ДВА ВИДА ОДИНОЧЕСТВА Мы, люди, рождены для того, чтобы вступать в контакт с другими. Как бы мы ни взглянули на человеческое общество — с исторически-эволюционной точки зрения или с точки зрения отдельной личности, — мы обязательно заметим, что человек всегда находится в межличностном контексте, то есть связан с другими людьми. Однако в смерти человек всегда одинок, одинок более, чем когда-либо в жизни. Смерть не только отделяет нас от других, но и обрекает на вторую, более пугающую форму одиночества — на отделение от самого мира. Существуют два вида одиночества — повседневное и экзистенциальное. Спойлер (Наведите указатель мыши на Спойлер, чтобы раскрыть содержимое) Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер Первое носит межличностный характер, это боль от изолированности от других людей. Это одиночество, нередко связанное со страхом близких отношений или с боязнью быть отвергнутым, нелюбимым, испытать чувство стыда, знакомо каждому из нас. Одиночество многократно усиливает страх смерти. В нашей культуре смерть слишком часто замалчивается. Если в доме есть умирающий, друзья и члены семьи обычно отдаляются от него, потому что не знают, что ему сказать. Они боятся расстроить его. Кроме того, они боятся приближаться к умирающему из страха заглянуть в глаза собственной смерти. Момент приближения смерти вселял ужас даже в греческих богов. Такая изоляция имеет два следствия: с одной стороны, здоровые пытаются избежать общения с умирающими, а сами умирающие не стремятся к этому общению. Они погружаются в молчание, чтобы не вовлекать своих любимых в мрачные и безнадежные глубины своего мира. Примерно то же чувствует и человек, здоровый физически, но страдающий страхом смерти. В этой изоляции, без сомнения, гнездится страх. Сто лет тому назад Вильям Джеймс писал: Если бы было физически возможно освободить человека от общества и сделать его совершенно незаметным для других его членов — не было бы в мире наказания более изощренного. Вторая форма одиночества — экзистенциальная изоляция — носит более глубокий характер и рождается из непреодолимой пропасти между личностями. Она возникает не только из-за того, что мы в одиночестве входим в жизнь и в одиночестве же ее покидаем, но и из-за того, что на самом деле каждый из нас существует в собственном мирке, законы которого знаем только мы сами. В XVIII веке Иммануил Кант опроверг распространенное предположение о том, что все мы сосуществуем в завершенном, хорошо выстроенном мире. Сегодня уже известно, что благодаря деятельности неврологического аппарата каждый человек самостоятельно выстраивает собственную реальность. Иными словами, у нас есть ряд врожденных мыслительных категорий (например, количество, качество, причина и следствие), которые приходят в соприкосновение с данными органов чувств и позволяют нам автоматически и бессознательно создавать наш неповторимый мир. Таким образом, экзистенциальное одиночество связано с потерей не только биологической жизни, но и целого мира — богатого, продуманного до деталей. Этот мир не существует более нигде — лишь в нашем сознании. Мои собственные трогательные воспоминания: как я зарывался лицом в мамину каракулевую шубу и вдыхал чуть затхлый, едва уловимый запах камфоры; как я переглядывался с девчонками на День Святого Валентина (сколько манящих возможностей было в тех взглядах!); как я играл в шахматы с отцом и в карты с дядей и тетей — мы раскладывали их на столике с красной кожаной обивкой и с изогнутыми ножками слоновой кости; или как мы с моим кузеном пускали фейерверки, когда нам было по двадцать… Все эти воспоминания — а их больше, чем звезд на небе, — доступны лишь мне одному. Когда я умру, исчезнут и они — все и каждое, навеки. Каждый из нас испытывал ту или иную форму межличностной изоляции (повседневное чувство одиночества) на разных этапах жизненного цикла. Однако экзистенциальное одиночество редко посещает молодых людей: обычно человек узнает эту муку, становясь старше и приближаясь к смерти. В такие моменты мы осознаем, что наш мир исчезнет, и то, что никто не сможет сопровождать нас в безрадостном путешествии к смерти. Вспомните изречение древнего монаха: «По этой одинокой долине ты должен пройти сам». История и мифология изобилует попытками человека облегчить одиночество умирания. Вспомните договоренности о совместном совершении самоубийства, или приказы правителей живьем закапывать вместе с ними их рабов, или индийскую практику сати, которая требует, чтобы вдову сжигали в погребальном костре ее мужа. Подумайте об идеях воскрешения и воссоединения на небесах, вспомните уверенность Сократа, что он проведет вечность в приятных беседах с другими великими мыслителями. Вспомните обычаи китайских крестьян: если умирает холостой мужчина, могильщики дают его родителям труп женщины, и те хоронят их рядом как пару. Одно такое захоронение недавно обнаружили в ущелье на Лёссовом плато. Ялом Ирвин "Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти"
Ялом Ирвин "Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти" ГЛАВА 3. ПРОБУЖДАЮЩЕЕ ПЕРЕЖИВАНИЕ Один из самых известных героев мировой литературы — Эбенезер Скрудж, нелюдимый, скупой старик из повести Чарльза Диккенса «Гимн Рождеству». Однако в романе с ним произошла удивительная метаморфоза. Его ледяное спокойствие вдруг растаяло, и он превратился в щедрого, добросердечного человека, всегда готового помочь ближнему. Что же произошло? Что вызвало эту метаморфозу? Не его совесть, и не сердечность святочных поздравлений. На самом деле он испытал на себе экзистенциальную шоковую терапию, или, как я буду называть ее далее, пробуждающее переживание. Скруджа посетил Призрак Будущего и устроил ему хороший сеанс шоковой терапии, предложив заглянуть в будущее. Скрудж видит собственную смерть, наблюдает, как незнакомые люди дерутся за его вещи, даже за простыни, и слышит, как легко и непринужденно обсуждают его смерть. Затем Призрак Будущего ведет Скруджа на церковный двор и показывает его собственные похороны. Скрудж в ужасе смотрит на надгробие, ощупывает свое имя на камне, и в этот момент его личность изменяется. Буквально в следующей сцене Скрудж предстает перед нами новым человеком, способным на сочувствие и сострадание... Спойлер (Наведите указатель мыши на Спойлер, чтобы раскрыть содержимое) Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер Посмотреть вложение 46369 Строфа четвертая. Последний из Духов Дух приближался — безмолвно, медленно, сурово. И когда он был совсем близко, такой мрачной таинственностью повеяло от него на Скруджа, что тот упал перед ним на колени. Черное, похожее на саван одеяние Призрака скрывало его голову, лицо, фигуру — видна была только одна простертая вперед рука. Не будь этой руки, Призрак слился бы с ночью и стал бы неразличим среди окружавшего его мрака. Благоговейный трепет объял Скруджа, когда эта высокая величавая и таинственная фигура остановилась возле него. Призрак не двигался и не произносил ни слова, а Скрудж испытывал только ужас — больше ничего. — Дух Будущих Святок, не ты ли почтил меня своим посещением? — спросил, наконец, Скрудж. Дух ничего не ответил, но рука его указала куда-то вперед. — Ты намерен открыть мне то, что еще не произошло, но должно произойти в будущем? — продолжал свои вопросы Скрудж. — Не так ли, Дух? Складки одеяния, ниспадающего с головы Духа, слегка шевельнулись, словно Дух кивнул. Другого ответа Скрудж не получил. Хотя общество привидений стало уже привычным для Скруджа, однако эта молчаливая фигура внушала ему такой ужас, что колени у него подгибались, и, собравшись следовать за Призраком, он почувствовал, что едва держится на ногах. Должно быть, Призрак заметил его состояние, ибо он приостановился на мгновение, как бы для того, чтобы дать ему возможность прийти в себя. Но Скруджу от этой передышки стало только хуже. Необъяснимый ужас пронизывал все его существо при мысли о том, что под прикрытием этого черного, мрачного савана взор Призрака неотступно следит за ним, в то время как сам он, сколько бы ни напрягал зрение, не может разглядеть ничего, кроме этой мертвенно-бледной руки и огромной черной бесформенной массы. — Дух Будущих Святок! — воскликнул Скрудж. — Я страшусь тебя. Ни один из являвшихся мне призраков не пугал меня так, как ты. Но я знаю, что ты хочешь мне добра, а я стремлюсь к добру и надеюсь стать отныне другим человеком и потому готов с сердцем, исполненным благодарности следовать за тобой. Разве ты не хочешь сказать мне что-нибудь? Призрак ничего не ответил. Рука его по-прежнему была простерта вперед. — Веди меня! — сказал Скрудж. — Веди! Ночь быстро близится к рассвету, и каждая минута для меня драгоценна — я знаю это. Веди же меня, Призрак! Привидение двинулось вперед так же безмолвно, как и появилось. Скрудж последовал за ним в тени его одеяния, которое как бы поддерживало его над землей и увлекало за собой. Они вступили в город — вернее, город, казалось, внезапно сам вырос вокруг них и обступил их со всех сторон. И вот они уже очутились в центре города — на Бирже, в толпе коммерсантов, которые сновали туда и сюда и собирались группами, и поглядывали на часы, и позванивали монетами в кармане, и в раздумье перебирали массивные золотые брелоки, словом, все было, как всегда, — знакомая Скруджу картина. Дух остановился возле небольшой кучки дельцов. Заметив, что рука Призрака указывает на них, Скрудж приблизился и стал прислушиваться к их разговору. — Нет, — сказал огромный тучный мужчина с чудовищным тройным подбородком. — Об этом мне ничего не известно. Знаю только, что он умер. — Когда же это случилось? — спросил кто-то. — Да как будто прошедшей ночью. — А что с ним было? — спросил третий, беря изрядную понюшку табаку из огромной табакерки. — Мне казалось, он всех переживет. — А бог его знает, — промолвил первый и зевнул. — Что же он сделал со своими деньгами? — спросил краснолицый господин, у которого с самого кончика носа свисал нарост, как у индюка. — Не слыхал, не знаю, — отвечал человек с тройным подбородком и снова зевнул. — Оставил их своей фирме, должно быть. Мне он их не оставил. Это-то уж я знаю доподлинно. Шутка была встречена общим смехом. — Похоже, пышных похорон не будет, — продолжал человек с подбородком. — Пропади я пропадом, если кто-нибудь придет его хоронить. Может, нам собраться компанией и показать пример? — Что ж, если будут поминки, я не прочь, — отозвался джентльмен с наростом на носу. — За такой труд не грех и покормить. Снова смех.... ...Поначалу Скрудж был несколько удивлен, что Дух может придавать значение такой пустой на первый взгляд беседе, но потом решил, что в словах этих людей заключен какой-то скрытый смысл, и принялся размышлять, что же это такое.... ...Черной безмолвной тенью стоял рядом с ним Призрак с простертой вперед рукой. Очнувшись от своих раздумий, Скрудж заметил, что рука Призрака протянута к нему, а Невидимый Взор, — как ему почудилось, — пронизывает его насквозь. Скрудж содрогнулся и почувствовал, что кровь леденеет у него в жилах.... ..Когда Скрудж, ведомый Призраком, приблизился к этому человеку, какая-то женщина с объемистым узлом в руках крадучись шмыгнула в лавку. Но едва она переступила порог, как в дверях показалась другая женщина тоже с какой-то поклажей, а следом за ней в лавку вошел мужчина в порыжелой черной паре, и все трое были в равной мере поражены, узнав друг друга. С минуту длилось общее безмолвное изумление, которое разделил и старьевщик, посасывавший свою трубку. Затем трое пришедших разразились смехом. — Уж будьте покойны, поденщица всегда поспеет первой! — воскликнула та, что опередила остальных. — Ну а прачка уж будет второй, а посыльный гробовщика — третьим. Смотри-ка, старина Джо, какой случай! Ведь не сговариваясь сошлись, видал?... ...Тем временем женщина, которая пришла первой, швырнула свой узел на пол, с нахальным видом плюхнулась на табуретку, уперлась кулаками в колени и вызывающе поглядела на тех, кто пришел после нее. — Ну, в чем дело? Чего это вы уставились на меня, миссис Дилбер? — сказала она. — Каждый вправе позаботиться о себе. Он-то это умел. — Что верно, то верно, — сказала прачка. — И никто не умел так, как он. — А коли так, чего же ты стоишь и таращишь глаза, словно кого-то боишься? Никто же не узнает. Ворон ворону глаз не выклюет. — Да уж, верно, нет! — сказали в один голос миссис Дилбер и мужчина. — Уж это так. — Вот и ладно! — вскричала поденщица. — И хватит об этом. Подумаешь, велика беда, если они там недосчитаются двух-трех вещичек вроде этих вот. Покойника от этого не убудет, думается мне. — И в самом деле, — смеясь, поддакнула миссис Дилбер. — Ежели этот старый скряга хотел, чтобы все у него осталось в целости-сохранности, когда он отдаст богу душу, — продолжала поденщица, — почему он не жил как все люди? Живи он по-людски, уж, верно, кто-нибудь приглядел бы за ним в его смертный час, и не подох бы он так — один-одинешенек. — Истинная правда! — сказала миссис Дилбер. — Это ему наказание за грехи. — Эх, жалко, наказали-то мы его мало, — отвечала та. — Да, кабы можно было побольше его наказать, уж я бы охулки на руку не положила, верьте слову. Ну, ладно, развяжите-ка этот узел, дядюшка Джо, и назовите вашу цену. Говорите начистоту. Я ничего не боюсь — первая покажу свое добро. И этих не боюсь — пусть смотрят. Будто мы и раньше не знали, что каждый из нас прибирает к рукам, что может. Только я в этом греха не вижу. Развязывайте узел, Джо... ...Скрудж в ужасе прислушивался к ее словам. Он смотрел на этих людей, собравшихся вокруг награбленного добра при скудном свете лампы, и испытывал такое негодование и омерзение, словно присутствовал при том, как свора непотребных демонов торгуется из-за трупа. — Ха-ха-ха! — рассмеялась поденщица, когда старикашка Джо достал фланелевый мешочек, отсчитал несколько монет и разложил их кучками на полу — каждому его долю. — Вот как все вышло! Видали? Пока был жив, он всех от себя отваживал, будто нарочно, чтоб мы могли поживиться на нем, когда он упокоится. Ха-ха-ха! — Дух! — промолвил Скрудж, дрожа с головы до пят. — Я понял, понял! Участь этого несчастного могла быть и моей участью. Все шло к тому… Боже милостивый, Это еще что? Он отпрянул в неизъяснимом страхе, ибо все изменилось вокруг и теперь он стоял у изголовья чьей-то кровати, едва не касаясь ее рукой. Стоял возле неприбранной кровати без полога, на которой под рваной простыней лежал кто-то, хотя и безгласный, но возвещавший о своей судьбе леденящим душу языком. В комнате было темно, слишком темно, чтобы что-нибудь разглядеть, хотя Скрудж, повинуясь какому-то внутреннему побуждению, и озирался по сторонам, стараясь понять, где он находится. Только слабый луч света, проникавший откуда-то извне, падал прямо на кровать, где ограбленный, обездоленный, необмытый, неоплаканный, покинутый всеми — покоился мертвец. Скрудж взглянул на Духа. Его неподвижная рука указывала на голову покойника. Простыня была так небрежно наброшена на труп, что Скруджу стоило чуть приподнять край — только пальцем пошевелить, — и он увидел бы лицо. Скрудж понимал это, жаждал это сделать, знал, как это легко, но был бессилен откинуть простыню — так же бессилен, как и освободиться от Призрака, стоящего за его спиной. О Смерть, Смерть, холодная, жестокая, неумолимая Смерть! Воздвигни здесь свой престол и окружи его всеми ужасами, коими ты повелеваешь, ибо здесь твои владения! Но если этот человек был любим и почитаем при жизни, тогда над ним не властна твоя злая сила, и в глазах тех, кто любил его, тебе не удастся исказить ни единой черты его лица! Пусть рука его теперь тяжела и падает бессильно, пусть умолкло сердце и кровь остыла в жилах, — но эта рука была щедра, честна и надежна, это сердце было отважно, нежно и горячо, и в этих жилах текла кровь человека, а не зверя. Рази, Тень, рази! И ты увидишь, как добрые его деяния — семена жизни вечной — восстанут из отверстой раны и переживут того, кто их творил! Кто произнес эти слова? Никто. Однако они явственно прозвучали в ушах Скруджа, когда он стоял перед покойником. И Скрудж подумал: если бы этот человек мог встать сейчас со своего ложа, что первое ожило бы в его душе? Алчность, жажда наживы, испепеляющие сердце заботы? Да, поистине славную кончину они ему уготовили! Вот он лежит в темном пустом доме, и нет на всем свете человека — ни мужчины, ни женщины, ни ребенка — никого, кто мог бы сказать: «Этот человек был добр ко мне, и в память того, что как-то раз он сказал мне доброе слово, я теперь позабочусь о нем». Только кошка скребется за дверью, заслышав, как пищат под шестком крысы, пытаясь прогрызть себе лазейку. Что влечет этих тварей в убежище смерти, почему подняли они такую возню? Скрудж боялся об этом даже подумать. — Дух! — сказал он. — Мне страшно. Верь мне — даже покинув это место, я все равно навсегда сохраню в памяти урок, который я здесь получил. Уйдем отсюда! Но неподвижная рука по-прежнему указывала на изголовье кровати. — Я понимаю тебя, — сказал Скрудж. — И я бы сделал это, если б мог. Но я не в силах, Дух. Не в силах! И снова ему почудилось, что Призрак вперил в него взгляд. — Если есть в этом городе хоть одна душа, которую эта смерть не оставит равнодушной, — вне себя от муки вскричал Скрудж, — покажи мне ее, Дух, молю тебя! Черный плащ Призрака распростерся перед ним наподобие крыла, а когда он опустился, глазам Скруджа открылась освещенная солнцем комната, в которой находилась мать с детьми. Мать, видимо, кого то ждала — с тревогой, с нетерпением. Она ходила из угла в угол, вздрагивая при каждом стуке, поглядывала то на часы, то в окно, бралась за шитье и тотчас его бросала, и видно было, как донимают ее возгласы ребятишек, увлеченных игрой. Наконец раздался долгожданный стук, и она бросилась отворить дверь. Вошел муж. Он был еще молод, но истомленное заботой лицо его говорило о перенесенных невзгодах. Впрочем, сейчас оно хранило какое-то необычное выражение: казалось, он чему-то рад и вместе с тем смущен и тщетно пытается умерить эту радость. Он сел за стол — обед уже давно ждал его у камина, — и когда жена после довольно длительного молчания нерешительно спросила его, какие новости, этот вопрос окончательно привел его в замешательство. — Скажи только — хорошие или дурные? — спросила она снова, стараясь прийти ему на помощь. — Дурные, — последовал ответ. — Мы разорены? — Нет, Кэрелайн, есть еще надежда. — Да ведь это, если он смягчится! — недоумевающе ответила она. — Конечно, если такое чудо возможно, тогда еще не все потеряно. — Смягчиться уже не в его власти, — отвечал муж. — Он умер. Если внешность его жены не была обманчива, — то это было кроткое, терпеливое создание. Однако, услыхав слова мужа, она возблагодарила в душе судьбу и, всплеснув руками, открыто выразила свою радость. В следующую секунду она уже устыдилась своего порыва и пожалела о нем, но все же таково было первое движение ее сердца. — Выходит, эта полупьяная особа сообщила мне истинную правду вчера, когда я пытался проникнуть к нему и получить отсрочку на неделю, — помнишь, я рассказывал тебе. Я-то думал, что это просто отговорка, чтобы отделаться от меня. Но оказывается, он и в самом деле был тяжко болен. Более того — он умирал! — Кому же должны мы теперь выплачивать долг? — Не знаю. Во всяком случае, теперь мы успеем как-нибудь обернуться. А если и не успеем, то не может быть, чтобы наследник оказался столь же безжалостным кредитором, как покойный. Это была бы неслыханная неудача. Нет, мы можем сегодня заснуть спокойно, Кэрелайн! Да, как бы ни пытались они умерить свою радость, у них отлегло от сердца. И у детей, которые, сбившись в кучку возле родителей, молча прислушивались к малопонятным для них речам, личики тоже невольно просветлели. Смерть человека принесла счастье в этот дом — вот что показал Дух Скруджу... ....— В этом дворе, через который мы так поспешно проходим, — сказал Скрудж, — находится моя контора. Я работаю тут уже много лет. Вон она. — Покажи же мне, что ждет меня впереди! Дух приостановился, но рука его была простерта в другом направлении. — Этот дом здесь! — воскликнул Скрудж. — Почему же ты указываешь в другую сторону, Дух? Неумолимый перст не дрогнул. Скрудж торопливо шагнул к окну своей конторы и заглянул внутрь. Да, это по-прежнему была контора — только не его. Обстановка стала другой, и в кресле сидел не он. А рука Призрака все также указывала куда-то вдаль. Скрудж снова присоединился к Призраку и, недоумевая — куда же он сам-то мог подеваться? — последовал за ним. Наконец они достигли какой-то чугунной ограды. Прежде чем ступить за эту ограду, Скрудж огляделся по сторонам. Кладбище. Так вот где, должно быть, покоятся останки несчастного, чье имя предстоит ему, наконец, узнать. Нечего сказать, подходящее для него место упокоения! Тесное — могила к могиле, — сжатое со всех сторон домами, заросшее сорной травой — жирной, впитавшей в себя не жизненные соки, а трупную гниль. Славное местечко! Призрак остановился среди могил и указал на одну из них. Скрудж, трепеща, шагнул к ней. Ничто не изменилось в обличье Призрака, но Скрудж с ужасом почувствовал, что какой-то новый смысл открывается ему в этой величавой фигуре. — Прежде чем я ступлю последний шаг к этой могильной плите, на которую ты указуешь, — сказал Скрудж, — ответь мне на один вопрос, Дух. Предстали ли мне призраки того, что будет, или призраки того, что может быть? Но Дух все также безмолвствовал, а рука его указывала на могилу, у которой он остановился. — Жизненный путь человека, если неуклонно ему следовать, ведет к предопределенному концу, — произнес Скрудж. — Но если человек сойдет с этого пути, то и конец будет другим. Скажи, ведь так же может измениться и то, что ты показываешь мне сейчас? Но Призрак по-прежнему был безмолвен и неподвижен. Дрожь пробрала Скруджа с головы до пят. На коленях он подполз к могиле и, следуя взглядом за указующим перстом Призрака, прочел на заросшей травой каменной плите свое собственное имя: ЭБИНИЗЕР СКРУДЖ. — Так это был я — тот, кого видели мы на смертном одре? — возопил он, стоя на коленях. Рука Призрака указала на него и снова на могилу. — Нет, нет, Дух! О нет! Рука оставалась неподвижной. — Дух! — вскричал Скрудж, цепляясь за его подол. — Выслушай меня! Я уже не тот человек, каким был. И я уже не буду таким, каким стал бы, не доведись мне встретиться с тобой. Зачем показываешь ты мне все это если нет для меня спасения! В первый раз за все время рука Призрака чуть приметно дрогнула. — Добрый Дух, — продолжал молить его Скрудж, распростершись перед ним на земле. — Ты жалеешь меня, самая твоя природа побуждает тебя к милосердию. Скажи же, что, изменив свою жизнь, я могу еще спастись от участи, которая мне уготована. Благостная рука затрепетала. — Я буду чтить рождество в сердце своем и хранить память о нем весь год. Я искуплю свое Прошлое Настоящим и Будущим, и воспоминание о трех Духах всегда будет живо во мне. Я не забуду их памятных уроков, не затворю своего сердца для них. О, скажи, что я могу стереть надпись с этой могильной плиты! И Скрудж в беспредельной муке схватил руку Призрака. Призрак сделал попытку освободиться, но отчаяние придало Скруджу силы, и он крепко вцепился в руку. Все же Призрак оказался сильнее и оттолкнул Скруджа от себя. Воздев руки в последней мольбе, Скрудж снова воззвал к Духу, чтобы он изменил его участь, и вдруг заметил, что в обличье Духа произошла перемена. Его капюшон и мантия сморщились, обвисли, весь он съежился и превратился в резную колонку кровати....
Джидду Кришнамурти ПРОБЛЕМЫ ЖИЗНИ Страх смерти Вопрос: "Я всегда был одержим каким-то страхом, в детстве был довольно робок, застенчив и чувствителен, а теперь я испытываю страх перед старостью и смертью. Я знаю, что все мы должны умереть, но, очевидно, никакие рассуждения не могут развеять этот страх. Я стал членом общества психических исследований и присутствовал на некоторых сеансах; прочел то, что великие учителя говорили о смерти, но страх меня не покидает. Я даже занялся психоанализом, но и это ничего не дало. Страх стал для меня настоящей проблемой; среди ночи я просыпаюсь от кошмарных сновидений, и все они; так или иначе связаны со смертью. Я ощущаю непонятный ужас, перед насилием и смертью. Война была для меня непрерывным кошмаром; но теперь я совершенно утратил равновесие. Это еще не невроз, но я предвижу, что дело может кончиться неврозом. Я сделал все, что мог, чтобы держать страх под контролем; пытался убегать от него, но к концу бегства уже не мог его от себя отбросить. Я слышал несколько довольно примитивных лекций по вопросу о перевоплощении, даже изучил индийскую и буддистскую литературу об этом. Но все это оказалось совершенно неубедительным, по крайней мере, для меня. У меня не поверхностный страх смерти, но весьма глубокий". Ответ: Как вы подходите к будущему, к завтрашнему дню, к смерти? Стараетесь ли вы найти истину вопроса или ищете успокоения, вполне определенных высказываний о непрерывности существования или, наоборот, о полном уничтожении, которые вас удовлетворили бы? В: "При такой постановке вопроса я едва ли могу сказать, чего именно я боюсь; но и в том, и в другом случае страх назойливо присутствует". О: В чем ваша проблема? Хотите ли вы освободиться от страха, или ищете истину о смерти? Спойлер (Наведите указатель мыши на Спойлер, чтобы раскрыть содержимое) Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер В: "Что вы понимаете под словами "истина о смерти"?" О: Смерть – неизбежный факт. Делайте, что хотите, но она неотвратима, завершающа, истинна. Но хотите ли вы знать истину того, что находится за пределами смерти? В: "Из всего того, что я изучил, на основании нескольких случаев материализации, которые я наблюдал во время сеансов, несомненно следует, что жизнь каким-то образом продолжается после смерти. В той или иной форме продолжается и мысль, о чем говорили вы сами. Подобно тому, как при передаче песен, слов и изображений по радио необходимо иметь приемник на другом конце, так же и мысли, продолжающейся после смерти, необходим инструмент, с помощью которого она могла бы себя выразить. Этим инструментом может оказаться медиум; или мысль проявит себя как-нибудь иначе. Все это довольно ясно, доступно пониманию и проверке опытом. Но хотя я проник во все это довольно глубоко, остается какой-то необъяснимый страх, который, как я думаю, вполне определенно связан со смертью". О: Смерть неизбежна. Непрерывность может закончиться, или же ее можно питать и поддерживать. То, что обладает длительностью, никогда не может сделаться новым; оно никогда не в состоянии обладать новизной, понять неведомое. Непрерывность – это длительность. Но то, что является постоянным, не есть вневременное. Вневременное не приходит туда, где есть время и длительность. Должен наступить конец для того, чтобы проявилось новое. Оно не раскрывается там, где существует непрерывность мысли. Мысль есть постоянное движение во времени; это движение не может включать в себя состояние бытия, которое вне времени. Корни мысли в прошлом, само ее бытие от времени. Время – это не только хронологическое время; время – это мысль, рассматриваемая как движение от прошлого через настоящее в будущее; это движение памяти, слова; это – образ, символ, воспроизведение, повторение. Мысль, память приобретает длительность благодаря словам и повторению. Конец мысли есть начало нового, смерть мысли – это вечная жизнь. Необходимо постоянное завершение для того, чтобы проявилось новое. То, что обладает новизной, не бывает непрерывным; новое никогда не может пребывать в поле времени. Новое существует лишь там, где есть умирание в каждый данный момент. Необходимо ежедневное умирание для того, чтобы проявилось неведомое. Завершение старого – это начало нового; но страх препятствует завершению. В: "Я сознаю свой страх, но я не знаю, что находится за его пределами". О: Что мы понимаем под страхом? Что такое страх? Страх – не абстракция, он не существует сам по себе, вне связи с другим. Он проявляется лишь по отношению к чему-нибудь. Его можно обнаружить только в процессе взаимоотношений; вне тех или иных взаимоотношений страха не существует. Но чего именно вы боитесь? Вы говорите, что боитесь смерти. Что же мы понимаем под смертью? Хотя существуют теории и рассуждения о смерти, а также некоторое количество наблюдений, тем не менее смерть – это неизвестное. Какими бы знаниями о смерти мы ни обладали, сама смерть не может оказаться в поле известного. Мы протягиваем руку, чтобы ухватить ее, но ее уже нет. Ассоциация – это известное. Неведомое невозможно сделать известным; привычные действия не могут схватить смерть. Вот почему появляется страх. Может ли известное, ум когда-либо понять или иметь неизвестное своим содержанием? Протянутая рука может получить только то, что известно; она не может удержать непознаваемое. Жажда опыта создает длительность для мысли; если у вас есть желание иметь опыт, вы придаете силу прошлому; ваше стремление испытать неизвестное – это лишь продление известного. Вы хотите иметь переживание смерти, не так ли? Хотя вы еще живете на земле, вы хотите знать, что такое смерть. Но знаете ли вы, что такое жизнь? Вы знаете жизнь лишь как конфликт, смятение, антагонизм, преходящие радости и страдания. Но разве это жизнь? Разве борьба и скорбь – это жизнь? Вот в таком состоянии, которое вы называете жизнью, вы хотите испытать то, что не находится в поле зрения вашего сознания. Наши муки, борьба, ненависть, которая включена в радость, – вот то, что мы называем жизнью. И тем не менее мы хотим испытать нечто совершенно противоположное тому, что называется жизнью. Но это противоположное есть продление того, что есть, возможно, несколько видоизмененное. Смерть же – это не то, что противоположно жизни. Смерть есть неизвестное. То, что принадлежит известному, жаждет пережить смерть, неизвестное; но, что бы вы ни делали, оно не в состоянии иметь опыт смерти, и вот почему оно исполнено страха. Разве это не так? В: "Вы показали это вполне отчетливо. Если бы я был в состоянии понять или испытать, что такое смерть, оставаясь при этом живым, тогда, несомненно, страх исчез бы". О: Вы не можете иметь опыта смерти, поэтому вы ее боитесь. Может ли сознание испытать такое состояние, которое через него не проявляется? То, что мы можем испытать, – это проекция сознания, это известное. Известное может испытывать лишь то, что известно; опыт всегда находится в поле известного; известное не может испытывать то, что находится вне его поля. Но состояние переживания в корне отлично от опыта. Состояние переживания не находится в поле того, кто испытывает; но когда переживание угасает, появляется испытывающий и опыт; и тогда-то переживание переходит и поле известного. Познающий, тот, кто испытывает, жаждет неизвестного; но так как испытывающий, познающий не может войти в состояние переживания, им овладевает страх. Он сам и есть страх, он неотделим от страха. Испытывающий страх совсем не есть тот, кто наблюдает этот страх; он есть сам страх, подлинное орудие страха. В: Что вы понимаете под страхом? Я знаю, что боюсь смерти, но я не ощущаю, что сам и есть этот страх; я просто испытываю страх перед чем-то, чего боюсь, но сам я отличен от страха. Страх – это ощущение, отличающееся от "я", которое смотрит на него, анализирует его. Я – тот, кто наблюдает, а страх – это то, что я наблюдаю. Каким образом наблюдающий и наблюдаемое могут быть едиными?" О: Вы говорите, что вы – наблюдающий, а страх – это наблюдаемое. Но так ли это? Являетесь ли вы сущностью, живущей отдельно от своих качеств? Разве вы и ваши качества – не одно и то же? Разве ваши мысли, эмоции и прочее – это не вы сами? Вас нельзя отделить от ваших свойств, мыслей. Вы есть ваши мысли. Мысль создает "я", "вас", как предполагается, – отдельную сущность; но без мысли нет и мыслящего. Видя непостоянство своей природы, мысль творит мыслящего, как постоянную, устойчивую сущность; мыслящий же тогда становится тем, кто переживает, анализирует, наблюдает, будучи независимым от мимолетного, преходящего. Все мы жаждем какого-то постоянства, и, видя непостоянство вокруг нас, мысль творит мыслящего как нечто постоянное. Мыслящий же, в свою очередь, приступает к созданию других, более высоких форм постоянства, таких как душа, атман, высшее "я" и прочее. В основе всей этой структуры лежит мысль. Но это уже другая тема. Мы исследуем страх. Что такое страх? Рассмотрим этот вопрос. Вы говорите, что боитесь смерти. Так как вы не можете иметь переживание смерти, у вас появляется страх. Смерть – это неизвестное, а вы боитесь неизвестного, не правда ли? Далее, можете ли вы бояться того, чего вы не знаете? Если что-либо вам неизвестно, разве можете вы его бояться? На самом деле вы боитесь совсем не того, что неизвестно, – в данном случае смерти, – а вы боитесь потерять известное, так как это может причинить страдание или лишить вас радости и чувства удовлетворения. Как раз известное вызывает страх, а вовсе не неизвестное. Каким образом неизвестное может быть причиной страха? Ведь мы не можем применить к нему термина удовольствия или страдания: оно остается неизвестным. Страх не может существовать сам по себе, он появляется по отношению к чему-то. Вы в действительности боитесь известного; в его отношении к смерти, разве не так? Вы цепляетесь за известное, за опыт, поэтому вы боитесь того, чем может оказаться будущее. Но то, что "может быть", будущее, – это всего лишь реакция, предположение, обратное тому, что есть. Ведь все это так, не правда ли? В: "Да, вероятно, так", О: А знаете ли вы то, что есть! Понимаете ли вы это нечто? Открыли ли вы этот шкаф известного и заглянули ли внутрь? Не испытываете ли вы такого же страха перед тем, что можете там обнаружить? Пытались ли вы когда-нибудь исследовать известности то, чем вы владеете? В: "Нет, я этого не делал. Я всегда воспринимал известное, как нечто само собой разумеющееся. Я воспринимал прошлое так же, как люди воспринимают солнечный свет или дождь. Я никогда не делал это предметом рассмотрения. Люди едва ли отдают себе в этом отчет, так же как никто не думает о своей тени. Когда вы указали на это, я вижу, что у меня существует такой же страх перед тем, что может оказаться в моем хранилище известного". О: Ведь многие из нас боятся заглянуть в самих себя, не так ли? Мы можем обнаружить в глубине неприятные вещи, а потому предпочитаем не глядеть и пребывать в неведении относительно того, что есть. Мы боимся не только того, что может быть в будущем, но и того, что может быть в настоящем. Мы боимся узнать самих себя, каковы мы есть, и это стремление избежать то, что есть, заставляет нас бояться того, что может быть. К так называемому известному мы приближаемся со страхом, и с тем же страхом подходим к неизвестному, к смерти. Уход от того, что есть, – это желание пребывать в состоянии удовлетворенности. Мы ищем безопасности, мы постоянно требуем, чтобы ничто не беспокоило; вот это желание уйти от беспокойств и волнений побуждает нас убегать от того, что есть, и бояться того, что может быть. Страх – это неведение относительно того, что есть и наша жизнь проходит в постоянном страхе. В: "А как можно избавиться от этого страха?" О: Для того чтобы освободиться от чего-либо, вы должны это понять. От чего вы хотите освободиться? Есть ли это страх или желание не видеть то, что есть! Именно желание не видеть то, что есть, порождает страх. Если вы не хотите понять все значение того, что есть, то страх действует как предупреждающее средство. Вы можете вести вполне удовлетворяющую вас жизнь, сознательно избегая любых попыток рассмотреть то, что есть. Многие так и поступают, Но у них нет счастья, точно так же, как нет его и у тех, кто развлекается поверхностным изучением того, что есть. Только те, кто серьезно работает в этом направлении, могут осознать счастье, только они обладают свободой от страха. В: "Но как можно тогда понять то, что есть!" О: То, что есть, надо понять в зеркале взаимоотношений со всем остальным. То, что есть, нельзя понять, если вы удаляетесь от людей и пребываете в изоляции. Его нельзя понять, если вы опираетесь на толкователей и переводчиков, которые отрицают или принимают. То, что есть, можно понять лишь тогда, когда ум предельно пассивен, когда он не производит никаких действий по отношению к тому, что есть. В: "Но не слишком ли трудно находиться в состоянии пассивного осознания?" О: Это трудно до тех пор, пока существует мысль.
Несколько лет назад Кембриджский центр медитации пригласил выступить Тара Тулку Ринпоче. Перед выступлением он потрогал четки и трижды произнес какие-то слова. Я решил, что это какая-то особая мантра. В конце концов я поинтересовался, что такое он говорит, и он объяснил, что всего-навсего трижды повторяет фразу: "Я все равно умру". Это помогает ему победить излишнее самомнение и не считать себя гениальным проповедником. Ведь, в конце концов, все наши знания и способности превращаются в прах. И я взял за правило окружать себя различными предметами, напоминающими о смерти, – череп умершего ламы, четки из его костей. Кости остались после так называемого небесного погребения, когда тело покойного из сострадания отдается на корм грифам. Четки, которые перебирал Тара Тулку Ринпоче, тоже были сделаны из человеческих костей. Четки из костей человека или животного служат нам напоминанием о неизбежном конце. Меня часто спрашивают: зачем постоянно напоминать себе об этом печальном факте? Анусая на языке пали обозначает наши тайные чувства. Одно из них – страх смерти. Он живет в нашем подсознании и проявляется в виде других, менее значительных страхов. Он отравляет нам жизнь. Это форма хронического беспокойства. Анусая постоянно подпитывается ежедневными впечатлениями: умирает кто-то из наших близких, мы видим мертвое животное на улице, внезапно узнаем, что наш друг серьезно болен, или после долгой разлуки обнаруживаем, что он сильно постарел. Задача духовной практики – прогнать эти страхи: образно говоря, открыть двери и окна и впустить свежий воздух, перестать говорить о них шепотом, подавлять и замалчивать их. Так очень тяжело жить – подавление страха требует большого количества энергии, которая, в сущности, тратится впустую. Если мы постараемся поглубже вникнуть в этот вопрос, то поймем, что на самом деле боимся не смерти, а идеи смерти. На первый взгляд разница небольшая, но весьма важная. Момент смерти ничем не отличается от любого другого. Это очередной жизненный опыт, который нужно встречать бодрствуя. Наше тело и наше сознание в это время меняются. Но если мы попытаемся заглянуть вперед, то наши представления, скорее всего, не будут иметь никакого отношения к реальности. Так происходит в жизни часто – реальное событие оказывается совсем не таким, как мы его себе представляли. Думая о смерти, мы пытаемся выйти за пределы мышления, поскольку именно мышление создает всевозможные проблемы. Никто не знает, что нас ждет после смерти. Смерть – это великое неизвестное, а мысль, которая является выражением известного, не может познать то, что неизвестно. Это факт. Мы называем смерть неизвестным, потому что ничего о ней не знаем. Я не против того, чтобы при мысли о смерти испытывать страх, – ведь нам близко это чувство. Но сумбурные мысли, возникающие спонтанно во время страхов, приносят мало пользы. Размышляя о смерти, мы не стараемся проникнуть за пределы того, что нам известно. Мы просто пытаемся оценить то, что находится рядом с нами. Смерть присутствует сейчас рядом с нами. Ларри Розенберг 'Жизнь в свете смерти'
"Тот, кто не был никогда на войне, не сможет определить силу страха перед смертью. Человек со слабыми нервами теряет самообладание и не может владеть собой. Таким приходится особенно плохо. В роте был у нас один из командиров взводов младший лейтенант Крылов. Красивый, рослый, крепкого телосложения юноша, в котором, казалось бы, есть все качества командира. И вот в одном из тяжёлых боёв он прямо на передовой помешался рассудком, не выдержал сплошной лавины огня, смертей бойцов и рухнул на землю в припадке эпилепсии. А тяжесть боя невозможно ни в книге описать, ни в кино показать, это разве что в документальном фильме получится отобразить, как на самом деле всё происходит..." Из воспоминаний сержанта — санинструктора 155-й стрелковой дивизии М.А.Новикова о боях советско-финской войны на Карельском перешейке зимой 1939/40 годов.
Сократ: Бояться смерти, друзья, — это ни- что иное, как считать какого-то че- ловека мудрым, когда тот не являет- ся таковым, или думать о ком-то как о знающем, когда он не знает. Вместо того, чтобы узнать, не является ли смерть величайшим благослове- нием для человека, люди боятся ее, как будто твердо знают, что она яв- ляется величайшим злом.
Эпиктет: Что является концом болезни? Ничто иное, как смерть. Поймите раз и навсегда, что не смерть является ис- точником всего злого в человеке, его низости и малодушия, но страх смерти. Именно против этого страха вы должны тренировать себя: все ваши размышления, лекции и практические занятия должны быть направлены на это — тогда вы узнаете, что только так человек достигает свободы.
Роси Ясутани: Все, что мы видим в мире, — ил- люзия, лишенная субстанции и похо- жая на ужимки марионеток на экра- не. Вы боитесь смерти? Вы не долж ны ее бояться: убивают ли вас, уми- раете ли вы своей естественной смер- тью, смерть не более субстанцио- нальна, чем ужимки марионеток. Другими словами, она не более ре- альна, чем разрезание воздуха но- жом, чем лопание пузырей, которые появятся снова и снова, независимо от того, как часто они будут ло- паться. Однажды, постигнув мир природы Будды, мы становимся безразличны- ми к смерти, т. к. мы узнаем, что ро- димся снова через влечение отца и матери. Мы рождаемся тогда, когда наши кармические отношения побуж- дают нас к рождению, и умираем тогда, когда наши кармические отно- шения принуждают нас умереть. В каждый момент мы есть ничто иное, как выражение наших кармических отношений, с изменением которых мы меняемся тоже. И то, что мы называ- ем жизнью, есть ничто иное, как про- цесс трансформации. Если мы не меняемся, мы безжиз- ненны. Мы растем и стареем потому, что мы живы. Очевидностью того, что мы живы, является тот факт, что мьг умираем. И мы умираем именно по- тому, что живы. Быть живым — это и есть рождение и смерть. Созидание и разрушение означает жизнь. Когда вы правильно поймете этот фундаментальный принцип, вы не будете волноваться ни по поводу своей жизни, ни по поводу своей смерти. Вы обретете устойчивый ра- зум и будете счастливы в своей по- вседневной жизни. Даже если небо и земля перевернутся, вы не испытаете страха. Даже если взорвется атом- ная или нейтронная бомба, вы не ис- пытаете страха. До тех пор, пока вы и бомба едины, чего вам бояться? «Это невозможно», — скажете вы. Но хотите вы этого или нет, вы дол- жны быть едиными с бомбой, разве не так?
– Что больше всего пугает вас в смерти? – спросил я свою пациентку – Все то, что я не успела сделать в жизни, – ответила она. Это кажется мне чрезвычайно важным и представляет собой ключевой элемент моей психотерапевтической работы. Многие годы я был убежден, что существует положительная корреляция между страхом смерти и ощущением непрожитой жизни. Другими словами, чем меньше степень самореализации, тем сильнее страх смерти. Ирвин Ялом
Боюсь ли я смерти? Кажется, не боюсь, но при приближении ее или мысли о ней не могу не испытывать волнения вроде того, что должен испытывать путешественник, подъезжающий к тому месту, где его поезд с огромной высоты падает в море или подымается на огромную высоту вверх на баллоне. Человек, умирая, знает, что с ним ничего не случится особенного, что с ним будет то, что было с миллионами существ, что он только переменит способ путешествия, но он не может не испытывать волнения, подъезжая к тому месту, где произойдет эта перемена. Лев Толстой