тёмном живые стены: они смеются, они кусают. нам слишком стрёмно, мы режем вены и ждём инструкций, как выжить с краю. а мы могли бы в московском небе в своём протесте кружить в июле, но кто-то выбыл, а кто-то не был, и вот мы вместе легли под пули шального лета поодиночке. нас закрывают под звуки марша, и жизнь без света дошла до точки. смерть ждёт трамвая на Патриарших. Кисычев
я в снах, я в облаке над крышей, я шумный городской проспект, я Блок, я Пастернак, я Рыжий, я твой восторженный респект. я жизнь, ломающая камни, я натяженье тетивы. я головой ломаю ставни в страну заёбов головы, где вместо снов одни кошмары, гроза и тёмный коридор. здесь прозаично санитары меня потащат за забор, и по колдобинам с задором под речь великого вождя домчат с мигалками на скорой в страну печали и дождя. привяжут мыслями к кровати и по приказу главврача предложат голову к оплате и способ выбрать палача. и мне останется смириться с тем, что смиряться не хочу. а дальше перейти границы и плюнуть в морду палачу. Кисычев
в жизни происходит много разных жоп: жопа не по моде, жопа просто топ, жопа на работе, жопа без работ, говорят есть, вроде, даже жопа-бот, жопа деловая — от плечей до пят, а ещё бывает жопа без тебя. с кухни и до спальни, как социофоб, с ней хожу печальный в мире праздных жоп. я б хотел ноктюрном или как поэт воспевать бравурно то, что жопы нет. но не получилось или не срослось. жопа, как постылость, жопа на авось. жопа, как ментальность — в ней и ты, и я. жопы нереальность в жопе бытия. и сиденья опыт накопил народ — ждать, что эту жопу кто-то надерёт. Кисычев