Я знаю эту боль, я знаю этот звук, с каким любовь всегда из тела прочь уходит. Уходит в небеса, прощальный сделав круг, и целых сорок дней в них места не находит. * * * * * А женщине чего бояться? Она не царь и не народ. Ей Пасхи ждать и красить яйца и не загадывать вперед. Где страх уста мужчине свяжет, где соблазнит мужчину бес, там женщина придет и скажет (Тиберию): “Христос воскрес!”
О, почему я дрожу, когда я слышу голоса человеческие? Воистину, кто бы ни сказал мне настоящее слово, я всюду пойду за ним, — Как вода за луною безмолвной струистой стопой идет вокруг шара земного. Все только и ждет настоящего голоса; Где же могучая грудь? где же совершенная душа, прошедшая через все испытания? Ибо только такая душа несет в себе новые звуки, которые глубже и слаще других, Иначе этим звукам не звучать. Иначе и губы и мозги запечатаны, храмы заперты, литавры не бряцают, Только такая душа может открыть и ударить, Только такая душа может выявить наружу то, что дремлет во всех словах. Уолт Уитмен
УЗНАВШИЙ БОГА Узнавший Бога о себе не помнит, Над ним не властны прошлого влеченья, Он — пациент Врача, и он не дрогнет, Приемля жизни горькое леченье. Узнавший Бога не творит кумира Из личных чувств и мыслей, он готов Отдать легко богатство мира За миг свободы, что дарует Бог. Узнавший Бога — капля океана, И зная, что исчезнет в должный срок, Стремится он к тому, что постоянно, А постоянен в мире только Бог. Узнавший Бога пьет вино забвенья — Ни споров, ни различий больше нет, И в тысячах зеркальных отражений Находит он Того, кто дарит свет. Джавад Нурбахш
Ламентации Хорошо при свете лампы Книжки милые читать, Пересматривать эстампы И по клавишам бренчать, – Щекоча мозги и чувство Обаяньем красоты, Лить душистый мед искусства В бездну русской пустоты… В книгах жизнь широким пиром Тешит всех своих гостей, Окружая их гарниром Из страданья и страстей: Смех, борьба и перемены, С мясом вырван каждый клок! А у нас… углы, да стены И над ними потолок. Где событья нашей жизни, Кроме насморка и блох? Мы давно живем, как слизни, В нищете случайных крох. Спим и хнычем. В виде спорта, Не волнуясь, не любя, Ищем Бога, ищем черта, Потеряв самих себя. И с утра до поздней ночи Все, от крошек до старух, Углубив в страницы очи, Небывалым дразнят дух. Но подчас, не веря мифам, Так событий личных ждешь!.. Заболеть бы, что ли, тифом, Учинить бы, что ль, дебош? В книгах гений Соловьевых, Гейне, Гете и Золя, А вокруг от Ивановых Содрогается земля. На полотнах Магдалины, Сонм Мадонн, Венер и Фрин, А вокруг кривые спины Мутноглазых Акулин. В звуках музыки – страданье, Боль любви и шепот грёз, А вокруг одно мычанье, Стоны, храп и посвист лоз. Отчего? Молчи и дохни. Рок – хозяин, ты – лишь раб. Плюнь, ослепни и оглохни, И ворочайся, как краб! Хорошо при свете лампы Книжки милые милые читать, Перелистывать эстампы И по клавишам бренчать. Саша Черный, 1909
Кто сотворил обман и правду, и для чего разделены. Обман, кто уподобил яду и правдой, кто увлечены? Где правды жаждут в иступленьи, об истине подумай ты, Ведь жажда-признак неименья, а отвращенье - полноты. В тебе самом выходит мало желанной правды, если ты, Бежишь за ней куда попало, ей отдаешь свои мечты. Обманом же пренебрегая, ты говоришь, что полон им, И чем наполнен, не мигая ты чаще делишься с другим. Когда-нибудь смириться надо, Жизнь - это целое яйцо, Обман и есть спина у правды, а правда - это лжи лицо. Чужой обман так интересен, он открывает чью-то суть, Он наполняет столько песен... разнообразен его путь. В обмане умысел, забота, в обмане зависть и тоска. Из жалости обманет кто-то, без хитрости наверняка. И, если вдуматься получше, ты согласишься и поймешь, И выражение получишь - «Мысль изреченная - есть ложь.» Тогда понять уже возможно, слова, что били, словно град, «Да обмануть меня не сложно, я сам обманываться рад.» Автор С.М. и его страничка с личными афоризмами
О, как ты рвешься в путь крылатый, безумная душа моя, из самой солнечной палаты в больнице светлой бытия! И, бредя о крутом полете, как топчешься, как бьешься ты в горячечной рубашке плоти, в тоске телесной тесноты! Иль, тихая, в безумье тонком гудишь-звенишь сама с собой, вообразив себя ребенком, сосною, соловьем, совой. Поверь же соловьям и совам, терпи, самообман любя,- смерть громыхнет тугим засовом и в вечность выпустит тебя. Владимир Набоков
Измучен жизнью, коварством надежды, Когда им в битве душой уступаю, И днем и ночью смежаю я вежды И как-то странно порой прозреваю. Еще темнее мрак жизни вседневной, Как после яркой осенней зарницы, И только в небе, как зов задушевный, Сверкают звезд золотые ресницы. И так прозрачна огней бесконечность, И так доступна вся бездна эфира, Что прямо смотрю я из времени в вечность И пламя твое узнаю, солнце мира. И неподвижно на огненных розах Живой алтарь мирозданья курится, В его дыму, как в творческих грезах, Вся сила дрожит и вся вечность снится. И всё, что мчится по безднам эфира, И каждый луч, плотской и бесплотный, — Твой только отблеск, о солнце мира, И только сон, только сон мимолетный. И этих грез в мировом дуновеньи Как дым несусь я и таю невольно, И в этом прозреньи, и в этом забвеньи Легко мне жить и дышать мне не больно Афанасий Фет
«Я жить хочу! — кричит он, дерзновенный. — Пускай обман! О, дайте мне обман!» И в мыслях нет, что это лед мгновенный, А там, под ним, — бездонный океан. Бежать? Куда? Где правда, где ошибка? Опора где, чтоб руки к ней простерть? Что ни расцвет живой, что ни улыбка, — Уже под ними торжествует смерть. Слепцы напрасно ищут, где дорога, Доверясь чувств слепым поводырям; Но если жизнь — базар крикливый бога, То только смерть — его бессмертный храм. *** Я в жизни обмирал и чувство это знаю, Где мукам всем конец и сладок томный хмель, Вот почему я вас без страха ожидаю, Ночь безрассветная и вечная постель. Пусть головы моей рука твоя коснется И ты сотрешь меня со списка бытия, Но пред моим судом, покуда сердце бьется, Мы силы равные, и торжествую я. Еще ты каждый миг моей покорна воле, Ты тень у ног моих, безличный призрак ты; Покуда я дышу — ты мысль моя, не боле, Игрушка шаткая тоскующей мечты. Афанасий Фет
Настанет день, и мой забвенный прах Вернется в лоно зарослей и речек. Заснет мой ум, но в квантовых мирах Откроет крылья маленький кузнечик. Над ним, пересекая небосвод, Мельчайших звезд возникнут очертанья, И он, расправив крылья, запоет Свой первый гимн во славу мирозданья. Довольствуясь осколком бытия, Он не поймет, что мир его чудесный Построила живая мысль моя, Мгновенно затвердевшая над бездной. Кузнечик – дурень! Если б он узнал, Что все его волшебные светила Давным-давно подобием зеркал Поэзия в пространствах отразила! Николай Заболоцкий
Человек пошел один по свету, Поднял ворот, запахнул полу. Прикурил, сутулясь, сигарету, Став спиною к ветру, на углу. В парк вошел. Зеленоватый прудик. В лодках свежекрашенных причал. Отломил, посвистывая, прутик, По ноге зачем-то постучал. Плюнул вниз с дощатого помоста. Так, лениво плюнул, не со зла. Ничего и не случилось, просто Понял вдруг: а жизнь-то ведь прошла. Е. Винокуров
когда ты так глупо влюблен - кажется, что ты слон непоправимо огромный, медленный, слишком явный, неудобочитаемый, требовательный, такой.... что тот человек, который оказывается самый главный, чувствует себя не счастливым, а обремененным тобой. когда ты так явно влип - душа издает всхлип, она говорит, послушай, возможно еще не поздно, и можно остановиться, и выдохнуть, и вдохнуть. но ты-то уже понимаешь, что выше - луна и звезды, что поздно, конечно поздно. и пусть уже как-нибудь. и делаешься криворук - неловок и как-то груб, и все говоришь не то, не тем, невпопад, не там, не тех избегаешь тем, не тех выбираешь мест, и глупым своим цветком пугая детей и дам ты страшно боишься, что ей все это надоест. когда ты так глупо влюблен - кажется, что ты слон что ты вот размером с дом, назойливый и нелепый, а хочется точных слов и завтраков на двоих, и нежных и умных книг, и снов, и такого лета чтоб улей москвы у ног, свернувшись кольцом, затих. а город сбоит и жмет, и думает, что ты кот. и тащит тебя в переулки, и требует быть как все, и грузит тебя работой, и смотрит в тебя людьми... и вот ты такой нелепый не слон и не кот, но се- годня забытый ею и плачущий, черт возьми... и это все так нелепо, что слон. абсолютно слон. Марта Яковлева
..заиграй мне на дудочке, странный хромой вожак, запевай мне неистово, ласково запевай, пусть опустеет мой город, а я дрожа выплыву, вынырну, выживу в сладкий май, а я за дудочкой всласть побегу по льду, колкому инею на ледяной траве, в море соленое камушком упаду, выплыву с новой короной на голове, точнее, с тремя коронами на трех головах, говорят, что Хронос действует именно так - сначала ныряешь, потом навсегда права, а коль не ныряешь, то сам себе и дурак. куда ты стреляешь, туда тебе и идти: метал в болото, так вот тебе жабий хор, метал в подземку, так вот тебе по сети передают пароли кротовых нор, тащи-ка оттуда золото, пьяных дев, что ростом не больше дюйма и спят впотьмах, до анорексической стройности похудев, гордятся своею красой под землей. сама я к ним не хочу в компанию, я к воде... играй же мне звонче на дудочке, крысолов, очисть мой город, сыграй ему "быть беде" - ведь когда мы уходим, судьба убирает свое защищающее крыло Марта Яковлева
Путь правды Пять чувств – дорога лжи. Но есть восторг экстаза, Когда нам истина сама собой видна. Тогда таинственно для дремлющего глаза Горит узорами ночная глубина. Бездонность сумрака, неразрешённость сна, Из угля чёрного – рождение алмаза. Нам правда каждый раз – сверхчувственно дана, Когда мы вступим в луч священного экстаза. В душе у каждого есть мир незримых чар, Как в каждом дереве зелёном есть пожар, Ещё не вспыхнувший, но ждущий пробужденья. Коснись до тайных сил, шатни тот мир, что спит, И, дрогнув радостно от счастья возрожденья, Тебя нежданное так ярко ослепит. Константин Бальмонт
Сердце Забвенье — сознанье — забвенье… А сердце, кровавый скупец, Всё копит и копит мгновенья В огромный свинцовый ларец. В ночи ли проснусь я, усталый, На жарком одре бредовом — Оно, надрываясь, в подвалы Ссыпает мешок за мешком. А если глухое биенье Замедлит порою слегка — Отчетливей слышно паденье Червонца на дно сундука. И много тяжелых цехинов, И много поддельных гиней Толпа теневых исполинов Разграбит в час смерти моей. Владислав Ходасевич
Смерть - Боишься смерти? - Не боюсь. - Ты тронут тленом. - Я лечусь. - Не видишь света. - Просто сплю. - Что видишь? - Годы. Жизнь свою... - Ты одинок. - Я не один. - Ты слабый раб! - Я господин. - Пришёл твой час. - Далече он. - Вот я стою! - Ты - страшный сон. - Да ты дурак бишь! - Я мудрец. - Конец твой близок. - Не конец. - Не веришь мне? - Тебя тут нет. - Поверь глазам. - Не вижу свет. - Поверь ушам. - Они глухи. - Поверь рукам! - Они сухи. - Дыханью верь! - Оно молчит. - А сердце? - Тоже не стучит - Куда уходишь ты? - Во тьму... - Живёшь ты разве? - Я... Живу... - Я так не думаю. - Уйди! - Глаза закрыл бы. - Пощади... - Я не могу. - Но почему? - Вот так... - Я не хочу во тьму! - Не важно это... - Как же так?! - Идёшь во тьму... - Иду во мрак. - В моих руках ты. - Отпусти. - Ты задержал меня. - Прости... - Готовься. - С духом соберусь... - Боишься смерти... - Да... Боюсь...
Как выскажу моим косноязычьем Всю боль, весь яд? Язык мой стал звериным или птичьим, Уста молчат. И ничего не нужно мне на свете, И стыдно мне, Что суждены мне вечно пытки эти В его огне; Что даже смертью, гордой, своевольной, Не вырвусь я; Что и она - такой же, хоть окольный, Путь бытия. Владислав Ходасевич 31 марта 1921, Петербург
"ИСПОВЕДЬ" Как горько ныне я раскаиваюсь в том, Что прежде часто ощущал себя скотом, И сердце, полное тревогой и борьбой, Я оставлял наедине само с собой, Хотя, чтоб выловить жемчужный талисман, Оно должно нырнуть в бездонный океан, Где заставляет неизбежной смерти страх Молить друзей – помочь в убийственных волнах! Мечусь, измотанный терзаньями во мне, Ища единство сокровенное вовне! * * * Из сонма жаждущих, вино единства тот, Кто двойственность свою отринул, пьёт! Когда с Возлюбленной единства ищешь ты, На кон поставь свои богатства и мечты! Вняв откровения небес беззвучный зов, Из праха низменного взвиться будь готов! Душа, измаявшись в грязи и тесноте, Гнездо желает свить в небесной чистоте, И бросив наземь хладный тела эшафот, Свободной ринуться в возвышенный полёт! Руми
На закате трава подробная, как у Уайета, сердце лепечет : ну, хватай это, не забывай это, радуйся сочетанию редкому. Сердце моё, есть запомнить что, но нет – кому; кто обернётся взглянуть на эти края? Буду ли это я? нет, это не буду я, потому что не будет никакого "потом ещё", и быстрее, чем память, исчезнет помнящий, и не важно, где – на море, в пути, в кровати ли, отнимаются не сокровища, а обладатели; самое себя не впишешь себе в завещание, так что даже прощание – оно не вполне прощание, потому что мёртвый, оставив нас, никуда не достиг; это то, что не может вместить язык : речь сама предполагает присутствие двух, и у каждого чтобы слова и слух; как цветущее желанно существам жужжащим, сказуемое нуждается в подлежащем, а не в предлежащем, безгласном и бездыханном. Вся фольклорная загробная чепуха нам дана в утешение; благонамереннейший из обманов – попытка устройства в гробу карманов, контрабандой, во ртах – монет; есть ли в этом смысл? конечно, нет, потому что у Стикса всего один берег; солнце садится здесь, касаясь лучами Америк, но нам во тьме нет дела, что где-то пришла заря; вот и плачет бог у могилы Лазаря, сам придумал смерть, и сам на неё сердит, открывайте, кричит, плевать, что уже смердит, он кричит в темноту, отменяя порядок свой : выйди вон, ты мне нужен живой, живой. Александр Маноцков
