Художественная литература

Шантарам — роман австралийского писателя Грегори Дэвида Робертса.
Впервые издан в Австралии, в 2003 году.
Основой для книги послужили события собственной жизни автора.
Основное действие романа разворачивается в Индии, в Бомбее (Мумбаи) в 1980-х годах.
Веб-сайт

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Главный герой — бывший наркоман и грабитель, сбежавший из австралийской тюрьмы, где отбывал двадцатилетний срок заключения. После некоторого времени, проведенного в Австралии и Новой Зеландии, по фальшивому паспорту на имя Линдсея Форда он приезжает в Бомбей. Благодаря личным качествам быстро заводит знакомых и друзей среди местных жителей и живущих в Бомбее иностранцев. Крестьянка, мать индийского друга героя, нарекает его индийским именем Шантарам, что означает в переводе с маратхи: «мирный человек» или «человек, которому Бог даровал мирную судьбу».

читать онлайн

Марк Твен, «Таинственный незнакомец»
Автор: Марк Твен
Жанры: религия, мистика
Категория: зарубежная классика
Формат: повесть
Год написания: 1916

глава XI

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Сатана посещал нас весь год, но потом стал являться реже и, наконец, на долгое время вовсе исчез. Когда его не было, я испытывал одиночество и мне становилось грустно. Я понимал, что он постепенно утрачивает интерес к нашему крохотному мирку и может в любую минуту забыть о нём совершенно. Когда он, наконец, появился, я был вне себя от радости, но радость была недолгой. Сатана сказал, что пришёл проститься со мной, прибыл в последний раз. У него есть дела, которые призывают его в другие концы вселенной, и он пробудет там столько времени, что я не сумею дождаться его возвращения.


— Значит, ты больше совсем не вернёшься?
— Да, — сказал он, — мы с тобой подружились. Я был рад нашей дружбе. Наверно, и ты тоже. Сейчас мы расстанемся навсегда и больше не увидим друг друга.
— Не увидимся в этой жизни, но ведь будет иная жизнь. Разве мы не увидимся в той, иной, жизни?
Спокойно, негромким голосом он дал этот странный ответ:
— Иной жизни не существует.


Легчайшее дуновение его мысли проникло в меня, а с ним вместе неясное и пока ещё смутное, но несущее с собой покой и надежду предчувствие, что слова Сатаны — правда, что они не могут не быть правдой.
— Неужели тебе никогда не случалось думать об этом, Теодор?
— Нет. Мне не хватало смелости. Это действительно правда?
— Это правда.


Благодарность стеснила мне грудь, но, прежде чем я успел её выразить, вновь родилось сомнение:
— Да, но… мы сами видели эту иную жизнь… мы видели её наяву… значит…
— Это было видение. Не больше.


Я дрожал всем телом, великая надежда охватила меня.
— Видение? Одно лишь видение?
— Сама жизнь — только видение, только сон.
Его слова пронзили меня, словно удар ножа. Боже мой! Тысячу раз эта мысль посещала меня.

— Нет ничего. Всё — только сон. Бог, человек, вселенная, солнце, россыпи звёзд — все это сон, только сон. Их нет. Нет ничего, кроме пустоты и тебя.
— И меня?

— Но ты — это тоже не ты. Нет тела твоего, нет крови твоей, нет костей твоих — есть только мысль. И меня тоже нет. Я всего только сон. Я рождён твоей мыслью. Стоит тебе понять это до конца и изгнать меня из твоих видений, и я растворюсь в пустоте, из которой ты вызвал меня… Вот я уже гибну, кончаюсь, я ухожу прочь. Сейчас ты останешься один навсегда в необъятном пространстве и будешь бродить по его бескрайним пустыням без товарища, без друга, потому что ты – только мысль, единственная на свете; и никому не дано ни изгнать эту одинокую мысль, ни истребить её. А я лишь покорный слуга твой, я дал тебе силу познать себя, дал обрести свободу. Пусть тебе снятся теперь иные, лучшие сны.

Странно! Как странно, что ты не понял этого уже давным-давно, сто лет назад, тысячи лет назад, не понимал всё время, что существуешь один-единственный в вечности. Как странно, что ты не понял, что ваша вселенная, жизнь вашей вселенной — только сон, видение, выдумка. Странно, ибо вселенная ваша так нелепа и так чудовищна, как может быть нелеп и чудовищен только лишь сон. Бог, который властен творить добрых детей или злых, но творит только злых; бог, который мог бы с лёгкостью сделать свои творения счастливыми, но предпочитает их делать несчастными; бог, который велит им цепляться за горькую жизнь, но скаредно отмеряет каждый её миг; бог, который дарит своим ангелам вечное блаженство задаром, но остальных своих чад заставляет мучиться, заставляет добиваться блаженства в тяжких мучениях; бог, который своих ангелов освободил от страданий, а других своих чад наделил неисцелимым недугом, язвами духа и тела! Бог, проповедующий справедливость, и придумавший адские муки, призывающий любить ближнего, как самого себя, и прощать врагам семижды семь раз и придумавший адские муки! Бог, который предписывает нравственную жизнь, но притом сам безнравствен; осуждает преступника, будучи сам преступником; бог, который создал человека, не спросясь у него, но взвалил всю ответственность на его хрупкие плечи, вместо того чтобы принять на свои; и в заключение всего с подлинно божественной тупостью заставляет раба своего, замученного и поруганного раба на себя молиться…

Теперь ты видишь, что такое возможно только во сне. Теперь тебе ясно, что это всего лишь нелепость, порождение незрелой и вздорной фантазии, неспособной даже осознать свою вздорность; что это только сон, который тебе приснился, и не может быть ничем иным, кроме сна. Как ты не видел этого раньше?
Всё, что я тебе говорю — это правда! Нет бога, нет вселенной, нет жизни, нет человечества, нет рая, нет ада. Всё это только сон, замысловатый дурацкий сон. Нет ничего, кроме тебя. А ты – только мысль, блуждающая мысль, бесцельная мысль, бездомная мысль, потерявшаяся в вечном пространстве.
Он исчез и оставил меня в смятении, потому что я знал, знал наверное: всё, что он мне сказал, было правдой.

Читать онлайн

Эрнест Цветков: «Имагинатор»
Эта книга представляет собой реализацию авторского проекта доктора Эрнеста Анатольевича Цветкова, посвященного раскрытию таинственных механизмов самопостижения, обретения своей опоры, раскрытию внутренних ресурсов человека. Это уникальный дневник ее автора, замечательного человека - психолога, психотерапевта, психоаналитика. Его встречи с Имагинатором - Мастером преображения реальности - достоверны и автобиографичны.
Доктор Э.А.Цветков открывает нам наш обычный мир, который оказывается удивительным и необыкновенным, а с помощью так называемых психотехник преобразования дает возможность познать жизненные лабиринты и хитросплетения и даже прочесть тайные знаки своей Судьбы...

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Жизнь у первокурсника насыщенная, бурная, романтическая, стремительная и впечатляющая. Но при всем при том больше всего мне запомнился именно тихий и, в общем-то, неприметный вечер.

В кафе вошел низенький плотный человечек в широкополой черной шляпе, надвинутой на глаза и, не дойдя до стойки, остановился посреди зала.

Я обратил внимание, что в это время телевизор, стоявший в углу, демонстрировавший какую-то увеселительную программу, вдруг, погас, чему, однако, никто из посетителей не придал никакого значения, и как ни в чем, ни бывало, продолжали раздаваться обрывки смеха, слов, звон посуды и бульканье наливаемых напитков.

Все были увлечены друг другом, то есть, в конечном счете, собой. Я же, сидевший в полном одиночестве, имел возможность наблюдать за окружающими и, может быть, именно потому обратил внимание на это невинное и ничего не значащее совпадение - появление заурядного посетителя и случай с телевизором.

Совпадение не более чем занятное, но то ли из-за скуки, то ли из-за обычной моей склонности всему придавать значение, я начал гадать по поводу происшедшего.

Занятие настолько увлекло меня, что, поглощенный им, я не заметил, как он подошел ко мне и только лишь, когда он извинился и спросил разрешения сесть за мой столик, я оторвался от своих мыслей.

Это немного смутило меня, но, оглянувшись и одновременно пытаясь определить, почему незнакомец выбрал именно мой столик, я убедился, что остальные места оказались заняты и только тогда согласно кивнул ему.

Мне тогда действительно хотелось побыть одному, и вид у меня, вероятно, был довольно неприветливый, так как он виновато улыбнулся и присел, держась напряженно и, конфузясь, положил шляпу к себе на колени.

Вскоре подошел официант с искусственной, слегка презрительной усмешечкой и размашистыми усами и с наигранной деликатностью, как бы подчеркивая провинциальный вид неуклюжего посетителя, двумя пальчиками подал меню, и вопросительно устроился рядом, насмешливо нависая над старомодной шляпой.

Как мне показалось, сосед мой стушевался еще больше.

Мне даже стало его жалко, беспомощного и растерянного, по всей видимости, какого-нибудь командированного из низших чинов с высшим образованием, скромно, но прочно утвердившегося в одной из контор, прославившихся своим местным значением.

И мое воображение уже рисовало картину, как этот коротенький и робеющий человечек одевает свой лучший костюм, шляпу - предмет гордости домашнего туалета, садится в поезд типа «Урюпинск – Москва», около суток парится в душном купейном вагоне с разговорчивыми попутчиками, бледненьким чайком и куриной ножкой, упакованной в фольгу, и, наконец, отважно бросается в отверстую пасть железобетонного монстра, в жующем чреве которого ему предстоит перевариваться по крайней мере несколько мучительных дней.

Мои размышления прервал вновь запевший телевизор, что окончательно развеяло ореол таинственности вокруг незнакомца, урвавшего свободный час, чтобы отведать затейливых лакомств вроде слегка отсыревшей лепешки, украшенной несколькими ломтиками помидора, зовущейся в кругах людей, придерживающихся западных образцов жизни, пиццей.

Посетитель нервно теребил и без того засаленный и замусоленный листок с отпечатанными на машинке через фиолетовую копирку наименованиями блюд и напитков.

По его разбежавшимся в разные стороны глазам было видно, что он уже пожалел о том, что зашел сюда, и не потому, что ему пришлись не по вкусу еще не отведанные блюда. Скорее всего, его смутили тихие скромные цифры, обозначавшие громкие нескромные цены.

Вероятно, он почувствовал себя совсем неловко, придавленный с одной стороны меню, с другой - белозубой ухмылочкой официанта, но встать и уйти он, по всей видимости, застеснялся.

Поэтому он, пару раз, откашлявшись, наконец, выговорил:

- Бутылочку минеральной... котлетки «А ля Гундель»...

- Что-что? - скороговоркой выпалил вконец расползшийся в улыбке официант.

- Котлетки «А ля Гундель». - Смущенно повторил посетитель.

- Тысяча извинений, но у нас такого блюда нет.

- Как так нет? У вас же в меню написано - котлеты из телятины. Если это действительно котлеты и действительно из телятины, с добавлением шампиньонов, сыру, шпината и выполнено по всем правилам мадьярской кухни, то правильнее было бы назвать это блюдо «А ля Гундель».

- Хар-рашо! - подчеркнуто браво воскликнул официант, топорща усищи. - Мы учтем ваше замечание. Что еще?

- Еще? Еще, пожалуй, кофейку. Двойную.

- Все?

- Все.

Официант еще раз метнул в посетителя любопытный искрящийся взгляд, аккуратненько забрал меню и отошел от нашего столика.

Однако, подумал я, он действительно занятен.

Чтобы хоть как-то сгладить его замешательство, я заговорил с ним.

- А вы хорошо разбираетесь в блюдах. Вы кулинар?

Он радостно, хотя и смущаясь, улыбнулся - от того, что к нему обратились без какого-либо подвоха, но и, не отрывая глаз от скатерти, старательно и вежливо проговорил:

- Я? Да что вы! Я никакого отношения к кулинарии не имею. - Тут он оторвал свой взгляд от стола и посмотрел на меня серыми, почти водянистыми глазами. Во взгляде его я почувствовал спокойный изучающий интерес.

И уж совсем было удивительно то, что теперь он первый заговорил, без всякого стеснения, угодливости и напряженности. Голос его звучал тихо и чисто, а глаза, обращенные ко мне, словно растворяли меня в своих водянистых радужках.

«Эге-ге! - пронеслось у меня в голове. - Разыграло меня мое разыгравшееся воображение. Никакого поезда «Урюпинск – Москва» не было. А что же было?..»

Мое тихое смятение прервал его вопрос:

- Вы, вероятно, что-нибудь пишите?

- Пытаюсь. - Я почувствовал, что вздрогнул от неожиданности. - Меня интересует психология восприятия и потому я как-то стараюсь записывать и систематизировать свои наблюдения. А как вы догадались?

- О, это сущий пустяк! - почти вскрикнул он радостно. - Как только я вошел в это заведение, я сразу обратил внимание на вашу наблюдательность. От вас не ускользнуло то, что с моим появлением телевизор на какое-то время перестал работать.

- Так, значит, это было не совпадение?

- В вихре ваших ассоциаций промелькнула жалоба на то, что вас подводила не раз склонность доверять первым впечатлениям и полету фантазии. Претензия, на мой взгляд, нецелесообразная и малообоснованная, ибо именно первое ваше впечатление оказалось в данном случае верным. Да и в остальных случаях, пожалуй, тоже.

- Вы хотите сказать, что первое впечатление никогда не подводит и всегда оказывается верным?

- Обязательно! Но именно первое. К сожалению, мы чаще всего за первое впечатление принимаем второе, третье, десятое. А они, как правило, всегда ошибочны. Все дело в том, что наши впечатления молниеносны, и мы не можем зачастую отличить, где первое, где второе. Однако некоторая тренировка в этом позволяет ориентироваться легко и безошибочно.

- В этом заключается моя ошибка?

- Нет, несколько в ином - вы свое первое впечатление, которое ухватили верно и точно, посчитали, тем не менее, фантастическим домыслом и предпочли путь более простых и доступных вашему уму, умозаключений. Вы способны улавливать первое впечатление, но пока недооцениваете его.

- А официант?

- А что официант? Он сейчас потешает повара, рассказывая тому о моей шляпе, а повар вместо белых грибов нашпиговывает мое блюдо шампиньонами. Но я слишком голоден и потому склонен не придавать значения подобным ухищрениям. Кстати, - сделав небольшую паузу, сказал он, не меняя тона, - позвольте представиться - Имагинатор.

Я побоялся уточнить, что это - фамилия, имя или должность, опасаясь задеть моего собеседника, но он сам пришел на помощь, наблюдая мою нерешительность:

- Если вы боитесь показаться неделикатным, то не терзайте себя слишком сильно. Скоро вы будете произносить это слово столь часто и привычно, что не успеете заметить, как оно лишится всякого оттенка экстравагантности.

Так мы познакомились.

Довольно быстро мы поменялись ролями, и теперь уже я чувствовал себя провинциалом рядом с ним, и, скорее всего, уже мой собеседник мог позволить по отношению ко мне менторски утешительное участие. Впрочем, я не особенно этой перемене удивлялся, так как мое первое впечатление все же оказалось верным, а оно предположило некую таинственную силу, связанную с этим человеком. Правда, я так и остался в неведении относительно рода его занятий, места жительства и настоящего имени, что, однако, меня не особенно взволновало, так как увлеченный нашим общением, я не придал этому большого значения. Я понял, что рядом со мной находится личность крайне загадочная и непростая.

Когда улыбающийся усач принес дымящиеся котлеты из телятины, искусно инкрустированные шпинатом, сыром и грибами шампиньонами, Имагинатор довольно кивнул и принялся за трапезу с видом хорошо поработавшего и нагулявшего аппетит, человека. Официант елейно пожелал:

- Кушайте на здоровьице.

Имагинатор снова кивнул и с набитым ртом уже, несколько витиевато произнес:

- Благодарствуйте, Альберт Филипыч. Кстати, не понимаю, зачем вам понадобилось менять такое хорошее, широкое имя как Федор на искусственное и вовсе не идущее вам - Альберт.

Улыбочка мигом соскочила с лица лжеальберта, как трусики с танцовщицы, исполняющей стриптиз. А владелец шляпы, как ни в чем не бывало, продолжал:

- И скажите, пожалуйста, повару, чтобы не скалился он из-за угла. Я весьма высоко ставлю его кулинарный талант, но даже гению, поверьте, даже гению своего дела не под силу выдать шампиньоны за белые.

Усы то ли Федора, то ли Альберта повисли тяжелой подковой, и лицо вытянулось.

- И будьте добры... нарзанчику бы... а?

Официант исчез.

Через несколько секунд он опять стоял перед нами с маленьким изящным подносом, украшенным таинственно мерцающими мельхиоровыми узорами, на котором покоилась запотевшая бутылка с минеральной водой и рядом стоял кристальный фужер.

- Весьма признателен вам, Федор Филипыч. И кланяйтесь тете своей, Зинаиде Игнатьевне.

Тут уж и мои нервы не выдержали, и я спросил соседа своего прямо, без обиняков:

- Как смогли вы сделать так, чтобы телевизор перестал работать? Откуда вам известно...

Имагинатор плеснул себе в бокал из зеленой, матовой от холода бутылки, и бусинки пузырьков запрыгали в зашипевшей жидкости. Отпив большой глоток, он откинулся на спинку стула, сложив руки на груди и, взглянув куда-то поверх столов, задумчиво проговорил:

- Телевизор - это ерунда, мелочь. Даже и голову над этим ломать не стоит. Вам, вероятно, приходилось слышать мнение, что мысль человеческая есть в конечном счете определенный вид некоего энергетического напряжения. Своего рода электромагнитное поле. Хотя далеко не всякое электромагнитное поле является мыслью - для того, чтобы убедиться в этом, достаточно посмотреть какую-нибудь телепередачу или послушать радиопрограмму. Но дело в другом. Дело в том, что, сконцентрировав какую-то часть своего сознания, даже ничтожно малую часть, но - сконцентрировав в пучок - игрушка наподобие линзы и солнечных лучей - я могу этот пучок послать вовне. Поначалу вещь довольно кропотливая, но постоянная тренировка позволит приобрести известный навык.

Он говорил, щуря глаза, словно защищаясь от яркого света, и улыбался одними уголками губ.

Внезапно я почувствовал тяжесть в затылке и слабость во всем теле. Мне захотелось встать и уйти отсюда, побродить где-нибудь в пустынных, старых переулочках, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Признаться, вся обстановка кафе стала меня раздражать. В этот момент мне никак не хотелось анализировать свое состояние и связывать с чем-либо внезапно овладевшую мною усталость. Может быть, тут и не обошлось без влияния Имагинатора. В его действиях было нечто недоступное обыденному сознанию.

Однако и в этот раз он проник в мои мысли и участливо предложил: «Если вы себя неважно чувствуете, мы можем освежиться вечерним воздухом».

Я кивнул, и мы покинули кафе. Оказавшись на улице, я почувствовал себя лучше, и мы плавно погрузились в лабиринты замоскворецких переулков.

Бронзовые блики предзакатного солнца зажгли купола церквей. Вспыхнули купола огненно-желтым блеском сусального пожара. Антрацитово поблескивающие стекла домов в этот час безжизненны и пусты. А пустырь, заваленный и заросший, словно вобрал в себя тишину наползающего вечера. Я наблюдал, как с каждой секундой мир меняется, следуя своей таинственной, прихотливой цепочке неуловимых переходов из одного состояния в другое. Вот и стекла домов поблекли, стали матовыми и потухли купола. Солнце зашло, и пространство наполнилось зеленоватым оттенком сумерек.

Сразу же повеяло прохладой. Груды бурой земли будто увеличились и выглядели ожившими. Сквозь ветви деревьев уже просачивался мрак. Он, расползаясь, ложился на предметы, поглощая их очертания...

Имагинатор утверждал, что Реальность таинственна. Она многозначна, многопланова и даже многомерна. И каждую секунду в ней происходят какие-то чудеса, но не заметные для нашего глаза и ощущения.

- А что вы подразумеваете под Реальностью?

- Очень просто. Реальность - это то, что нас окружает, включая и нас самих. Это и деревья, и скамейка, и телевизор, и консервные ножи, и трава, и столики в кафе, ну, в общем, все.

- Но в том, что вы сказали, нет ничего нового. Вполне естественно, что все с каждым мгновением меняется. Это ясно также, как то, что нельзя дважды войти в одну и ту же реку.

Имагинатор тонко улыбнулся и ответил:

- Ну, хорошо. Оставим в покое нас с вами и обратимся к предмету, к жизни вещи. Что может быть статичней, чем вещь? Но предмет лишь на первый взгляд кажется неподвижным. На самом деле он полон своего внутреннего движения, пронизан своей извечной вибрацией. Он - мир. Но мы его как мир не воспринимаем, а потому склонны его рассматривать лишь с одной, ограниченной позиции. Мы докурили сигарету, выбросили окурок и пошли восвояси, а этот окурок уже начинает существовать сам по себе, независимо от нас - он вступает в новые взаимосвязи и сцепления с тем, что его окружает. Через секунду мы о нем уже забываем, а он становится принадлежностью Реальности, Мира и обретает самостоятельный статус существования. Его дальнейшие превращения нам неведомы. Но думаю, его жизнь становится увлекательной и захватывающей. Это просто один из примеров того, что наше сознание ориентируется только в одном измерении, в то время как траектории наших возможных существований гораздо более многочисленны. Это признак того, что наше обыденное сознание пребывает в полудремотном состоянии и еще не открыто. Мы воспринимаем одну сторону жизни, которую считаем существенной, а об остальных бесконечных ассоциативных связях не помним. Но существуют и попытки прорыва за грань. Возьмем японские трехстишия. Разве это не выражение жизни в новом ракурсе?

После этой тирады Имагинатор слегка вскинул правую бровь и раскурил трубочку. Немного помолчал и снова продолжил:

- Вот мы, имагинаторы, и стремимся понять и постичь сущность этих невидимых и неощутимых вибраций, ощутить неощутимое. Кое в чем мы уже преуспели, например, в способности видеть и улавливать жизнь в ее лабиринтности. Полагаю, вы понимаете, что я говорю.


ИМАГИНАЦИЯ – ЭТО УМЕНИЕ СОЗДАВАТЬ И

ОЖИВЛЯТЬ ОБРАЗЫ.

А ТОТ, КТО ЗАНИМАЕТСЯ ЭТИМ, И ЕСТЬ ИМАГИНАТОР.


- Хорошо, то, что вы рассказали, весьма занятно. Но мне, рационалисту и естествоиспытателю, кажется все это несколько…м-м… противоречащим ясной логике здравого смысла.

Имагинатор стремительно взметнул тонкую бровь.

- Да что вы? А не приходило ли вам в голову, что, как и любой человек, вы существо иррациональное, темное и потустороннее?

- Как это понимать? - Обескураженно пробормотал я.

- Вы полагаете, что вы рационалист и логик до мозга костей? Прекрасно. А что вы скажете о своих снах?

- В каком смысле?

- В том смысле, насколько осмысленными и рациональными вам кажутся они. Или ваши сновидения полностью понятны вам, и вы можете объяснить любое из них?

- Нет, но...

- В том то и дело. А вы утверждаете, что вы рационалист. Но ведь сны - часть и, причем довольно значительная, вашего существа. Практически это вы сами и есть. Стало быть, заявление о вашем непреклонном позитивизме - это всего лишь ваше убеждение, из разряда тех, что созданы для собственного самоуспокоения. Да, всего лишь убеждение. А куда вы денете ваше подсознание с его причудливыми фокусами и фантастическими сюжетами, на которые не отважился бы и сам Босх? Так что не тешьте себя иллюзиями по поводу того, что вы являетесь рационалистом. Как и любой человек, вы существо иррациональное, темное и потустороннее.

- Но что значит, потустороннее?

- Это значит то, что вы сами о себе многого не ведаете, хотя вам кажется, что знаете себя как облупленного. Однако, все ваше знание - всего лишь система убеждений. Не более чем.

- Но ведь то, что вы говорите, также является убеждением, всего лишь убеждением?

- Убеждением? Но я никого не убеждаю - ни себя, ни вас. Я всего лишь на всего рассказываю, ничего не отрицая и не утверждая. Когда я говорю о вашей иррациональности, я не заявляю о своей правоте, а всего лишь напоминаю о снах, фантазиях и подсознании.

- И при этом апеллируете к той же самой логике?

- Апелляция к чему-либо хороша в споре, но я не спорю с вами.

- Согласен... И все-таки... что же такое: человек - существо потустороннее?

- Возьмите свои детские фотографии, внимательно вглядитесь в них и задайте вопрос: «Кто это?» Не спешите отвечать, что это вы. Вы - здесь и сейчас. Вы, разумеется, можете сказать: «Да, конечно, это не я. Но ведь это я, которым был когда-то». Вот именно - был! Теперь вас там нет. Вы не живете теперь там. То есть вы мертвы по отношению к тому дню, когда была сделана эта фотография. Наши фотографии - это наши надгробные памятники. Мы каждый день умираем вчера, чтобы возродиться сегодня. Смерть не впереди нас, а позади нас.

- Значит, когда я смотрю на свою детскую фотографию, я созерцаю себя умершего?

- Да.

- Но моя личность осталась прежней!

- Нет, личность тоже другая. Ведь личность - это душевное лицо, то есть то, что повернуто, обращено к другим. Вместе с физическим вы оставляете в прошлом и это душевное лицо. Всякое лицо, в том числе и личность, чрезвычайно непостоянно, недолговременно, оно формируется не вами, а окружающими вас.

- Тогда что же меня связывает с тем существом, которое мною являлось когда-то, энное количество лет?

- С тем существом? Именно ваше существо. Его можно еще назвать и сущностью, то есть чем-то, что существует само по себе, вне каких-либо изменений. Здесь-то мы и подходим к тому определению, следуя которому человек есть явление потустороннее. Все то, что вы знаете о себе, вы знаете как о личности, но остальная часть вашего существа остается для вас столь же загадочной, сколь и таинственный мир привидений и призраков. В этом же заключается иррациональность, скрытая в каждом из нас.

Имагинатор сделал короткую паузу....

Скачать книгу

Аквариум
Виктор Суворов

Некоторые люди по каким то причинам практически всю свою жизнь или продолжительное время "ходят по краю". Это и олимпийские чемпионы и разведчики...те, кому посчастливилось "пожить не понарошку."

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

"Человек способен творить чудеса. Человек может переплывать Ла-Манш три раза, выпивать сто кружек пива, ходить босиком по раскаленным углям, человек может выучить более тридцати языков, стать олимпийским чемпионом по боксу, изобрести телевизор или велосипед, стать генералом ГРУ или миллиардером. Все в наших руках. Кто хочет, тот и может. Главное - захотеть чего-то, а потом все зависит только от тренировки. Но если тренировать свою память, мускулы, психику регулярно, то... ничего из вашей затеи не получится. Регулярность тренировок важна, но сама по себе она ничего не решает... Успех приходит только тогда, когда каждая тренировка (памяти, мышц, психики, силы воли, настойчивости) доводит человека до грани его возможностей. Когда конец тренировки превращается в пытку. Когда человек кричит от боли.Тренировка полезна только тогда, когда она подводит человека к грани его возможностей, и он эту грань совершенно точно знает...
...Побеждает в этой жизни только тот, кто победил сам себя. Кто победил свой страх, свою лень, свою неуверенность." ...это не пустые слова-это слова человека, которого учили жить подобным образом...который жил подобным образом...он знает о чем говорит.

Автор этой книги В. Суворов, книга называется "Аквариум". У нас ( в бывшем Советском Союзе) Суворов приговорен заочно к смертной казни. Пол жизни он проработал на советскую разведку. Она (книга) художественная, но написана с любовью...это чувствуется по ходу чтения... и поэтому читать книгу очень интересно ( читается "на едином дыхании".)
Мы все что то практикуем... Вот в Советские времена в организации сейчас известной как ГРУ "практика" была такая, как описана в данной книге. Почитать ее мне порекомендовали люди, на ГРУ работающие....не смотря на то, что в их кругах Суворова считают предателем...было сказано, что правдивей книги пока нет.
В ней (книге) нет ни единого плохого слова про Родину...

почитать можно здесь

Антон Чехов

Тысяча одна страсть или страшная ночь
(Роман в одной части с эпилогом)

Посвящаю Виктору Гюго

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Молодой Чехов высмеивал не только Жюля Верна: он посягал в своих пародиях и на более величественные фигуры.
В журнале «Стрекоза» (1880, № 30) появилась пародия Антоши Ч. «Тысяча одна страсть, или Страшная ночь. Роман в одной части с эпилогом». Ниже стояло: «Посвящено Виктору Гюго».
Эта озорная вещица с неожиданной пуантой пародировала стиль Гюго, гиперболизм изображаемых им страстей, его пышные сентенции и невероятные сюжетные перипетии.
Двадцатилетний Чехов непочтительно обошелся с великим старцем.

Неправдоподобные фабулы и стилевая избыточность Гюго часто подвергались критике;
пародия Чехова уморительно смешна, но не так уж оригинальна.
Однако это не единственный случай обращения Чехова-пародиста к романам Гюго. Через три года Чехов предпринял попытку более серьезной критики патриарха французских романтиков — критику уже не стиля Гюго, а его философско-эстетических концепций.



На башне св. Ста сорока шести мучеников пробила полночь. Я задрожал. Настало время. Я судорожно схватил Теодора за руку и вышел с ним на улицу. Небо было темно, как типографская тушь. Было темно, как в шляпе, надетой на голову. Темная ночь — это день в ореховой скорлупе. Мы закутались в плащи и отправились. Сильный ветер продувал нас насквозь. Дождь и снег — эти мокрые братья — страшно били в наши физиономии. Молния, несмотря на зимнее время, бороздила небо по всем направлениям. Гром, грозный, величественный спутник прелестной, как миганье голубых глаз, быстрой, как мысль, молнии, ужасающе потрясал воздух. Уши Теодора засветились электричеством. Огни св. Эльма с треском пролетали над нашими головами. Я взглянул наверх. Я затрепетал. Кто не трепещет пред величием природы? По небу пролетело несколько блестящих метеоров. Я начал считать их и насчитал 28. Я указал на них Теодору.

— Нехорошее предзнаменование! — пробормотал он, бледный, как изваяние из каррарского мрамора. Ветер стонал, выл, рыдал... Стон ветра — стон совести, утонувшей в страшных преступлениях. Возле нас громом разрушило и зажгло восьмиэтажный дом. Я слышал вопли, вылетавшие из него. Мы прошли мимо. До горевшего ли дома мне было, когда у меня в груди горело полтораста домов? Где-то в пространстве заунывно, медленно, монотонно звонил колокол. Была борьба стихий. Какие-то неведомые силы, казалось, трудились над ужасающею гармониею стихии. Кто эти силы? Узнает ли их когда-нибудь человек? Пугливая, но дерзкая мечта!!! Мы крикнули кошэ. Мы сели в карету и помчались. Кошэ — брат ветра. Мы мчались, как смелая мысль мчится в таинственных извилинах мозга. Я всунул в руку кошэ кошелек с золотом. Золото помогло бичу удвоить быстроту лошадиных ног.

— Антонио, куда ты меня везешь? — простонал Теодор.— Ты смотришь злым гением... В твоих черных глазах светится ад... Я начинаю бояться... Жалкий трус!! Я промолчал. Он любил ее. Она любила страстно его... Я должен был убить его, потому что любил больше жизни ее. Я любил ее и ненавидел его. Он должен был умереть в эту страшную ночь и заплатить смертью за свою любовь. Во мне кипели любовь и ненависть. Они были вторым моим бытием. Эти две сестры, живя в одной оболочке, производят опустошение: они — духовные вандалы.

— Стой! — сказал я кошэ, когда карета подкатила к цели. Я и Теодор выскочили. Из-за туч холодно взглянула на нас луна. Луна — беспристрастный, молчаливый свидетель сладостных мгновений любви и мщения. Она должна была быть свидетелем смерти одного из нас. Пред нами была пропасть, бездна без дна, как бочка преступных дочерей Даная. Мы стояли у края жерла потухшего вулкана. Об этом вулкане ходят в народе страшные легенды. Я сделал движение коленом, и Теодор полетел вниз, в страшную пропасть. Жерло вулкана — пасть земли. — Проклятие!!! — закричал он в ответ на мое проклятие. Сильный муж, ниспровергающий своего врага в кратер вулкана из-за прекрасных глаз женщины,— величественная, грандиозная и поучительная картина! Недоставало только лавы!

Кошэ. Кошэ — статуя, поставленная роком невежеству. Прочь рутина! Кошэ последовал за Теодором. Я почувствовал, что в груди у меня осталась одна только любовь. Я пал лицом на землю и заплакал от восторга. Слезы восторга — результат божественной реакции, производимой в недрах любящего сердца. Лошади весело заржали. Как тягостно быть не человеком! Я освободил их от животной, страдальческой жизни. Я убил их. Смерть есть и оковы и освобождение от оков. Я зашел в гостиницу «Фиолетового гиппопотама» и выпил пять стаканов доброго вина. Через три часа после мщения я был у дверей ее квартиры. Кинжал, друг смерти, помог мне по трупам добраться до ее дверей. Я стал прислушиваться. Она не спала. Она мечтала. Я слушал. Она молчала. Молчание длилось часа четыре. Четыре часа для влюбленного — четыре девятнадцатых столетия! Наконец она позвала горничную. Горничная прошла мимо меня. Я демонически взглянул на нее. Она уловила мой взгляд. Рассудок оставил ее. Я убил ее. Лучше умереть, чем жить без рассудка.


— Анета! — крикнула она. — Что это Теодор нейдет? Тоска грызет мое сердце. Меня душит какое-то тяжелое предчувствие. О Анета! сходи за ним. Он наверно кутит теперь вместе с безбожным, ужасным Антонио!.. Боже, кого я вижу?! Антонио! Я вошел к ней. Она побледнела. — Подите прочь! — закричала она, и ужас исказил ее благородные, прекрасные черты. Я взглянул на нее. Взгляд есть меч души. Она пошатнулась. В моем взгляде она увидела всё: и смерть Теодора, и демоническую страсть, и тысячу человеческих желаний... Поза моя — было величие. В глазах моих светилось электричество. Волосы мои шевелились и стояли дыбом. Она видела пред собою демона в земной оболочке. Я видел, что она залюбовалась мной. Часа четыре продолжалось гробовое молчание и созерцание друг друга. Загремел гром, и она пала мне на грудь. Грудь мужчины — крепость женщины. Я сжал ее в своих объятиях. Оба мы крикнули. Кости ее затрещали. Гальванический ток пробежал по нашим телам. Горячий поцелуй...

Она полюбила во мне демона. Я хотел, чтобы она полюбила во мне ангела. «Полтора миллиона франков отдаю бедным!» — сказал я. Она полюбила во мне ангела и заплакала. Я тоже заплакал. Что это были за слезы!!! Через месяц в церкви св. Тита и Гортензии происходило торжественное венчание. Я венчался с ней. Она венчалась со мной. Бедные нас благословляли! Она упросила меня простить врагов моих, которых я ранее убил. Я простил. С молодою женой я уехал в Америку. Молодая любящая жена была ангелом в девственных лесах Америки, ангелом, пред которым склонялись львы и тигры. Я был молодым тигром. Через три года после нашей свадьбы старый Сам носился уже с курчавым мальчишкой. Мальчишка был более похож на мать, чем на меня. Это меня злило. Вчера у меня родился второй сын... и сам я от радости повесился... Второй мой мальчишка протягивает ручки к читателям и просит их не верить его папаше, потому что у его папаши не было не только детей, но даже и жены. Папаша его боится женитьбы, как огня. Мальчишка мой не лжет. Он младенец. Ему верьте. Детский возраст — святой возраст.
Ничего этого никогда не было... Спокойной ночи!

источник

«Крылья» Михаила Кузмина (1906) — первая в русской литературе повесть на гомоэротическую тематику.

О ПОВЕСТИ

ЧИТАТЬ ОНЛАЙН

Михаил Веллер. Крематорий
Рассказ, 1993 год; цикл «Легенды Невского проспекта»

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

В хрущевскую эпоху улучшения жилищных условий населения в Ленинграде
решили построить крематорий. Провели открытый конкурс проектов, и победил
немецкий проект. То ли сказалось низкопоклонство перед заграницей, то ли у
немцев больший опыт в строительстве крематориев. А вернее всего, что отцы
города воспользовались возможностью съездить за казенный счет в Германию -
для обмена опытом по данному вопросу и получить взятки в дойчмарках.
Отгрохали - праздник для глаз. Газоны зеленые, корпуса белые, труба
квадратная - последнее слово современного архитектурного дизайна.
Произнесли речи о пользе международного сотрудничества и заботе партии о
народе, разрезали под аплодисменты красную ленточку - торжественно пустили
в эксплуатацию еще один объект семилетки.
Но сам собой покойник ведь в трубу не вылетит. Надо набрать
соответствующий персонал.
А это оказалось отнюдь не просто. Смерть - дело житейское, так что
хороших кладбищ на всех тоже не хватало. Обычный же могильщик - он вполне
соответствует беспечному пьянице из Шекспира, минус поправка на британскую
цивилизованность. Он мелкий вымогатель со следами дружеского мордобоя на
лице, всем обликом напоминающий, что надо дать ему на водку. И
погребальной торжественности на нем видно не больше, чем на еже -
гагачьего пуха. Напротив: замызганным ватником и лопатой в мозолистых
руках он как бы обвиняет клиентов, что он - пролетарий за работой, а они -
нарядно одетые бездельники, эксплуатирующие его труд. Это создает у
посетителей чувство классовой неполноценности и потребность откупиться от
справедливой неприязни пролетария могилы. Что последнему и требуется.
Для крематория было приказано набрать приличных молодых людей,
желательно со специальным образованием. Управление коммунального хозяйства
интересуется - это ж какое такое специальное образование? вы что имеете в
виду - духовную семинарию? Отвечают: без дурацких намеков! ну...
психологический факультет университета, например... или Институт культуры
имени Крупской - это имя, вроде, обязывает знать, как приличных людей
хоронят; на худой конец - культпросветучилище, что ли.
Примечательно, что сразу вслед за этим указанием в Университете был
открыт психологический факультет.
Ну что. Набрали молодых и интеллигентной внешности юношей и девушек.
Положили им зарплату с надбавкой за вредность. В кочегары взяли имеющих
свидетельство на право работы в котельных с жидким топливом - все бывших
инженеров и учителей.
В Ленинградском управлении культуры создали отдел советского обряда.
Сочинили тексты прощальных речей - несколько образцов: для заслуженных,
для безвременно усопших, по возрастным категориям и социальной значимости.
Главлит тексты проверил, отдел культуры Обкома партии утвердил.
И стали принимать население.
И действительно, народ был доволен. Принимают покойников с
провожающими - все чистые, трезвые, в черных костюмах, не матерятся.
Декламируют церемонию с концертными интонациями. Правда, скорби в
персонале маловато. Но, знаете, от них тоже нельзя сплошных рыданий
требовать, у них работа... скорбь представляет посещающая сторона.
И мзду ведь не принимают, вот что. Ну совершенно в лапу не берут; это
у них - ни-ни.
Но мы не только о грустном, мы и о веселом. У одной престарелой четы
случилось огромное и радостное волнение - они выиграли в лотерею
автомобиль "Москвич". Они позвали родственников и отпраздновали это
событие. До этого у них, у пенсионеров, и велосипеда-то не было.
Радость, как в жизни часто случается, пришла слишком поздно. Потому
что муж выпил водки, попел с гостями песен, показал всем выигрышный билет,
и ночью умер.
С этим государством не надо играть в азартные игры.
Таким образом жена осталась наследной вдовой. Естественно, ей
хотелось сделать для усопшего мужа все, что она еще могла. И она решила
его в торжественной и скорбной обстановке кремировать.
Она сняла с книжки все их небольшие деньги, всем заплатила, везде
договорилась, одела его в единственный новый костюм, в котором он вчера
буквально пел за столом... И в крематории над ним произнесли печальное и
высокое прощание. И тело в гробу бесшумно опустилось вниз, в преисподнюю,
чтобы, пройдя бушующий очистительный огонь, вознестись с прозрачным дымом
к голубым небесам.
А после скромных поминок дома, поплакав, она поставила на видное
место его фотографию и стала мыть пол, протирать пыль и наводить везде
порядок... Так и не успели мы, милый, поездить с тобой в собственном
автомобиле. Ушел ты, и зачем теперь мне одной обеспеченная старость.
Кстати об автомобиле. Где лотерейный билет. Она лезет в коробку с
документами, но там его нет. В сумочке тоже нет. И в его бумажнике нет. В
тумбочке нет, в книгах нет. Нигде нет билета!
Вдова вытирает холодный пот и начинает перерывать весь дом. Все уже
летит вверх дном: нету выигрышного билета!!!
На ее горестные крики и стоны прибегают соседи сверху и снизу, кто с
валерьянкой, кто с валидолом и прочими успокоительными средствами: как
убивается... несчастная! Ой, да куда же ты подевался! голосит вдова, да
еще недавно рученьки мои тебя держали, пальчики мои тебя гладили,
глазоньки мои насмотреться не могли!.. Душераздирающие тексты.
Они ее отпаивают лекарствами, сбрызгивают водой, обмахивают
полотенцами, и она рассказывает им сквозь всхлипы свою трагедию. И все
ахают и сокрушаются: не может быть!.. он еще найдется!..
Вдова обзванивает всех знакомых и родственников, которые заходили в
дом на праздник и поминки: простите... вы случайно с собой лотерейный
билет не прихватили? Пропал...
Одни жутко сочувствуют, другие немного обижаются, но никто,
естественно, не признается. Вы что, говорят, нас подозреваете?
Она заявляет в милицию: так и так, пропал лотерейный билет с
выигранным автомобилем "Москвич". Нет, никого не подозреваю, но могу
перечислить всех, кто мог его взять.
Милиция составляет список ее друзей и родни и начинает трясти по
одному: вызывает для снятия свидетельских показаний. Все, конечно,
отрицают наотрез: не брали, и все тут.
Таким образом несчастная вдова оказывается без выигрыша, без друзей и
без родственников, потому что они унижены и оскорблены: понятно, у вас
горе, вы не в себе, но есть же границы... у нас тоже самолюбие, в конце
концов.
А средства у нее к существованию - пенсия пятьдесят рублей. И через
пару дней, страшно постарев и похудев, она начинает отбирать мужнины вещи
на продажу: пару рубашек поновее, зимние ботинки, пальто... И совершенно
невольно думает, что вот за новый костюм, в котором его похоронили, дали
бы в комиссионке рублей сто. Вспоминает, как костюм хорошо сидел, как муж
пел в нем за столом...
И вдруг с невероятной ясностью ей высвечивает, как муж дает всем по
кругу посмотреть лотерейный билет и после аккуратно удвигает его в
нагрудной карман пиджака! А перед сном - перед вечным сном!.. - повесил
пиджак в шкаф. И больше билет она не видела. И карман этот не проверяла -
в нем ведь обычно никогда ничего не было.
Задыхаясь от непоправимости случившегося, она впервые за десять лет
хватает такси и мчится в крематорий. И там ей выдают урну с прахом.
Она обливает прах немыми слезами и везет домой. Ставит урну на стол и
бесконечно на нее смотрит; шепчет и трясет головой.
А назавтра везет собранные вещи в комиссионку. Высидев очередь на
стульях, сдает все на ничтожную сумму. И, сдав, как все женщины,
независимо от возраста, положения и семейных обстоятельств, идет побродить
по этому магазину. Поглазеть на тряпки...
Ну, Апраксин Двор большой, барахла много. Из женских залов она
переходит в мужские, мечтает, сколько хороших вещей они могли бы купить,
если бы не устраивали никакого праздника с выпивкой, а получили выигрыш
деньгами... а лучше - взяли машину, и продали ее - это тысячи на
полторы-две дороже! И свитера теплые, и туфли чешские, и костюмы
красивые... интересно, сколько все-таки наш костюм мог тут стоить? А вот
как раз похожий висит...
Смотрит она этот черный костюм... похож, только наш был поновее...
девяносто рублей. Погодите... ощупывает. Нет, ну точно такой!.. Смотрит
брюки: она их сама подкорачивала, и ленточки перешивала... ее ленточки! ее
строчка! Пиджак: пуговицы она пришивала и укрепляла накрест! Господи...
Дрожащими руками она надевает очки и читает бирку. Костюм сдан на
комиссию в следующий день после похорон.
Не веря себе и происходящему, она запускает руку в нагрудный карман
пиджака и вынимает оттуда лотерейный билет.
Номер она наизусть хорошо помнит. Этот номер.
Продавщица спрашивает:
- Бабушка, вам плохо?
Да сердце что-то... Можно ли посидеть где тут.
Посидела она, отдышалась, упрятала билет в ридикюль поглубже. Глаза
бессмысленные, на щеках румянец выступил, и улыбка плавает странная...
отвлеченная такая улыбка.
С одной стороны, ей бы теперь с этим билетом бежать подальше от
магазина - на всякий случай. С другой стороны, соображение к ней медленно
возвращается, и она пытается уложить в голове, как же здесь костюм
оказался. И это она у продавщицы спрашивает.
Продавщица пожимает плечами - этим занимается приемка, нас не
касается; а что? А то, что это костюм моего покойного мужа, в котором его
как раз за день до приемки костюма похоронили.
Кого? В чем? За день до чего? Посетители с интересом прислушиваются,
остановились. Продавщица меняется в лице и быстро уводит бабушку в
подсобку. Наливает ей воды, сажает на стул и звонит в приемку: поднимитесь
сюда быстро, быстренько!
Заходит заведующий приемкой: золотые часы, итальянские туфли,
английский костюм. Бабушка повторяет: как это может быть? Он ей:
невозможно, вы спутали. Костюм советский, импортный? Вот видите:
"Ленодежда", расхожий стандарт, да их тысячи таких. Она: ленточки!
пуговицы! Хорошо, предлагает, пройдемте посмотрим вместе.
Смотрят: нет этого костюма. Сотня висит, а этого нет. Видите, говорит
заведующий, вам показалось. Вот черный, и вот, и вот... ну? Не этот? Я
понимаю, вы в потрясении, такое горе, и вам почудилось... это бывает.
Старушка белеет и пошатывается: понимает, что это был сон наяву,
желанный сон... Она лезет в ридикюль - и видит, что лотерейный билет
исправно лежит на месте!
В полном ошизении, прижимая драгоценный ридикюль к груди двумя
руками, чудом не попав под машину, она прибредает домой. Закрывает дверь
на все запоры. Проверяет задвижки форточек и задергивает шторы. Думает,
прячет урну с прахом в тумбочку и закрывает на ключ. И только после этих
мер безопасности извлекает из ридикюля сказочный билет, кладет посреди
стола и придавливает уголком утюга.
И сутки боится отвести от него глаза, чтобы он не исчез. Колет себя
булавкой и звонит по телефону всем подряд - здоровается и, услышав ответ,
вешает трубку: боится, что она сошла с ума. Убедиться, значит, что ей не
чудится.
Через сутки успокаивается в каком-то равновесии, вспоминает - и
звонит в милицию: спасибо, не беспокойтесь, билет нашелся.
Следователь: вот видите! Что ж вы, бабуля, это не шутки - всех
взбаламутили! А вам известно, что за ложное заявление полагается
ответственность перед законом? Где же вы его нашли?
А в нагрудном кармане костюма мужа.
Ну! Что же вы - раньше посмотреть не могли?!
Да как же я могла, он был в магазине.
В каком магазине?
В комиссионном.
Хорошую бы покупочку кто-то совершил, а! Как же вы так невнимательны,
сдавая вещи, даже карманы не проверили?
Да я его и не сдавала.
Как? А кто сдавал?
Да я и не знаю.
То есть как?
Да его в этом костюме похоронили.
Что? А?..
Вернее, кремировали.
Подождите, подождите... что-то я не понимаю! А билет кто в карман
положил?
Да он сам и положил.
Так, ясно: тронулась бабка с двойного горя. Но у следователя свой
интерес: дело закрыть. Приезжайте, говорит, забрать ваше заявление.
Она приезжает: показывает билет, хихикает и плачет. Чудо,
рассказывать порывается, Господь явил: билет дал в руки, а костюм забрал
обратно. Следователь начинает невольно заинтересовываться: значит, в
комиссионке? В какой? А, Апраксин Двор; знаем такой, знаем... Говорите,
висел, а потом из приемки к вам пришли, а потом уже не висел. Так-так;
хорошо; возьмите-ка вот этот листок и напишите по порядку все, что с вами
в магазине было.
Следователь отправляет практиканта в Апраксин: переписать там все
имеющиеся в наличии мужские костюмы, подходящие для похорон - кто и когда
сдавал, кто принимал. А сам дует прямо в крематорий.
А там, в рабочем, так сказать, подвальном помещении видит он
интереснейшую обстановку. Оплаканные покойники лежат в стеллаже у стенки,
готовые предстать пред Вседержителем нашим в таком виде, в каком и явились
на сей свет: безо всяких, то есть, суетных подробностей в виде одежд и
гробов.
А у стены напротив сложены аккуратно штабели разнообразных гробов и
тючки с одеждой. Приготовлены.
Посередине, в проходе, стоит теннисный стол, и обслуживающий персонал
играет на нем в пинг-понг. На вылет. Двое играют, остальные курят и пиво
пьют, ждут своей очереди.
А надо всем этим кладбищенским покоем, в довершение картины, летает
зеленый попугай и лузгает семечки.
Это, значит, интеллигентные крематорщики наладились все, что можно,
пускать на продажу. Внедрили свой вариант утилизации вторсырья. В порядке
посильной помощи текстильной и деревообрабатывающей промышленности. Закон
физики: круговорот вещей в природе.
Потом они мотивировали: больно смотреть, как добро пропадает без
всякой пользы - а ведь людям еще понадобится! Вот после этой истории всю
первую команду ленинградского крематория и посадили в полном составе.
А комиссионщики, что характерно, отмазались: никакого сговора,
никакого краденого, знать ничего не знали, какой ужа!
Да; а ведь хорошее, вспоминают, было качество обслуживания.

Источник

Улыбка Будды

(В круге первом. Солженицын. Глава 59).

Действие нашего замечательного повествования относится к тому многославному пышущему жаром лету 194… года, когда арестанты в количестве, значительно превышающем легендарные сорок бочек, изнывали в набедренных повязках от неподвижной духоты за тускло-рыбьими намордниками всемирно-известной Бутырской тюрьмы.

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Что сказать об этом полезном налаженном учреждении? Родословную свою оно вело от екатерининских казарм. В жестокий век императрицы не пожалели кирпича на его крепостные стены и сводчатые арки.
Почтенный замок был построен Как замки строиться должны.
После смерти просвещённой корреспондентки Вольтера эти гулкие помещения, где раздавался грубый топот карабинерских сапог, на долгие годы пришли в запустение. Но по мере того, как на отчизну нашу надвигался всеми желаемый прогресс, царственные потомки упомянутой властной дамы почли за благо испомещать там равно: еретиков, колебавших православный престол, и мракобесов, сопротивлявшихся прогрессу.
Мастерок каменщика и тёрка штукатура помогли разделить эти анфилады на сотни просторных и уютных камер, а непревзойдённое искусство отечественных кузнецов выковало несгибаемые решётки на окна и трубчатые дуги кроватей, опускаемых на ночь и поднимаемых днём. Лучшие умельцы из числа наших талантливых крепостных внесли свой драгоценный вклад в бессмертную славу Бутырского замка: ткачи ткали холщёвые мешки на дуги коек; водопроводчики прокладывали мудрую систему стока нечистот; жестянщики клепали вместительные четырёх— и шестиведерные параши с ручками и даже крышками; плотники прорезали в дверях кормушки; стекольщики вставляли глазки; слесари навешивали замки; а особые мастера стекло-арматурщики в сверхновое время наркома Ежова залили мутно-стекольный раствор по проволочной арматуре и воздвигли уникальные в своём роде намордники, закрывшие от зловредных арестантов последний видимый ими уголок тюремного двора, здание острожной церкви, тоже пригодившейся под тюрьму, и клочок синего неба.
Соображения удобства — иметь надзирателей большей частью без законченного высшего образования, подвигнули опекунов Бутырского санатория к тому, чтобы в стены камер вмуровывать ровно по двадцать пять коечных дуг, создавая основы простого арифметического расчёта: четыре камеры — сто голов, один коридор — двести.

И так долгие десятилетия процветало это целительное заведение, не вызывая ни нареканий общественности, ни жалоб арестантов. (Что не было нареканий и жалоб, мы судим по редкости их на страницах «Биржевых ведомостей» и полному отсутствию в «Известиях рабочих и крестьянских депутатов».) Но время работало не в пользу генерал-майора, начальника Бутырской тюрьмы. Уже в первые дни Великой Отечественной войны пришлось нарушить узаконенную норму двадцать пять голов в камере, помещая туда и излишних жителей, которым не доставалось койки. Когда избыток принял грозные размеры, койки были раз и навсегда опущены, парусиновые мешки с них сняты, поверх застланы деревянные щиты, и торжествующий генерал-майор со товарищи вталкивал в камеру сперва по пятьдесят человек, а после всемирно-исторической победы над гитлеризмом и по семьдесят пять, что опять-таки не затрудняло надзирателей, знавших, что в коридоре теперь шестьсот голов, за что им выплачивалась премиальная надбавка.
В такую густоту уже не имело смысла давать книг, шахмат и домино, ибо их всё равно не хватало. Со временем уменьшалась врагам народа хлебная пайка, рыбу заменили мясом амфибий и перепончатокрылых, а капусту и крапиву — кормовым силосом. И страшная Пугачёвская башня, где императрица держала на цепи народного героя, теперь получила мирное назначение башни силосной.

А люди текли, приходили всё новые, бледнела и искажалась изустная арестантская традиция, люди не помнили и не знали, что их предшественники нежились на парусиновых мешках и читали запрещённые книги (только из тюремных библиотек их и забыли изъять). Вносился в камеру в дымящемся бачке бульон из ихтиозавра или силосная окрошка — арестанты забирались с ногами на щиты, из-за тесноты поджимали колени к груди и, опершись ещё передними лапами около задних, в этих собачьих телоположениях с оскаленными зубами зорко, как дворняжки, следили за справедливостью разливки хлёбова по мискам. Миски разыгрывали, отвернувшись, — «от параши к окну» и «от окна к радиатору», после чего жители нар и поднарных конур, едва не опрокидывая хвостами и лапами мисок друг другу, в семьдесят пять пастей жвакали живительною баландою — и только один этот звук нарушал философское молчание камеры.

И все были довольны. И в профсоюзной газете «Труд» и в «Вестнике московской патриархии» — жалоб не было.
Среди прочих камер была и ничем не примечательная 72-я камера. Она была уже обречена, но мирно дремавшие под её нарами и матюгавшиеся на её нарах арестанты ничего не знали об ожидавших их ужасах. Накануне рокового дня они, как обычно, долго укладывались на цементном полу близ параши, лежали в набедренных повязках на щитах, обмахиваясь от застойной жары (камера не проветривалась от зимы до зимы), били мух и рассказывали друг другу о том, как хорошо было во время войны в Норвегии, в Исландии, в Гренландии. По внутреннему ощущению времени, выработавшемуся долгим упражнением, зэки знали, что оставалось не более пяти минут до того момента, когда дежурный вертухай промычит им в кормушку: «Ну, ложись, отбой был!»

Но вдруг сердца арестантов вздрогнули от отпираемых замков! Распахнулась дверь — и в двери показался стройный пружинящий капитан в белых перчатках, чрез-вы-чайно взволнованный. За ним гудела свита лейтенантов и сержантов. В гробовом молчании зэков вывели с вещами в коридор. (Шёпотом зэки тут же родили промеж собой парашу, что их ведут на расстрел.) В коридоре отсчитали из них пять раз по десять человек и втолкнули в соседние камеры как раз вовремя, так что они успели там захватить себе кусочек спального плаца. Эти счастливцы избежали страшной участи двадцати пяти остальных. Последнее, что видели оставшиеся у своей дорогой 72-й камеры, — была какая-то адская машина с пульверизатором, въезжавшая в их дверь. Потом их повернули через правое плечо и под звяканье надзирательских ключей о пряжки поясов и щёлканье пальцами (то были принятые в Бутырках надзирательские сигналы «веду зэка!») повели через многие внутренние стальные двери и спускаясь по многим лестницам, — в холл, который не был ни подвалом расстрелов, ни пыточным подземельем, а широко был известен в народе зэков как предбанник знаменитых бутырских бань.
Предбанник имел коварно-безобидный повседневный вид: стены, скамьи и пол, выложенные шоколадной, красной и зелёной метлахской плиткой, и с грохотом выкатываемые по рельсам вагонетки из прожарок с адскими крючками для навешивания на них вшивых арестантских одежд. Легко ударяя друг друга по скулам и по зубам (ибо третья арестантская заповедь гласит:
«Дают — хватай!»), зэки разобрали раскалённые крючки, повесили на них свои многострадальные одеяния, полинявшие, порыжевшие, а местами и прогоревшие от ежедекадных прожарок, — и разгорячённые служанки ада — две старые женщины, презирая постылую им наготу арестантов, с грохотом укатили вагонетки в тартар и захлопнули за собой железные двери.
Двадцать пять арестантов остались запертыми со всех сторон в предбаннике. Они держали в руках только носовые платки или заменяющие их куски разорванных сорочек. Те из них, чья худоба всё же сохранила ещё тонкий слой дублёного мяса в той непритязательной части тела, посредством которой природа наградила нас счастливым даром сидеть — те счастливчики сидели на тёплых каменных скамьях, выложенных изумрудными и малиново-коричневыми изразцами. (Бутырские бани по роскоши оформления далеко оставляют позади себя Сандуновские, и, говорят, некотрые любознательные иностранцы специально предавали себя в руки ЧеКа, чтобы только помыться в этих банях.)
Другие же арестанты, исхудавшие до того, что не могли уже сидеть иначе, как на мягком, — ходили из конца в конец предбанника, не закрывая своей срамоты и жаркими спорами пытаясь проникнуть за завесу происходящего.
Давно уж их воображенье Алкало пи-щи роковой.

Однако, их столько часов продержали в предбаннике, что споры утихли, тела покрылись пупырышками, а желудки, привыкшие с десяти часов вечера ко сну, тоскливо взывали о наполнении. Среди арестантов победила партия пессимистов, утверждавших, что через решётки в стенах и в полу уже втекает отравленный газ, и сейчас все они умрут. Некоторым уже стало дурно от явного запаха газа.

Но загремела дверь — и всё переменилось! Не вошли, как всегда, два надзирателя в грязных халатах с засоренными машинками для стрижки овец и не швырнули пары тупейших в мире ножниц для того, чтобы переламывать ими ногти, — нет! — четыре парикмахерских подмастерья ввезли на колесиках четыре зеркальные стойки с одеколоном, фиксатуаром, лаком для ногтей и даже театральными париками.
И четыре очень почтенных дородных мастера, из них два армянина, вошли следом. А в парикмахерской, тут же, за дверью, арестантам не только не стригли лобков, изо всех сил нажимая стригущими плоскостями на нежные места, — но пудрили лобки розовой пудрой. Легчайшим полётом бритв касались измождённых арестантских ланит и щекотали в ухо шёпотом:
«Не беспокоит?» Их голов не только не стригли наголо, но даже предлагали парики. Их подбородков не только не скальпировали, но оставляли по желанию клиентов начатки будущих бород и бакенбардов.
А парикмахерские подмастерья, распростёртые ниц, тем временем обрезали им ногти на ногах. Наконец, в дверях бани им не влили в ладони по двадцать грамм растекающегося вонючего мыла, а стоял сержант и под расписку выдавал каждому губку, дщерь коралловых островов, и полновесный кусок туалетного мыла «Фея сирени».

После этого, как всегда, их заперли в бане и дали мыться всласть. Но арестантам было не до мытья. Их споры были горячей бутырского кипятка. Теперь среди них победила партия оптимистов, утверждавших, что Сталин и Берия бежали в Китай, Молотов и Каганович перешли в католичество, в России временное социал-демократическое правительство, и уже идут выборы в Учредительное Собрание.

Тут с каноническим грохотом была открыта всем вам известная выходная дверь бани — ив фиолетовом вестибюле их ждали самые невероятные события: каждому выдавалось мохнатое полотенце и… по полной миске овсяной каши, что соответствует шестидневной порции лагерного работяги! Арестанты бросили полотенца на пол и с изумительной быстротой без ложек и других приспособлений поглотили кашу. Даже присутствовавший при этом старый тюремный майор удивился и велел принести ещё по миске каши. Съели и ещё по миске. Что было после — никто из вас никогда не угадает. Принесли не мороженую, не гнилую, не чёрную — да просто, можно сказать, съедобную картошку.

— Это исключено! — запротестовали слушатели. — Это уже неправдоподобно!
— Но это было именно так! Правда, она была из сорта свинячьей, мелкая и в мундирах, и, может быть, насытившиеся зэки не стали бы её есть, — но дьявольское коварство состояло в том, что принесли её не поделенной на порции, а в одном общем ведре. С ожесточённым воем, нанося тяжёлые ушибы друг другу и карабкаясь по голым спинам, зэки бросились к ведру — и через минуту, уже пустое, оно с бренчанием прокатилось по каменному полу. В это время принесли ещё соли, но соль была уже ни к чему.

Тем временем голые тела обсохли. Старый майор велел зэкам поднять с пола мохнатые полотенца и обратился с речью.
— Дорогие братья! — сказал он. — Все вы — честные советские граждане, изолированные от общества лишь временно, кто на десять, кто на двадцать пять лет за свои небольшие проступки. До сих пор, несмотря на высокую гуманность марксистско-ленинского учения, несмотря на ясно выраженную волю партии и правительства, несмотря на неоднократные указания лично товарища Сталина, руководством Бутырской тюрьмы были допущены серьёзные ошибки и искривления. Теперь они исправляются. (Распустят по домам! — нагло решили арестанты.) Впредь мы будем содержать вас в курортных условиях. (Остаёмся сидеть! — поникли они.) Дополнительно ко всему, что вам разрешалось и раньше, вам разрешается:
а) молиться своим богам;
б) лежать на койках хоть днём, хоть ночью;
в) беспрепятственно выходить из камеры в уборную;
г) писать мемуары.
Дополнительно к тому, что вам запрещалось, вам запрещается:
а) сморкаться в казённые простыни и занавески;
б) просить по второй тарелке еды;
в) при входе в камеру высоких посетителей противоречить начальству тюрьмы или жаловаться на него;
г) брать без спросу со стола папиросы «Казбек».
Всякий, кто нарушит одно из этих правил, будет подвергнут пятнадцати суткам холодного карцера-строгача и сослан в дальние лагеря без права переписки. Понятно?
И едва лишь майор окончил речь — не гремящие вагонетки выкатили из прожарки бельё и драные телогрейки арестантов, нет! — ад, поглотивший лохмотья, не возвращал их! но вошли четыре молоденькие кастелянши, потупясь, краснея, милыми улыбками подбодряя арестантов, что не всё ещё для них потеряно, как для мужчин, — и стали раздавать голубое шёлковое бельё. Затем зэкам выдали штапельные рубашки, галстуки скромных расцветок, ярко-жёлтые американские ботинки, полученные по ленд-лизу, и костюмы из поддельного коверкота.
Немые от ужаса и восторга, арестанты в строю парами были проведены вновь в свою 72-ю камеру. Но, Боже, как она преобразилась!

Ещё в коридоре ноги их ступили на ворсистую ковровую дорожку, заманчиво ведущую в уборную. А при входе в камеру их овенули струи свежего воздуха, и бессмертное солнце сверкнуло прямо в их глаза (за хлопотами прошла ночь, и воссияло уже утро). Оказалось, что за ночь решётки покрашены в голубой цвет, намордники с окон сняты, а на бывшей бутырской церкви, стоящей внутри двора, укреплено поворотное отражательное зеркало, и специально приставленный к нему надзиратель регулирует его так, чтоб отражённый солнечный поток всё время бы падал в окна 72-й камеры. Стены камеры, ещё вечером оливково-тёмные, теперь были обрызганы светлой масляной краской, по которой живописцы во многих местах вывели голубей и ленточки с надписью: «Мы — за мир!» и «Миру — мир!»

Деревянных щитов с клопами не было и помину. На рамы кроватей были натянуты холщёвые подвески, в них лежали перины, пуховые подушки, а из-за кокетливо-отвёрнутого края одеяла сверкали белизной пододеяльник и простыня. У каждой из двадцати пяти коек стояли тумбочки, по стенам тянулись полки с книгами Маркса, Энгельса, блаженного Августина и Фомы Аквинского, посреди камеры стоял стол под накрахмаленной скатертью, на нём — ваза с цветами, пепельница и нераспечатанная пачка «Казбека». (Всю роскошь этой волшебной ночи удалось оформить через бухгалтерию и только сорт папирос «Казбек» нельзя было подогнать ни под одну расходную статью. Начальник тюрьмы решил шикнуть «Казбеком» на свои деньги, оттого и кара за него была назначена такая строгая.)
Но более всего преобразился тот угол, где прежде стояла параша. Стена была отмыта добела и выкрашена, вверху теплилась большая лампада перед иконой Богоматери с младенцем, сверкал ризами чудотворец Николай Мирликийский, возвышалась на этажерке белая статуя католической мадонны, а в неглубокой нише, оставленной ещё строителями, лежали Библия, Коран, Талмуд и стояла маленькая тёмная статуэтка Будды — по грудь. Глаза Будды были немного сощурены, углы губ отведены назад, и в потемневшей бронзе чудилось, что Будда улыбался.
Сытые кашей и картошкой и потрясённые невместимым обилием впечатлений, зэки разделись и сразу заснули. Лёгкий Эол колебал на окнах кружевные занавеси, не допускавшие мух. Надзиратель стоял в приотворенных дверях и следил, чтобы никто не спёр «Казбека».

Так они мирно нежились до полудня, когда вбежал чрез-вы-чайно разгорячённый капитан в белых перчатках и объявил подъём. Зэки проворно оделись и заправили койки. Поспешно в камеру ещё втолкнули круглый столик под белым чехлом, на нём разложили «Огонёк», «СССР на стройке» и журнал «Америка», вкатили на колесиках два старинных кресла, тоже под чехлами — и наступила зловещая невыносимая тишина. Капитан ходил между кроватями на цыпочках и красивой белой палочкой бил по пальцам тех, кто протягивал руку за журналом «Америка».

В томительной тишине арестанты слушали. Как вам хорошо известно по собственному опыту, слух — это важнейшее чувство арестанта. Зрение арестанта обычно ограничено стенами и намордником, обоняние насыщено недостойными ароматами, осязанию нет новых предметов. Зато слух развивается необыкновенно. Каждый звук даже в дальнем углу коридора тотчас же опознаётся, истолковывает происходящие в тюрьме события и отмеряет время: разносят ли кипяток, водят ли на прогулку или принесли кому-то передачу.

Слух и донёс начало разгадки: со стороны 75-й камеры загремела стальная переборка, и в коридор вошло много людей. Слышался их сдержанный говор, шаги, заглушаемые коврами, потом выделились голоса женщин, шорох юбок, и у самой двери 72-й камеры начальник Бутырской тюрьмы приветливо сказал:
— А теперь госпоже Рузвельт, вероятно, будет интересно посетить какую-нибудь камеру. Ну, какую же? Ну, первую попавшуюся. Например, вот 72-ю. Откройте, сержант.
И в камеру вошла госпожа Рузвельт в сопровождении секретаря, переводчика, двух почтенных матрон из среды квакеров, начальника тюрьмы и нескольких лиц в гражданской одежде и в форме МВД. Капитан же в белых перчатках отошёл в сторону. Вдова президента, женщина тоже передовая и проницательная, много сделавшая для защиты прав человека, госпожа Рузвельт задалась целью посетить доблестного союзника Америки и увидеть своими глазами, как распределяется помощь ЮНРРА (Америки достигли зловредные слухи, будто продукты ЮНРРА не доходят до простого народа), а также — не ущемляется ли в Советском Союзе свобода совести. Ей уже показали тех простых советских граждан (переодетых партработников и чинов МГБ), которые в своих грубых рабочих спецовках благодарили Соединённые Штаты за бескорыстную помощь. Теперь госпожа Рузвельт настояла, чтоб её провели в тюрьму. Желание её исполнилось. Она уселась в одно из кресел, свита устроилась вокруг, и начался разговор через переводчика.
Солнечные лучи от поворотного зеркала всё так же били в камеру. И дыхание Эола шевелило занавеси.
Госпоже Рузвельт очень понравилось, что в камере, выбранной наудачу и застигнутой врасплох, была такая удивительная белизна, полное отсутствие мух, и, несмотря на будний день, в святом углу теплилась лампада.
Заключённые поначалу робели и не двигались, но когда переводчик перевёл вопрос высокой гостьи, неужели, щадя чистоту воздуха, никто из заключённых даже не курит, — один из них с развязным видом встал, распечатал коробку «Казбека», закурил сам и протянул папиросу товарищу.
Лицо генерал-майора потемнело.
— Мы боремся с курением, — выразительно сказал он, — ибо табак — это яд.
Ещё один заключённый пересел к столу и стал просматривать журнал «Америка», почему-то очень торопливо.
— За что же наказаны эти люди? Например, вот этот господин, который читает журнал? — спросила высокая гостья.
(«Этот господин» получил десять лет за неосторожное знакомство с американским туристом.) Генерал-майор ответил:
— Этот человек — активный гитлеровец, он служил в Гестапо, лично сжёг русскую деревню и, простите, изнасиловал трёх русских крестьянок. Число убитых им младенцев не поддаётся учёту.
— Он приговорён к повешению? — воскликнула госпожа Рузвельт.
— Нет, мы надеемся, что он исправится. Он приговорён к десяти годам честного труда.
Лицо арестанта выражало страдание, но он не вмешивался, а продолжал с судорожной поспешностью читать журнал.
В этот момент в камеру ненароком зашёл русский православный священник с большим перламутровым крестом на груди — очевидно, с очередным обходом, и очень был смущён, застав в камере начальство и иностранных гостей.
Он хотел было уже уйти, но скромность его понравилась госпоже Рузвельт, и она попросила его выполнять свой долг. Священник тут же всучил одному из растерявшихся арестантов карманное Евангелие, сам сел на кровать ещё к одному и сказал окаменевшему от удивления:
— Итак, сын мой, в прошлый раз вы просили рассказать вам о страданиях Господа нашего Иисуса Христа.
Госпожа Рузвельт попросила генерал-майора тут же при ней задать заключённым вопрос — нет ли у кого-нибудь из них жалоб на имя Организации Объединённых Наций?
Генерал-майор угрожающе спросил:
— Внимание, заключённые! А кому было сказано про «Казбек»? Строгача захотели?
И арестанты, до сих пор зачарованно молчавшие, теперь в несколько голосов возмущённо загалдели:
— Гражданин начальник, так курева нет!
— Уши пухнут!
— Махорка-то в тех брюках осталась!
— Мы ж-то не знали!
Знаменитая дама видела неподдельное возмущение заключённых, слышала их искренние выкрики и с тем большим интересом выслушала перевод:
— Они единодушно протестуют против тяжёлого положения негров в Америке и просят рассмотреть этот вопрос в ООН.
Так в приятной взаимной беседе прошло минут около пятнадцати. В этот момент дежурный по коридору доложил начальнику тюрьмы, что принесли обед. Гостья попросила, не стесняясь, раздавать обед при ней. Распахнулась дверь, и хорошенькие молоденькие официантки (кажется, те самые переодетые кастелянши), внеся в судках обыкновенную куриную лапшу, стали разливать её по тарелкам. Во мгновение словно порыв первобытного инстинкта преобразил благообразных арестантов: они вспрыгнули в ботинках на свои постели, поджали колени к груди, оперлись ещё руками около ног и в этих собачьих телоположениях с оскаленными зубами зорко наблюдали за справедливостью разливки лапши. Дамы-патронессы были шокированы, но переводчик объяснил им, что таков русский национальный обычай.
Невозможно было уговорить арестантов сесть за стол и есть мельхиоровыми ложками. Они уже вытащили откуда-то свои облезлые деревянные, и едва лишь священник благословил трапезу, а официантки разнесли тарелки по постелям, предупредив, что на столе — блюдо для сбрасывания костей, — единовременно раздался страшный втягивающий звук, затем дружный хруст куриных костей — и всё, наложенное в тарелки, навсегда исчезло. Блюдо для сбрасывания костей не понадобилось.
— Может быть, они голодны? — высказала нелепое предположение встревоженная гостья. — Может быть, они хотят ещё?
— Добавки никто не хочет? — хрипло спросил генерал.
Но никто не хотел добавки, зная мудрое лагерное выражение «прокурор добавит».
Однако, тефтели с рисом зэки проглотили с той же неописуемой быстротой.
Компота же в этот день не полагалось, так как день был будний.
Убедившись в ложности инсинуаций, распускаемых злопыхателями в западном мире, миссис Рузвельт со всею свитой вышла в коридор и там сказала:
— Но как грубы их манеры и как низко развитие этих несчастных! Можно надеяться, однако, что за десять лет они приучатся здесь к культуре. У вас великолепная тюрьма!
Священник выскочил из камеры между свитой, торопясь, пока не захлопнули дверь.
Когда гости из коридора ушли, в камеру вбежал капитан в белых перчатках:
— Вста-ать! — закричал он. — Становись по два! Выходи в коридор!
И заметив, что слова его не всеми правильно поняты, он ещё подошвою сапога дополнительно разъяснял отстающим.
Только тут обнаружилось, что один хитроумный зэк буквально понял разрешение писать мемуары и, пока все спали, с утра уже накатал две главы: «Как меня пытали» и «Мои лефортовские встречи».
Мемуары были тут же отобраны, и на ретивого писателя заведено новое следственное дело — о подлой клевете на органы госбезопасности.
И снова с пощёлкиванием и позвякиванием «веду зэка» их отвели сквозь множество стальных дверей в предбанник, всё так же переливавшийся своею вечной малахитово-рубинной красотою. Там с них снято было всё, вплоть до шёлкового голубого белья и произведен был особо-тщательный обыск, во время которого у одного зэка под щекой нашли вырванную из Евангелия нагорную проповедь. За это он тут же был бит сперва в правую, а потом в левую щеку. Ещё отобрали у них коралловые губки и «Фею сирени», в чём опять-таки заставили каждого расписаться.
Вошли два надзирателя в грязных халатах и тупыми засоренными машинками стали выстригать арестантам лобки, потом теми же машинками — щёки и темени. Наконец, в каждую ладонь влили по 20 граммов жидкого вонючего заменителя мыла и заперли всех в бане. Делать было нечего, арестанты ещё раз помылись.
Потом с каноническим грохотом отворилась выходная дверь, и они вышли в фиолетовый вестибюль. Две старые женщины, служанки ада, с громом выкатили из прожарок вагонетки, где на раскалённых крючках висели знакомые нашим героям лохмотья.
Понуро вернулись они в 72-ю камеру, где снова на клопяных щитах лежали пятьдесят их товарищей, сгорая от любопытства узнать о происшедшем. Окна вновь были забиты намордниками, голубки закрашены тёмно-оливковой краской, а в углу стояла четырехведерная параша.
И только в нише, забытый, загадочно улыбался маленький бронзовый Будда…

СИДДАРТА, ПРОЗВАННЫЙ БУДДОЙ.

ЖИЗНЬ И УЧЕНИЕ ЕГО.

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Если идти изъ середины Россiи на зимнiй восходъ всё прямо, то тысячъ за десять верстъ отъ насъ, черезъ Саратовъ, Уральскъ, Киргизскую степь, Ташкентъ, Бухару, придешь къ высокимъ снеговымъ горамъ. Горы эти самый высокiя на свете. Перевали черезъ эти горы, и войдешь въ Индiйскую землю.

Индiйская земля меньше русской втрое; но земля тамъ плодородная и теплая — зимы нетъ; такъ что народу на этой земле кормится втрое больше, чемъ въ Россiи: народа считается въ Индiи числомъ до 240 миллiоновъ. Теперь управляются индусы англичанами: 150 летъ тому назадъ англичане завоевали Индiю. Но до этого времени индусы жили свободно и управлялись сами своими царями.

Въ этой-то земле и среди этого народа родился, безъ малаго за 2500 летъ тому назадъ, за 600 летъ до Р. X. святой Сиддарта Будда; и отъ него пошла великая буддiйская вера, — та, въ которую веруетъ теперь третья часть всехъ людей на свете, более 400 миллiоновъ людей.

Въ то время, когда родился Будда, индусы верили въ свою старинную веру. Ученiе этой веры было записано у нихъ въ книги больше 3000 летъ тому назадъ, а началась она какъ только запомнятъ себя индусы. Книги браминовъ называются на ихъ санскритскомъ языке Ведами и считаются откровенiемъ свыше. Индусы говорятъ, что Веды написаны не людьми, а что они всегда были въ уме Божества. Вера индусская была та же одна вера, которая записана въ сердцахъ всехъ людей и безъ которой не бываетъ человекъ на свете. Вера индусовъ была такая же, какъ и вера всехъ народовъ — и персовъ, и китайцевъ, и египтянъ, и грековъ, и всехъ людей, какiе живутъ на свете, — вера въ то, что человекъ живетъ и умираетъ по воле Бога, и что тому, кто будетъ исполнять волю Бога, будетъ хорошо, а тому, кто не будетъ исполнять ее, будетъ дурно. Всегда и теперь въ этомъ одномъ все веры людскiя. Все оне согласны въ томъ, что живемъ мы не сами по себе, а по воле Бога, что Богъ — благой, и что для того, чтобы делать волю Бога, надо не делать зла, а делать добро. Такова же была и вера индусская.

Они разно называли Бога: то Агни, то Варуна, то Индра, то Брама; но знали, что Богъ единъ. Волю же единаго Бога они понимали такъ же, какъ ее понимаютъ все люди, какъ она записана въ сердцахъ людей. Они знали, что воля Бога — добро и что делать зло — значитъ противиться воле Бога. Знали они и то, въ чемъ добро и въ чемъ зло такъ же, какъ это знаютъ все люди. Такъ въ одной изъ древнихъ книгъ написано, что люди должны воздерживаться отъ убiйства не только людей, но и всего живого, отъ гнева, отъ прелюбодеянiя, отъ пьянства, обжорства, отъ лени, отъ лжи, отъ осужденiя другихъ и должны быть смиренны, воздержаны, честны, правдивы, чисты и должны воздавать добромъ за зло. Все это знали индусы и въ этомъ полагали основанiе воли Бога.

Въ книгахъ Ведъ много высокаго и божественнаго; но со временемъ къ книгамъ этимъ стали прибавлять много пустого и лишняго. Случилось такъ, что между учителями, людьми, поучавшими божеской воле, завелись люди лживые и корыстные; эти люди стали учить индусовъ о томъ, что воля Божiя не состоитъ въ одномъ воздержанiи отъ зла и исполненiя добра, но и во многомъ другомъ, нужномъ для Бога. И стали ихъ учители, жрецы-Брамины, вводить въ ученiе о воле Бога много лишняго, ненужнаго и вреднаго для людей, но полезнаго для нихъ. Ввели жертвоприношенiе, порядки молитвъ, омовенiя, очищенiя, ввели разделенiе людей всехъ на разныя породы, уверивъ людей, что это все делается по воле Бога, и затемнили все истинное ложью и обманомъ. Жрецы-Брамины учили тому, что жертвоприношенiя спасаютъ отъ всехъ золъ и греховъ; они учили тому, что спасаться отъ греховъ надо темъ, чтобы уходить въ леса и тамъ мучать свою плоть постомъ и всякими страданiями. И сделалось то, что светскiе люди жили по-зверски, выкупая свои грехи жертвами, а монахи уходили отъ мiра и въ пустыняхъ убивали свою плоть и жили безъ пользы для людей. Вера въ истину ту, которая была въ ихъ священныхъ книгахъ, все больше и больше ослабевала. И тогда-то родился, возросъ и сталъ проповедовать свое ученiе святой Сиддарта Будда.

Въ то время, когда родился Сиддарта Будда, индускiй народъ весь былъ разделенъ на много маленькихъ царствъ. Все они жили отдельно и то дружили, то воевали другъ съ другомъ. На полдень отъ Гималайскихъ горъ текутъ и теперь речка Рапти и другая речка Рошни. Между этими-то речками и началомъ горъ Гималайскихъ было за 2500 летъ тому назадъ небольшое, но богатое царство царьковъ Шакiевъ. Владели они округомъ тысячъ въ 30 десятинъ плодородной темной земли. Управленiе въ ихъ царстве отъ дедовъ и отцовъ шло хорошее.

Народъ сеялъ на заливныхъ земляхъ рисъ, торговалъ и платилъ богатыя дани царямъ. Цари были очень богатые и жили роскошно. Вотъ изъ этого-то рода царей и былъ царь Судогдана, отецъ Сиддарты Будды.

1.

600 летъ до Рождества Христова царствовалъ царь Судогдана. Женился онъ въ молодости на красавице, царской дочери, по имени Маiя. И не было у царя детей. И на одиннадцатомъ году увидала царица Маiя сонъ. Увидала она, что будто лежитъ она на своемъ ложе подле царя, своего супруга, и разверзлись потолокъ и крыша и надъ нею — звездное небо. И глядитъ она на небо и видитъ — изъ самой глубины неба, изъ-за всехъ другихъ звездъ выходитъ одна, становится все больше и больше, и видитъ царица, что идутъ изъ звезды этой шесть лучей светлыхъ. И ярче и ярче становится звезда, и падаетъ звезда ниже и ниже. И видитъ Маiя — въ середине звезды печать — белый слонъ съ шестью клыками, и отъ каждаго клыка — лучъ. Только разсмотрела это Маiя, полетела звезда еще быстрее, ослепила, обожгла ее и, какъ стрела, вонзилась ей съ левой стороны подъ сердце. Ужаснулась Маiя, проснулась и разсказала мужу свой сонъ.

Позвалъ царь сногадателей и спросилъ у нихъ, что значитъ сонъ царицы? И сказали сногадатели:

— Сонъ къ великому благу; сонъ означаетъ то, что родитъ царица сына, и будетъ тотъ сынъ великой святости и мудрости на пользу всемъ людямъ. Онъ освободитъ мiръ отъ заблужденiй и будетъ властвовать надъ людьми.

И точно — понесла съ того дня Маiя; и когда пришло ей время, родила сына необыкновенной красоты.

2.

Обрадовался царь, что сбылось предсказанiе волхвовъ, и ждалъ теперь, что сбудется и предсказанiе о томъ, что сынъ этотъ будетъ властвовать надъ людьми. Царь понималъ такъ, что его сынъ будетъ великимъ воиномъ, завоюетъ другихъ царей и будетъ царемъ надъ всемъ мiромъ. Обрадовался царь и велелъ праздновать рожденiе сына по всему своему царству.

И стали сходиться со всего царства люди, чтобы поклониться младенцу. Пришелъ съ другими и старецъ-пустынникъ, 50 летъ не выходившiй изъ своей пустыни. Пришелъ старецъ, и все узнали его и разступились передъ нимъ, и царь встретилъ его. Когда же старецъ вошелъ къ родильнице, она сказала женщинамь:

— Положите младенца Сиддарту къ ногамъ старца!

Взглянулъ старецъ на младенца и сказалъ:

— Не трогайте младенца: не ему лежать у моихъ ногъ, а мне.

И самъ распростерся на земле передъ младенцемъ. И, вставъ, сказалъ:

— На дереве человеческаго рода только одинъ разъ въ тысячу летъ зацветаетъ цветъ, тотъ цветъ, который, распускаясь, наполняетъ мiръ благоуханiемъ мудрости и любви. На твоей ветке, царица, распустился этотъ цветокъ. Но ты сделала свое дело и умрешь черезъ семь дней.

Ушелъ старецъ. И точно — царица тихо умерла, назначивъ сыну въ кормилицы служанку свою Магапру.

Огорчился царь Судогдана о смерти жены своей, но утешался сыномъ и темъ, что было предсказано ему.

Росъ сынъ и теломъ и духомъ; и пришло время учить его. Пригласилъ царь самаго ученаго человека своего царства — Висвамитра, чтобы обучить сына. И переехалъ Висвамитръ во дворецъ царскiй и сталъ учить молодого Сидарту.

Примечания.

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Хорошо известно, что великий русский писатель Л. Н. Толстой (1828 - 1910) являлся крупнейшим религиозным мыслителем, много думавшим об истинной "природе" человека. Л. Н. Толстой оставил завершенных 164 трактата и публицистических статьи, большинство из которых были посвящены этическим и социальным исследованиям, но в которых он поднимал также религиозные и философские проблемы. Во второй половине 70-х годов XIX в. писатель пережил религиозный кризис, и естественно, что все это не могло не найти отражение как в его художественном творчестве, так и в религиозно-философских трактатах, которые Л. Н. Толстой создавал в 80-х годах XIX в. - первом десятилетии XX в. Еще в 1910 г. русский мыслитель В. Базаров писал: “Толстой впервые объективировал, т. е. создал не только для себя, но и для других, ту чисто человеческую религию, о которой Конт, Фейербах и другие представители современной культуры могли только субъективно мечтать”. Таким образом, особый интерес для нас представляют его трактаты 1880 -1900 годов. Возможно, имеющими наибольшее значение для исследования нашей темы являются такие его сочинения:

“Исповедь” (1879-1882)

“Соединение и перевод четырех Евангелий” (1880-1881)

“В чем моя вера?” (1884)

“Зачем я живу?” (1891-1895)

“Царство Божие внутри вас” (1893)

“Христианское учение” (1894-1896)

“Недельные чтения” (1896)

“Что такое религия и в чем сущность ее” (1901-1902)

“О сознании духовного начала” (1903)

Писатель был православным христианином, и в основе его размышлений о человеке лежали, безусловно, христианские представления. Писатель в конечном счете пришел к выводу о неверности сложившихся и канонизированных ведущими конфессиями христианских истин, что привело к его размежеванию с Русской Православной Церковью и отлучению от последней. Л. Н. Толстой серьезно интересовался другими религиями и религиозно-философскими учениями (прежде всего индийскими и китайскими), хотя говорить об "инославных" влияниях на формирование миросозерцания Л. Н. Толстого, конечно, было бы преувеличением. Тем не менее, понимание писателем ряда важнейших проблем, в частности, антропологических, функционально соотносится с их трактовкой другими мировыми религиями.

С этой точки зрения, безусловный интерес представляет сравнительное изучение взглядов на "природу" человека Л. Н. Толстого и трактовки данной проблемы в Сутре о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы (санскр. Саддхарма-пундарика-сутра), которая наряду с другими известнейшими сутрами - со сводом сутр о праджня-парамите, Сутрой о Вималакирти, махаянистской Сутрой о Нирване, некоторыми разделами Сутры о Величии Цветка, относится к ранним сутрам так называемого "нового" буддизма, начавшего оформляться на рубеже новой эры и получившего среди его приверженцев название "махаяна" (санскр.), т. е. Великая Колесница в противоположность "старому" буддизму, который последователи "махаяны" назвали "хинаяна" (санскр.), т. е. Малая Колесница. Со временем Лотосовая Сутра, как принято называть Сутру о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы, стала самой популярной и одной из наиболее влиятельных буддийских сутр в Дальневосточном буддийском мире, а идейный комплекс, запечатленный в ней, составил основоположения буддизма махаяны вообще. Как мы увидим, представления Л. Н. Толстого о "природе" человека соотносятся прежде всего с фундаментальными положениями "нового" буддизма.

Известен глубокий и стойкий интерес Л. Н. Толстого к буддизму. Он неоднократно упоминал о Будде в своих сочинениях, писал о нем. В частности, 18 февраля 1910 г., в год своей смерти, писатель закончил предисловие к статье П. А. Буланже о Будде, которая вместе с этим предисловием была издана в виде отдельной брошюры в издательстве "Посредник" (Москва), до конца жизни читал буддийские тексты, которые производили на него очень большое впечатление. Следует сказать, что Л. Н. Толстой внимательно изучал переводы буддийских источников. В его библиотеке хранятся - работа “Буддизм. Исследования и материалы” крупного русского буддолога И. П. Минаева, изданная в 1887 г. в Санкт-Петербурге, переведенные Н. И. Герасимовым на русский язык с английских переводов (сделанных с языка пали) - изданные в Москве в 1899 г. “Сутта нипата” и изданные там же годом позже “Буддийские сутты”. Вуказанных работах представлены важнейшие тексты хинаянистского буддизма из так называемой “Типитаки” с многочисленными пометками Л. Н. Толстого, свидетельствующими о его интересе к этим книгам. Кроме того, в библиотеке писателя хранятся такие издания, как Bhikku Nyanatiloka. “The Word of Buddha” (Rangoon, 1907); Subhadra Bikschu. “Buddhistischer Katechismus zur Einfuehrung in die Lehre des Buddha Gotamo” (Leipzig, 1908); Freydank B. “Kleiner buddhistisher Katechismus, ein Hilfsbuechlein zum erstem Studium des Buddhismus” (Leipzig, 1904); “Buddhistischer Vergissmeinnicht, eine Sammlung buddhistischer Sprache fuer alle Tage des Jahres” (Leipzig, o. J.); Carus P. “The Gospel of Buddha. According to Old Records” (Chicago, 1895, 1905) и “Nirvana. A Story of Buddhist Philosophy (Chicago, 1896), последняя работа была переведена на русский язык П. А. Буланже и издана в Моск-ве в 1901 г., а также некоторые другие.


Л. Н. Толстой достаточно хорошо знал труды буддологов XIX в. Выше уже упоминалась работа И. П. Минаева. В библиотеке писателя хранится также изданная в 1907 г. в Москве монография “Будда. Его жизнь, учение и община” Г. Ольденберга, переведенная с немецкого языка. Надо сказать, что книга Г. Ольденберга является одной из самых значительных работ европейской буддологии XIX в. Л. Н. Толстой читал изданную на французском языке работу М. Мюллера “Essais sur l’histoire des religions”. Л. Н. Толстой был знаком и с другими европейскими работами о буддизме (прежде всего немецких индологов Г. Пишеля и Г. Ольденберга, а также одного из самых крупных буддологов того времени английского ученого Т. Рис Дэвидса, чьи книги переводились на русский язык). Таким образом, судя по сохранившимся в библиотеке Л. Н. Толстого книгам, он намного лучше любого русского писателя XIX - начала XX вв. был знаком с буддизмом по буддийским источникам в переводах на европейские языки и по книгам об этой мировой религии, выходившим в то время. Однако, все, с чем был знаком Л. Н. Толстой, касалось главным образом буддизма хинаяны. Его знания о махаянистском буддизме, ставшим мировой религией, были минимальны. Правда, это было в немалой степени обусловлено уровнем развития европейской и американской буддологии того времени.

Следует подчеркнуть, что знакомство именно с такого рода буддийскими источниками и буддологическими трудами в конечном счете и предопределило взгляд писателя на эту мировую религию и понимание ее сути, что в полной мере выразилось в его знаменитом сочинении “Исповедь”, в котором Л. Н. Толстой полнее, чем в других своих произведениях, высказывался о буддизме. В частности, он пересказывает известную историю о встрече царевича Сиддхартхи, будущего Будды Шакьямуни с древним старцем, больным человеком, похоронной процессией и заключает: “Сакиа-Муни (Л. Н. Толстой имеет в виду Сиддхартху - А. И.) не мог найти утешения в жизни, и он решил, что жизнь - величайшее зло, и все силы души употребил на то, чтоб освободиться от нее и освободить других. И освободить так, чтоб и после смерти жизнь не возобновлялась как-нибудь, чтоб уничтожить жизнь совсем в корне. Это говорит вся индийская мудрость”. Здесь мы видим весьма типичную для Л. Н. Толстого оценку буддизма как сугубо пессимистической религии, которую можно увидеть практически во всех заметках писателя о буддизме. Тем не менее, общая оценка буддизма Л. Н. Толстым положительная, так ему, очевидно, импонировало провозглашаемое в буддизме спасение от зла. В частности, в одном из главных своих религиозных трактатах “В чем моя вера?” писатель подчеркнул, что суть буддизма заключается “в учении о том, как каждому спастись от зла жизни”. Кроме того, в трактате “Христианское учение” он подчеркнул, что лучшие умы человечества, в том числе Будда, осознали противоречие между “жизнью человеческой, требующей блага и продолжения ее, и неизбежностьюсмерти и страданий”.

Что касается Лотосовой Сутры, то при жизни писателя было сделано два ее перевода на европейские языки: Э. Бюрнуфом - на французский и Х. Керном - на английский, но в библиотеке Л. Н. Толстого их издания отсутствуют, и неизвестно, видел ли их писатель. О существовании же сутры он, судя по всему, знал, поскольку в его библиотеке имеется, хотя и разрезанная только частично, книга Lafcadio Hern “Gleanings in Buddha-fields. Studies of Hand and Soul in the Far East (Boston - New York, 1897), где в главе IV “Dust”, которая открывается цитатой из Лотосовой Сутры. L. Hearn заключает главу махаянистскими по духу словами, выделенными курсивом: “there shall not remain even one particle of dust that does not enter into Buddhahood”. Однако неизвестно, прочитал ли писатель эти слова.

Сходство суждений великого писателя и крупного религиозного мыслителя о человеке, основополагающие положения его моральной философии с идеями, запечатленными в Лотосовой Сутре, стало результатом его размышлений. Как мы увидим, заключения Л. Н.Толстого об истинной "природе" человека и о "Царстве Божьем внутри вас" перекликаются с буддийскими представлениями, выраженными в Лотосовой Сутре, хотя базировались, безусловно, на совершенно разных исходных посылках (назовем, к примеру, христианскую идею Творения, совершенно чуждую всем течениям буддизма, но которую безоговорочно принимал Л. Н. Толстой). Однако познакомимся сначала с главными идеями этого великого текста махаяны.

В Лотосовой Сутре Будда Шакьямуни возвестил о трех основополагающих истинах махаянистского учения, не ставившихся под сомнение ни одним течением Великой Колесницы - о возможности для каждого живого существа стать буддой, о вечности Шакьямуни (последнее утверждения предвосхищало разработку краеугольной для махаяны доктрины о Трех Телах Будды) и о бодхисаттве - совершенном человеческом существе, постигшемисконное наличие в себе "природы" будды и стремящемся в полной мере реализовать эту "природу" (т. е. все качества, присущие буддам) посредством деяний, носящих альтруистический характер и направленных на спасение живых существ от страданий, а также о ряде сопряженных с ними важнейших положениях буддизма махаяны.


В Лотосовой Сутре выделяются две части: 1] так наз. "вступительные проповеди" - проповеди Будды Шакьямуни своим слушателям до того момента, как он поведал о своем бессмертии (первая половина текста, главы I - XIV); 2] так наз. "основные проповеди" - проповеди "вечного" Будды (вторая половина текста, главы XV - XXVIII).

Во "вступительных" проповедях Будда возвестил о возможности всех живых существ без исключения стать буддами, но еще не открыл своей истинной "природы". Слушающие его не сомневаются, что перед ними бывший царевич Сиддхартха, достигший просветления под деревом Бодхи “сорок с чем-то лет назад”, т. е. "исторический" Будда Шакьямуни, как принято называть его в буддологической литературе. Выделение в отдельную главу проповеди Шакьмуни с предсказанием о том, что буддой станет и Девадатта, двоюродный брат царевича Сиддхартхи, внесший смуту и раздор в сангху, основанную Шакьямуни и признававшийся в хинаяне величайшим грешником среди людей (в хинаянистских сутрах говорится, что Девадатта неоднократно покушался на Шакьямуни и в конце концов еще при жизни попал в ад), как бы подчеркивает высокое функциональное значение этих слов Будды Шакьямуни и значимость генеральной сотериологической установки Лотосовой Сутры.

В "основных" проповедях Будда говорит слушающим его, что обрел просветление в безгранично далеком прошлом, и жизнь его будет продолжаться бесчисленно долгое время, т. е. открыл слушающим, что Будда вечен и отнюдь не вступит в нирвану "без остатка", т. е. в абсолютное небытие, что является основной характеристикой хинаянистской нирваны. Кроме того, из рассуждений Шакьямуни вытекает, что все многочисленные будды - это "частные" тела Будды (т. е. эманации из "всего тела" Будды, появляющиеся в разных мирах и веках), и он сам является таковым, пребывая в человеческом мире в облике Шакьямуни - бывшего царевича Сиддхартхи, обретшего просветление под деревом Бодхи.

Надо сказать, что своеобразным лейтмотивом Лотосовой Сутры является утверждение о наличии в живых существах "природы" будды (яп. буссё), т. е. "качеств" будды, изначально наличествующих в каждом живом существе. Эта идея - одна из центральных, выраженных в Лотосовой Сутре и, может быть, самая главная из них, поскольку как раз наличие "природы" будды в живом существе делает возможным достижения им состояния будды. С этой точки зрения особый интерес представляют гл. XII “Девадатта” и гл. XX “Бодхисаттва Никогда Не Презирающий”. Как раз с содержанием гл. XX перекликаются представления Л. Н. Толстого о "Царстве Божием внутри вас" и о "непротивлении злу насилием".

Писатель пытался показать, что счастье человека (в самом высоком смысле) и его должный образ жизни зависит прежде всего от внутренних потенций человека, обусловлены "природой" человека, и именно в этом моменте наиболее явственно ощущается "перекличка" взглядов писателя и идей Лотосовой Сутры. В гл. XX рассказывается, что некий бхикшу-бодхисаттва “во всех местах, где [его] видели, кланялся бхикшу, бхикшуни, упасакам, упасикам и воздавал [им] хвалу, говоря такие слова: “Я глубоко почитаю вас и не могу относиться [к вам] с презрением. Почему? Вы все будете следовать Пути бодхисаттвы и станете буддами!” <...> Увидев издали [людей] из четырех групп, [он] подходил, приветствовал [их] и воздавая хвалу, говорил такие слова: “Я не могу относиться [к вам] с презрением, потому что вы все станете буддами!” В четырех группах были такие, кого охватывал гнев, и мысли у которых были нечистыми. [Они] злословили [про этого бхикшу], оскорбляли и поносили [его] <...> Так прошло много лет, и хотя [этого бхикшу] постоянно оскорбляли и поносили, [в нем] никогда не рождался гнев, и [он] все время говорил эти слова: “Вы станете буддами!”. Когда [бхикшу] произносил эти слова, люди побивали его палками или камнями, но отбежав на некоторое расстояние, [он] снова громким голосом кричал: “Я не могу относиться [к вам] с презрением. Вы все станете буддами!” И так как [он] всегда говорил эти слова, бхикшу, бхикшуни, упасаки и упасики, переполненные самодовольством, прозвали его Никогда Не Презирающий”. В конечном счете, этот бхикшу-бодхисаттва обрел неисчислимые блага, удлинилась его жизнь и в течение неизмеримо долгого времени он проповедовал людям Лотосовую Сутру. “Когда переполненные самодовольством четыре группы - бхикшу, бхикшуни, упасаки и упасики, презиравшие и ненавидевшие этого человека и называвшие [его] Никогда Не Презирающий, увидели, что он обрел великую силу божественных "проникновений", силу таланта проповедовать с радостью, великую силу доброго успокоения, и услышали [его] проповеди - все поверили, поклонились [ему] и последовали [за ним]. Этот бодхисаттва обратил также тысячи, десятки тысяч, миллионы живых существ, и [сейчас они] пребывают в ануттара-самьяк-самбодхи”.


Безусловно, Л. Н. Толстой употреблял главным образом христианскую терминологию, широко использовавшуюся в европейской религиозной и религиозно-философской литературе конца прошлого века, его труды изобилуют ассоциациями из Библии, однако при внимательном их изучении нельзя не заметить, что эти термины имеют, как мы увидим, не только ортодоксально христианское или философское значение.

Лейтмотивом большинства религиозно-философских трудов Л. Н. Толстого, написанных после 1881 г. и до конца жизни является утверждение о наличии в человеке "разума", "разумного сознания". Следует подчеркнуть, что функционально эти понятия Л. Н. Толстого являются тождественными буддийской праджне (совершенной мудрости, присущей Будде). Отвечая на вопрос “В чем сущность нового существа человека с пробудившимся разумом?”, он говорит в трактате “Зачем я живу?”: “В этом сознании себя не отдельным, телесным и смертным, а нераздельным, духовным и бессмертным существом и состоит сущность того нового существа, которое рождается в человеке при рождении его разумного сознания”. Совершенно очевидно, что "нераздельное, духовное и бессмертное существо", о котором говорит Л. Н. Толстой, функционально тождественно живому существу, реализовавшему свою "природу" будды. Недаром в том же сочинении “Зачем я живу?” он пишет: “Но разум, тот, который освещает нашу жизнь и заставляет нас изменять наши поступки, есть не иллюзия, и его-то уже никак нельзя отрицать”. Позже, в 1903 г., Толстой пишет в соч. “О сознании духовного начала”: “В действительности же истинную жизнь нашу составляет только сознание того духовного существа, которое отделено от всего остального и заключено в пределы тела и движения”. Свою идею о присутствии "бога" он, хотя и используя традиционную христианскую терминологию, выразил в трактате “Христианское учение”: “... кроме Бога, познаваемого, по христианскому учению, в самом себе как желаниеблага всему существующему - любовь - человек, по христианскому учению, познает и вне себя, - во всем существующем”. С другой стороны, полагает Толстой, “Бог проявляется в разумном человеке желанием блага всему существующему и в мире - в отдельных существах, стремящихся каждый к своему благу”. В трактате “В чем моя вера?” он отмечает, что традиционный перевод в Евангелие от Иоанна (XII, 35) слов о "свете с вами" неверен, и правильно будет: "Еще на малое время свет в вас есть". Т. е. Толстой предполагает существование в человеке доброго начала. Наконец, в “Недельных чтениях” он с сочувствием цитирует русского религиозного мыслителя Ф. Страхова “Я и Бог - одно! - сказал учитель. - Но если вы считаете за Бога мое тело, то ошибаетесь. Если принимаете за Бога мое нетелесное существо, особое от других существ, тоже ошибаетесь. Не ошибаетесь только тогда, когда поймете в себе истинное мое я, то, которое действительно едино с Богом и одно во всех людях. Для того, чтобы понять это я, надо возвысить в себе человека”.


Правда, следует заметить, что в Лотосовой Сутре идея о наличии в каждом живом существе "природы" будды выражена более отчетливо. В гл. XX рассказывается, что бодхисаттва Никогда Не Презирающий всегда говорил всем обижавшим его: “Я глубоко почитаю вас и не могу относиться [к вам] с презрением. Почему? Вы все будете следовать Пути бодхисаттвы и станете буддами”. Слова о том, что все люди обязательно откроют в себе Бога Л. Н. Толстой, кажется, никогда не говорил.

Итак, мы видим, что представление Л. Н. Толстого о наличии сущности Бога ("разума", "разумного сознания", "духовного") перекликается с идеей обладания человеком "природой" будды, выраженной в проповедях Будды Великой Колесницы, запечатленных в махаянистских сутрах и, может быть, наиболее ярко в Сутре о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы. Если говорить о Толстом, то в конечном счете его представления выкристаллизовались в утверждение "Царство Божие внутри вас", ставшее названием его трактата. "Царство Божие" - выражение из Библии, но слова Л. Н. Толстого передают состояние человека и могут быть истолкованы как функционально тождественные представлению о наличии в живом существе "природы" будды.

Л. Н. Толстой утверждал также, что открытие человеком своей истинной сущности подвигает его к совершению добра. Об этом он писал в “Христианском учении”: “<...> Как только человек пробуждается к разумному сознанию, сознание это говорит ему, что он желает блага <...> Существо, открываемое человеку его разумным сознанием, есть желание блага, которое и прежде составляло цель его жизни, но с той разницей, что желание блага прежнего существа относилось к отдельному одному телесному существу и не сознавало себя, теперешнее же желание блага сознает себя и потому относится не к чему-то отдельному, а ко всему существующему <...> Так что Бог, по христианскому вероучению, есть и та сущность жизни, которую человек сознает в себе и познает во всем мире как желание блага”. Здесь мы также можем найти сходство между взглядами Л. Н. Толстого и Лотосовой Сутрой, в которой открытие живым существом своей истинной "природы" (т. е. "природы" будды) предполагает совершение им добрых деяний.

Большую роль в этике Л. Н. Толстого играло его учение о непротивлении зле насилием и принцип любви к врагам. Как известно, писатель считал их важнейшими в жизни человека. В трактате “В чем моя вера?” он призывает понимать эти слова Христа из Евангелия (Толстой ссылается на Евангелие от Матфея, V, 39) буквально, не привнося в них дополнительный смысл. Однако, если иметь в виду представление Л. Н. Толстого о наличии в человеке "разумного сознания", то в понимании писателем слов о "подставлении щеки", "отдаче рубахи", "любви к врагам" проявится еще один аспект. Толстой имел в виду, что у того, кто собирается ударить по другой щеке, взять у человека вторую рубаху, все-таки проснется совесть, т. е. пробудится скрытое в нем "разумное сознание". Таким образом, в данном случае также просматривается сходство с Лотосовой Сутрой. В гл. XX о бодхисаттве Никогда Не Презирающий можно усмотреть аналогичную идею: когда в ответ на оскорбления и удары палками и камнями бодхисаттва Никогда Не Презирающий отбегал в сторону и повторял, что его обидчики все-таки станут буддами, т. е. реализуют свою истинную "природу", он безусловно полагал, что "природа" будды проявится в них в обязательно. Конечно, это сходство неслучайно - оно предопределяется одинаковыми (при всех оговорках) исходными посылками: наличием безусловно доброго начала в живых существах.

Итак, сравнительный анализ религиозно-философских сочинений Л. Н. Толстого, созданных во второй половине его жизни, показывает сходство взглядов великого русского писателя и идей, запечатленных в одной из самых известных махаянистских сутр - Сутре о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы, на сущность человека. Следует еще раз особо подчеркнуть, что речь не идет о влиянии на Толстого буддизма махаяны, которого он практически не знал, и Лотосовой Сутры, с которой не был знаком и о которой, может быть, только слышал. Л. Н. Толстой, несмотря на конфликт с Русской Православной Церковью, без всяких оговорок называл себя христианином, причем более православным, чем тогдашняя Православная Церковь (хотя, этот вопрос, конечно, весьма спорный). Тем не менее, близость толстовской антропологии к представлениям о "природе" человека в Лотосовой Сутре несомненна, но она обусловлена, как уже говорилось, сходством исходных посылок и более или менее одинаковой логикой их развития: присутствующее в человеке "разумное сознание" ("природа" будды) в той или иной форме реализуется, и в деяниях человека проявляется то доброе, что исконно присутствует в его "природе". Как раз в этом и заключается сходство между учением, запечатленным в Лотосовой Сутре, и учением Льва Толстого.

А. Н. Игнатович (опубликовано с сокращениями в японском журнале "Dharma World")

Толстой Лев Николаевич
Карма (рассказ)

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

“Карма” есть буддийское верование, состоящее в том, что не только склад характера каждого человека, но и вся судьба в этой жизни есть последствие его поступков в предшествующей жизни и что добро или зло нашей будущей жизни точно так же будет зависеть от тех наших усилий избежать зла и совершения добра, которые мы сделали в этой. (Прим. Л. Н. Толстого.)
Посылаю вам переведенную мною из американского журнала “Open Court” буддийскую сказочку под заглавием “Карма”. Сказочка эта очень понравилась мне и своей наивностью, и своей глубиной. Особенно хорошо в ней разъяснение той, часто с разных сторон в последнее время затемняемой истины, что избавление от зла и приобретение блага добывается только своим усилием, что нет и не может быть такого приспособления, посредством которого, помимо своего личного усилия, достигалось бы свое или общее благо. Разъяснение это в особенности хорошо тем, что тут же показывается и то, что благо отдельного человека только тогда истинное благо, когда оно благо общее. Как только разбойник, вылезавший из ада, пожелал блага себе, одному, так его благо перестало быть благом, и он оборвался.
Сказочка эта как бы с новой стороны освещает две основные, открытые христианством, истины: о том, что жизнь только в отречении от личности — кто погубит душу, тот обретет ее,— и что благо людей только в их единении с богом и через бога между собою: “Как ты во мне и я в тебе, так и они да будут в нас едино...” Иоан. XVII, 21.
Я читал эту сказочку детям, и она нравилась им. Среди больших же после чтения ее всегда возникали разговоры о самых важных вопросах жизни. И мне кажется, что это очень хорошая рекомендация.
Р. S. Письмо это для печати. Л. Толстой.

Панду, богатый ювелир браминской касты, ехал с своим слугой в Бенарес. Догнав по пути монаха почтенного вида, который шел по тому же направлению, он подумал сам с собой: “Этот монах имеет благородный и святой вид. Общение с добрыми людьми приносит счастье; если он также идет в Бенарес, я приглашу его ехать со мной в моей колеснице”. И, поклонившись монаху, он спросил его, куда он идет, и, узнав, что монах, имя которого было Нарада, идет также в Бенарес, он пригласил его в свою колесницу.
— Благодарю вас за вашу доброту,— сказал монах брамину,— я, действительно, измучен продолжительным путешествием. Не имея собственности, я не могу вознаградить вас деньгами, но может случиться, что я буду в состоянии воздать вам каким-либо духовным сокровищем из богатства знания, которое я приобрел, следуя учению Сакия Муни, блаженного великого Будды, учителя человечества
Они поехали вместе в колеснице, и Панду дорогою слушал с удовольствием поучительные речи Нарада. Проехав один час, они подъехали к месту, где дорога была размыта с обеих сторон и телега земледельца сломанным колесом загораживала путь.
Девала, владетель телеги, ехал в Бенарес, чтобы продать свой рис, и торопился поспеть до зари следующего утра. Если бы он опоздал днем, покупатели риса могли уже уехать из города, скупив нужное им количество риса.
Когда ювелир увидал, что он не может продолжать путь, если телега земледельца не будет сдвинута, он рассердился и приказал Магадуте, рабу своему, сдвинуть телегу в сторону, так, чтобы колесница могла проехать. Земледелец противился, потому что воз его лежал так близко к обрыву, что мог рассыпаться, если его тронуть, но брамин не хотел слушать земледельца и приказал своему слуге сбросить воз с рисом. Магадута, необыкновенно сильный человек, находивший удовольствие в оскорблении людей, повиновался, прежде чем монах мог вступиться, и сбросил воз.

Когда Панду проехал и хотел продолжать свой путь, монах выскочил из его колесницы и сказал: — Извините меня, господин, за то, что я покидаю вас. Благодарю вас за то, что вы по своей доброте позволили мне проехать один час в вашей колеснице. Я был измучен, когда вы посадили меня, но теперь благодаря вашей любезности я отдохнул. Признав же в этом земледельце воплощение одного из ваших предков, я не могу ничем лучше вознаградить вас за вашу доброту, как тем, чтобы помочь ему в его несчастье.
Брамин взглянул с удивлением на монаха.
— Вы говорите, что этот земледелец есть воплощение одного из моих предков; этого не может быть.
— Я знаю, — отвечал монах,— что вам неизвестны те сложные и значительные связи, которые соединяют вас с судьбою этого земледельца. Но от слепого нельзя ожидать того, чтобы он видел, и потому я сожалею о том, что вы вредите сами себе, и постараюсь защитить вас от тех ран, которые вы собираетесь нанести себе.
Богатый купец не привык к тому, чтобы его укоряли; чувствуя же, что слова монаха, хотя и сказанные с большой добротой, содержали в себе язвительный упрек, он приказал слуге своему тотчас же ехать далее
Монах поздоровался с Девалой-земледельцем и стал помогать ему в починке его телеги и в том, чтобы подобрать рассыпавшийся рис. Дело шло быстро, и Девала подумал: “Этот монах, должно быть, святой человек, — ему как будто помогают невидимые духи. Спрошу его, чем я заслужил жестокое со мной обращение гордого брамина”.
И он сказал: — Почтенный господин! не можете ли вы сказать мне, за что я потерпел несправедливость от человека, которому я никогда не сделал ничего худого?

Монах сказал: — Любезный друг, вы не потерпели несправедливости, но только потерпели в теперешнем существовании то, что вы совершили над этим брамином в прежней жизни.

И я не ошибусь, сказавши, что даже и теперь вы бы сделали над брамином то же самое, что он сделал с вами, если бы были на его месте и имели такого же сильного слугу.

Земледелец признался, что если бы он имел власть, то не раскаялся бы, поступив с другим человеком, загородившим ему дорогу, так же, как брамин поступил с ним.
Рис был убран в воз, и монах с земледельцем приближались уже к Бенаресу, когда лошадь вдруг шарахнулась в сторону.
— Змея, змея! — воскликнул земледелец. Но монах, пристально взглянув на предмет, испугавший лошадь, соскочил с телеги и увидел, что это был кошелек, полный золота.

“Никто, кроме богатого ювелира, не мог потерять этот кошелек”,— подумал он и, взяв кошелек, подал его земледельцу, сказав: — Возьмите этот кошелек и, когда будете в Бенаресе, подъезжайте к гостинице, которую я укажу вам, спросите брамина Панду и отдайте кошелек. Он будет извиняться перед вами за грубость своего поступка, но вы скажите ему, что вы простили его и желаете ему успеха во всех его предприятиях, потому что, верьте мне, чем больше будут его успехи, тем лучше это будет для вас. Ваша судьба во многом зависит от его судьбы. Если бы Панду спросил у вас объяснений, то пошлите его в монастырь, где он всегда найдет меня в готовности помочь ему советом, если совет нужен ему.
Панду между тем приехал в Бенарес и встретил Малмеку, своего торгового приятеля, богатого банкира.
— Я погиб,— сказал Малмека,— и не могу делать никаких дел, если нынче же не куплю воз лучшего риса для царской кухни. Есть в Бенаресе мой враг банкир, который, узнав то, что я сделал условие с царским дворецким о том, что я доставлю ему сегодня утром воз риса, желая погубить меня, скупил весь рис в Бенаресе. Царский дворецкий не освободит меня от условия, и завтра я пропал, если Кришна не пошлет мне ангела с неба.

В то время как Малмека жаловался на свое несчастье, Панду хватился своего кошелька. Обыскав свою колесницу и не найдя его, он заподозрил своего раба Магадуту и призвал полицейских, обвинил его и, велев привязать его, жестоко мучил, чтобы вынудить от него признание. Раб кричал, страдая: — Я невиновен, отпустите меня! Я не могу переносить этих мук! Я совершенно невинен в этом преступлении и страдаю за грехи других! О, если бы я мог выпросить прощение у того земледельца, которому я сделал зло ради моего хозяина!
Мучения эти, верно, служат наказанием за мою жестокость.

В то время как полицейские еще продолжали бить раба, земледелец подъехал к гостинице и, к великому удивлению всех, подал кошелек. Раба тотчас же освободили из рук его мучителей, но, будучи недоволен своим хозяином, он убежал от него и присоединился к шайке разбойников, живших в горах. Когда же Малмека услыхал, что земледелец может продать самого лучшего рису, годного для царского стола, он тотчас же купил весь воз за тройную цену, а Панду, радуясь в сердце своем возвращению денег, тотчас же поспешил в монастырь, чтобы получить от монаха те объяснения, которые он обещал ему.
Нарада сказал: — Я бы мог дать вам объяснение, но, зная, что вы не способны понять духовную истину, я предпочитаю молчание. Однако я дам вам общий совет: обращайтесь с каждым человеком, которого вы встретите, так же, как с самим собой, служите ему так же, как вы желали бы, чтобы вам служили. Таким образом, вы посеете семя добрых дел, и богатая жатва их не минует вас.

— О монах! дайте мне объяснение,— сказал Панду,— и мне легче будет тогда следовать вашему совету.
И монах сказал: — Слушайте же, я дам вам ключ к тайне: если вы и не поймете ее, верьте тому, что я скажу вам. Считать себя отдельным существом есть обман, и тот, кто направляет свой ум на то, чтобы исполнять волю этого отдельного существа, следует за ложным светом, который приведет его в бездну греха. То, что мы считаем себя отдельными существами, происходит оттого, что покрывало Майи ослепляет наши глаза и мешает нам видеть неразрывную связь с нашими ближними, мешает нам проследить наше единство с душами других существ. Немногие знают эту истину. Пусть следующие слова будут вашим талисманом: “Тот, кто вредит другим, делает зло себе. Тот, кто помогает другим, делает добро себе. Перестаньте считать себя отдельным существом — и вы вступите на путь истины.

Для того, чье зрение омрачено покрывалом Майи, весь мир кажется разрезанным на бесчисленные личности. И такой человек не может понимать значения всеобъемлющей любви ко всему живому”.

Панду отвечал: — Ваши слова, почтенный господин, имеют глубокое значение, и я запомню их. Я сделал небольшое добро, которое мне ничего не стоило, для бедного монаха во время моей поездки в Бенарес, и вот как благодетельны оказались его последствия.

Я много обязан вам, потому что без вас я не только потерял бы свой кошелек, но не мог бы делать в Бенаресе тех торговых дел, которые значительно увеличили мое состояние. Кроме того, ваша заботливость и прибытие воза риса содействовали благосостоянию моего друга Малмеки. Если бы все люди познали истину ваших правил, насколько лучше бы был наш мир, как уменьшилось бы зло в нем и возвысилось общее благосостояние! Я желал бы, чтобы истина Будды была понята всеми, и потому я хочу основать монастырь в моей родине Колшамби и приглашаю вас посетить меня с тем, чтобы я мог посвятить это место для братства учеников Будды.

Прошли годы, и основанный Панду монастырь Колшамби сделался местом собрания мудрых монахов и стал известным как центр просвещения для народа.

В это время соседний царь, услыхав о красоте драгоценных украшений, приготовляемых Панду, послал к нему своего казначея, чтобы заказать корону чистого золота, украшенную самыми драгоценными камнями Индии.

Когда Панду окончил эту работу, он поехал в столицу царя и, надеясь делать там торговые дела, взял с собой большой запас золота. Караван, везший его драгоценности, был охраняем вооруженными людьми, но когда он достиг гор, то разбойники, с Магадутой, ставшим атаманом их, во главе, напали на него, побили охрану и захватили все драгоценные камни и золото. Сам Панду едва спасся. Это несчастие было большим ударом для благосостояния Панду: богатство его значительно уменьшилось.

Панду был очень огорчен, но переносил свои несчастия без ропота; он думал: “Я заслужил эти потери грехами, совершенными мною в моей прежней жизни. Я в молодости был жесток с народом; и если я теперь пожинаю плоды своих дурных дел, то мне нельзя жаловаться”.

Так как он стал много добрее ко всем существам, то несчастья его послужили только к очищению его сердца.

Опять прошли годы, и случилось, что Пантака, молодой монах и ученик Нарады, путешествуя в горах Колшамби, попал в руки разбойников. Так как у него не было никакой собственности, атаман разбойников крепко избил его и отпустил.

На следующее утро Пантака, идя через лес, услыхал шум битвы и, придя на этот шум, увидал много разбойников, которые с бешенством нападали на своего атамана Магадуту.
Магадута, как лев, окруженный собаками, отбивался от них и убил многих из нападавших. Но врагов его было слишком много, и под конец он был побежден и упал на землю замертво, покрытый ранами.
Как только разбойники ушли, молодой монах подошел к лежавшим, желая подать помощь раненым. Но все разбойники были уже мертвы, только в начальнике их оставалось немного жизни. Монах тотчас же направился к ручейку, бежавшему невдалеке, принес свежей воды в своем кувшине и подал умирающему.
Магадута открыл глаза и, скрипя зубами, сказал: — Где эти неблагодарные собаки, которых я столько раз водил к победе и успеху?
Без меня они скоро погибнут, как затравленные охотником шакалы.
— Не думайте о ваших товарищах и участниках вашей грешной жизни,— сказал Пантака,— но подумайте о вашей душе и воспользуйтесь в последний час той возможностью спасенья, которая представляется вам. Вот вам вода для питья, дайте я перевяжу ваши раны. Может быть, мне и удастся спасти вашу жизнь.
— Это бесполезно,— отвечал Магадута,— я приговорен; негодяи смертельно ранили меня. Неблагодарные подлецы! Они били меня теми ударами, которым я научил их.

— Вы пожинаете то, что посеяли,— продолжал монах. — Если бы вы учили своих товарищей делам добра, вы бы и получили от них добрые поступки. Но вы учили их убийству, и потому вы через свои дела убиты их рукою.
— Ваша правда,— отвечал атаман разбойников,— я заслужил свою участь, но как тяжел мой жребий тем, что я должен пожать плод всех моих дурных дел в будущих существованиях. Научите меня, святой отец, что я могу сделать, чтобы облегчить мою жизнь от грехов, которые давят меня, как скала, наваленная мне на грудь. И Пантака сказал: — Искорените ваши грешные желания, уничтожьте злые страсти и наполните свою душу добротою ко всем существам.

Атаман сказал: — Я делал много зла и не делал добра. Как могу я выпутаться из той сети горя, которую я связал из злых желаний моего сердца? Моя карма повлечет меня в ад, я никогда не буду в состоянии вступить на путь спасения.
И монах сказал: — Да, ваша карма пожнет в будущих воплощениях плоды тех семян, которые вы посеяли. Для делателя дурных дел нет избавления от последствий своих дурных поступков. Но не отчаивайтесь: всякий человек может спастись, но только с тем условием, чтобы он искоренил из себя заблуждение личности. Как пример этого, я расскажу вам историю великого разбойника Кандаты, который умер нераскаянным и вновь родился дьяволом в аду, где он мучился за свои дурные дела самыми ужасными страданиями. Он был уже в аду много лет и не мог избавиться от своего бедственного положения, когда Будда явился на земле и достиг блаженного состояния просветления. В это достопамятное время луч света попал и в ад, возбудив во всех демонах жизнь и надежду, и разбойник Кандата громко закричал:

“О Будда блаженный, сжалься надо мной! Я страшно страдаю; и хотя я делал зло, я желаю теперь идти по пути праведности. Но я не могу выпутаться из сети горя;
помоги мне, господи, сжалься надо мной!” Закон кармы таков, что злые дела ведут к погибели.

Когда Будда услышал просьбу страдающего в аду демона, он послал к нему паука на паутине, и паук сказал: “Схватись за мою паутину и вылезай по ней из ада”. Когда паук исчез из вида, Кандата схватился за паутину и стал вылезать по ней. Паутина была так крепка, что не обрывалась, и он поднимался по ней все выше и выше. И друг он почувствовал, что нить стала дрожать и колебаться, потому что за ним начинали лезть по паутине и другие страдальцы. Кандата испугался; он видел тонкость паутины и видел, что она растягивается от увеличившейся тяжести. Но паутина все еще держала его. Кандата перед этим смотрел только вверх, теперь же он посмотрел вниз и увидел, что за ним лезла по паутине бесчисленная толпа жителей ада. “Как может эта тонкая лить вынести тяжесть всех этих людей”,—подумал они, испугавшись, громко закричал: “Пустите паутину, она моя!” И вдруг паутина оборвалась, и Кандата упал назад в ад. Заблуждение личности еще жило в Кандате. Он не знал чудесной силы искреннего стремления вверх для того, чтобы вступить на путь праведности.

Стремление это тонко, как паутина, но оно поднимет миллионы людей, и чем больше будет людей лезть по паутине, тем легче будет каждому из них. Но как только в сердце человека возникнет мысль, что паутина эта моя, что благо праведности принадлежит мне одному и что пусть никто не разделяет его со мной, то нить обрывается, и ты падаешь назад в прежнее состояние отдельной личности; отдельность же личности есть проклятие, а единение есть благословение. Что такое ад? Ад есть не что иное, как себялюбие, а нирвана есть жизнь общая...
— Дайте же мне ухватиться за паутину,— сказал умирающий атаман разбойников Магадута, когда монах кончил свой рассказ,— и я выберусь из пучины ада.

Магадута пробыл несколько минут в молчании, собираясь с мыслями, потом он продолжал: — Выслушайте меня, я признаюсь вам. Я был слугою Панду, ювелира из Колшамби. Но после того, как он несправедливо истязал меня, я убежал от него и стал атаманом разбойников. Несколько времени тому назад я узнал от моих разведчиков, что он проезжает через горы, и я ограбил его, отнял у него большую часть его состояния.

Подите теперь к нему и скажите ему, что я простил его от всего сердца за оскорбление, которое он несправедливо нанес мне, и прошу его простить меня за то, что я ограбил его. Когда я жил с ним, сердце его было жестоко как камень, и я научился от него его себялюбию. Я слышал, что он теперь стал добродушен и что на него указывают, как на образец доброты и справедливости. Я не хочу оставаться в долгу у него; поэтому скажите ему, что я сохранил золотую корону, которую он сделал для царя, и все его сокровища и спрятал их в подземелье. Только два разбойника знали это место, и теперь они оба мертвые; пусть Панду возьмет с собою вооруженных людей и придет к этому месту и возьмет назад ту собственность, которой я лишил его.
После этого Магадута рассказал, где было подземелье, и умер на руках Пантаки.
Как скоро молодой монах Пантака вернулся в Колшамби, он пошел к ювелиру и рассказал ему обо всем, что случилось в лесу.
И Панду пошел с вооруженными людьми к подземелью и взял из него все сокровища, которые атаман спрятал в нем. И они с почестью похоронили атамана и его убитых товарищей, и Пантака над могилой, рассуждая о словах Будды, сказал следующее: “Личность делает зло, личность же и страдает от него. Личность воздерживается от зла, и личность очищается. Чистота и нечистота принадлежат личности: никто не может очистить другого.
Человек сам должен сделать усилие; Будды только проповедники”. “Наша карма, — сказал еще монах Пантака,—не есть произведение Шивары, или Брамы, или Индры, или какого-нибудь из богов,— наша карма есть последствие наших поступков. Моя деятельность есть утроба, которая носит меня, есть наследство, которое достается мне, есть проклятие моих злых дел и благословение моей праведности. Моя деятельность есть единственное средство моего спасения”.

Панду привез назад в Колшамби все свои сокровища, и, с умеренностью пользуясь своим столь неожиданно возвращенным богатством, он спокойно и счастливо прожил свою остальную жизнь, и когда он умирал, уже в преклонных летах, и все его сыновья, дочери и внуки собрались около него, он сказал им: — Милые дети, не осуждайте других в своих неудачах. Ищите причины ваших бед в самих себе. И если вы не ослеплены тщеславием, вы найдете ее, а найдя ее, вы сумеете избавиться от зла. Лекарство от ваших бед в вас самих. Пусть ваш умственный взор никогда не покрывается покровом Майи... Помните те слова, которые были талисманом моей жизни: “Тот, кто делает больно другому, делает зло себе.
Тот, кто помогает другому, помогает себе.
Пусть исчезнет обман личности — и вы вступите на путь праведности”.

Роман ПРОТИВОСТОЯНИЕ - это эпохальный труд. Несмотря на то, что написан и издан он в конце прошлого столетия - он отражает то, что сейчас происходит в мире с ситуацией КОРОНАВИРУСА.
Удивительным образом читая роман, в настоящее время наблюдаешь что происходит практически то что описывал Стивен в 1985 году. Я не думаю что это совпадение - это скорее следствие. Когда Герберт Уэлс писал о путешествии на Луну - ракет не было, когда Жюль Верн писал о Наутилусе - никто и не слышал о подводных лодках. Роман Стивена Кинга изданный в 1990 году являлся не полной версией действительного романа. Эта аудиокнига - полный роман Стивена Кинга который содержит около 400 страниц, которые не вошли в кастрированную версию

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

слушаю и признаться с усилием пытаюсь не попасть под влияние печальных иллюзорных мыслеобразов ((деток более всего ЖАЛЬ!!) С Ютуба аудиокнигу эту УДАЛИЛИ(все части!), есть вся аудиокнига в архиве 4,2гб на ру.трекере( только там её можно скачать

РусскийАвтор: Кинг Стивен Исполнитель: Булдаков Олег Издательство: неофициальное издание профессионального исполнителя Продолжительность: 52:36:56

)

-----------
Роман Противостояние дослушал.
По пути слушания мною скептически замечалось недюжая сексуальная расскованность у Кингевских персонажей.
Толи это влияние американского менталитета Автора, толи это даёт о себе знать моё советское подзажатое сексуальное наследие. У Ивана Ефремова в Часе Быка даже и близко подобных откровенностей мною не припоминается.
И ещё чётко заметился тонкий намёк Кинга на Россию как империю зла ,а может это только мои умодомыслы ?.
Смотрим: постапаккалиптический мир в сюжете поделился на добро и зло . Часть выживших и теперь бродячих людей пришли через свои подсознательные видения под флаг Матушки Абогэйл( набожной христианской негритянке), а другие агрессивные, запуганные или склонные к диктату власти..- под руководством Тёмного челолвека Рэндалла Флэгга. Внешне меж ними встало противостояние, а на деле внутри каждого героя показано и точно описано душевное противостояние.
Просто в его воображаемом сюжете у главного диктатора(мага) - инициалы соответсвуют РФ и этот тип в завершении всё же бахнул ядерную бомбу , а в самой концовке возродился ,т.е. та же сущность явно мистически перевоплотилась с новым именем отчеством но (со старой злонаклонностью) = оставленными автором старыми инициалами(Рассел Фарадей).
Вот и задумаешься тут - на что кидал намёк Автор
.

цитата у Ивана_Ефремова в "Час_Быка" 1968г

Повесть о рыжей девочке



Добрый рассказ ,показывающий прошловековой уклад жизни соотечественников и возрождающий в памяти собственные детские воспоминания .. и ещё что важно - прекрасно передающий семейные отношения, чувства ...

Один из коpoтких рассказов Антона Павловича Чехова.

Размазня.

На днях я пригласил к себе в кабинет гувернантку моих детей, Юлию Васильевну. Нужно было посчитаться.

— Caдитесь, Юлия Васильевна! — сказал я ей. — Давайте посчитаемся. Вам наверное нужны деньги, а вы такая церемонная, что сами не спросите... Ну-с... Договopились мы с вами по тридцати рублей в месяц...

— По сорока...

— Нет, по тридцати... У меня записано... Я всегда платил гувернанткам по тридцати. Ну-с, прожили вы два месяца...

— Два месяца и пять дней...

— Ровно два месяца... У меня так записано. Следует вам, значит, шестьдесят рублей... Вычесть девять воскресений... вы ведь не занимались с Колей по воскресеньям, а гуляли только... да три праздника...

Юлия Васильевна вспыхнула и затеребила оборочку, но... ни слова!..

— Три праздника... Долой, следовательно, двенадцать рублей... Четыре дня Коля был болен и не было занятий... Вы занимались с одной только Варей... Три дня у вас болели зубы, и моя жена позволила вам не заниматься после обеда... Двенадцать и семь — девятнадцать. Вычесть... останется... гм... сорок один рубль... Верно?

Левый глаз Юлии Васильевны покраснел и наполнился влагой. Подбородок ее задрожал. Она нервно закашляла, засморкалась, но — ни слова!..

— Под Новый год вы разбили чайную чашку с блюдечком. Долой два рубля... Чашка стоит дороже, она фамильная, но... бог с вами! Где наше не пропадало? Потом-с, по вашему недосмотру Коля полез на дерево и порвал себе сюртучок... Долой десять... Горничная тоже по вашему недосмотру украла у Вари ботинки. Вы должны за всем смотреть. Вы жалованье получаете. Итак, значит, долой еще пять... Десятого января вы взяли у меня десять pyблей...

— Я не брала, — шепнула Юлия Васильевна.

— Но у меня записано!

— Ну, пусть... хорошо.

— Из сорока одного вычесть двадцать семь — останется четырнадцать...

Оба глаза наполнились слезами... На длинном хорошеньком носике выступил пот. Бедная девочка!

— Я раз только брала, — сказала она дрожащим голосом. — Я у вашей супруги взяла три рубля... Больше не брала...

— Да? Ишь ведь, а у меня и не записано! Долой из четырнадцати три, останется одиннадцать... Вот вам ваши деньги, милейшая! Три... три, три... один и один... Получите-с!

И я подал ей одиннадцать рублей... Она взяла и дрожащими пальчиками сунула их в карман.

— Merci, — прошептала она.

Я вскочил и заходил по комнате. Меня охватила злость.

— За что же merci? — спросил я.

— За деньги...

— Но ведь я же вас обобрал, чёрт возьми, ограбил! Водь я украл у вас! За что же merci?

— В других местах мне и вовсе не давали...

— Не давали? И не мудрено! Я пошутил над вами, жестокий урок дал вам... Я отдам вам все ваши восемьдесят! Вон они в конверте для вас приготовлены! Но разве можно быть такой кислятиной? Отчего вы не протестуете? Чего молчите? Разве можно на этом свете не быть зубастой? Разве можно быть такой размазней?

Она кисло улыбнулась, и я прочел на ее лице: «Можно!»

Я попросил у нее прощение за жестокий урок и отдал ей, к великому ее удивлению, все восемьдесят. Она робко замерсикала и вышла... Я поглядел ей вслед и подумал: легко на этом свете быть сильным!

Аннотация
Молодой врач давно задумывается о границах существующей реальности и вселенной. К нему поступает слабоумный псих, рассказывающий о гениальных вещах и иных мирах, но забывающий все через час после сна…

------

За стеной сна

Хотел бы я знать, задумывается ли большинство людей о колоссальном значении снов и о самой природе загадочного темного мира, к которому они принадлежат. Хотя в массе своей наши ночные видения суть лишь слабые и причудливые отголоски дневных событий и впечатлений (если не принимать во внимание Фрейда с его наивным символизмом), встречаются среди снов и такие, происхождение которых восходит к неведомым нам сферам и не поддается логическому объяснению. Неясное, но по особому волнующее воздействие таких снов наводит на мысль, что они приоткрывают нам доступ в сокровенные области сознания, не менее важные, чем физическое бытие, но отделенные от него почти непреодолимым барьером.

Основываясь на собственном опыте, я могу утверждать, что человек, во время сна выходящий за пределы своего земного мироощущения, приобщается к иной, нематериальной форме жизни, резко отличной от всего известного нам в повседневности, но по пробуждении оставляющей в нас только смутные и обрывочные воспоминания. На основе этих сохранившихся в памяти обрывков мы можем о многом догадываться, но ничего не можем утверждать наверняка. Можно лишь предположить, что в мире снов бытие, материя и энергия не являются постоянными величинами, а пространство и время не существуют в том виде, как мы привыкли воспринимать их в состоянии бодрствования. Порой мне кажется, что это менее материальное бытие и есть наша истинная жизнь, тогда как наше суетное существование на земле является чем то вторичным, если не пустой формальностью.

Как раз подобного рода размышлениям я, будучи молодым врачом, предавался в тот самый день зимой с 1900 го на 1901 год, когда в нашу психиатрическую клинику был доставлен пациент, история которого не дает мне покоя по сей день.

Читать дальше...