Помни о смерти

«Попробуйте каждый день жить так, будто это ваш последний день. Начинайте утро с осознания собственной смертности. А потом живите на полную катушку. Как будто завтра никогда не наступит. Рискуйте. Сделайте шаг навстречу миру. Говорите от чистого сердца. Будьте благодарны за жизнь, дарованную вам. Блистайте. Летите навстречу мечте. Больно смотреть, как большинство людей не решаются сделать шаг навстречу лучшей жизни из страха потерять то, что имеют. Дерзайте. А на следующее утро начните снова и добейтесь еще большего. И тогда когда-нибудь, однажды, ваши похороны станут большим событием.» -
Робин Шарм

Haстанет день, когда вы начнете замечать, что за всем, куда ни посмотришь, стоит смерть.

О, вы не в силах понять самое это слово “смерть”! В ваши годы оно пустой звук. Его начинаешь понимать вдруг, неизвестно почему, без всякой видимой причины, и тогда все в жизни меняет свой облик.

Я вот уже пятнадцать лет чувствую, как она гложет меня, словно во мне завелся червь. Она подтачивала меня исподволь, день за днем, час за часом, и теперь я точно дом, который вот-вот обвалится. Она изуродовала меня до того, что я себя не узнаю. От жизнерадостного, бодрого, сильного человека, каким я был в тридцать лет, не осталось и следа.

Я видел, с какой злобной, расчетливой кропотливостью она окрашивала в белый цвет мои черные волосы! Она отняла у меня гладкую кожу, мускулы, зубы, все мое юное тело, и оставила лишь полную отчаяния душу, да и ту скоро похитит. Да, она изгрызла меня, подлая. Долго, незаметно, ежесекундно, беспощадно разрушала она все мое существо.

И теперь, за что бы я ни принялся, я чувствую, что умираю. Каждый шаг приближает меня к ней, каждое мое движение, каждый вздох помогают ей делать свое гнусное дело. Дышать, пить, есть, спать, трудиться, мечтать — все это значит умирать. Жить, наконец, — тоже значит умирать! О, вы все это еще узнаете! Если бы вы подумали об этом хотя бы четверть часа, вы бы ее увидели.

Чего вы ждете? Любви? Еще несколько поцелуев — и вы уже утратите способность наслаждаться. Еще чего? Денег? Зачем? Чтобы покупать женщин? Велика радость! Чтобы объедаться, жиреть и ночи напролет кричать от подагрической боли? Еще чего? Славы? На что она, если для вас уже не существует любовь? Ну так чего же? В конечном счете все равно — смерть.

Я вижу ее теперь так близко, что часто мне хочется протянуть руку и оттолкнуть ее. Она устилает землю и наполняет собой пространство. Я нахожу ее всюду. Букашки, раздавленные посреди дороги, сухие листья, седой волос в бороде друга — все ранит мне сердце и кричит: «Вот она!» Она отравляет мне все, над чем я тружусь, все, что я вижу, все, что я пью или ем, все, что я так люблю: лунный свет, восход солнца, необозримое море, полноводные реки и воздух летних вечеров, которым, кажется, никогда не надышишься вволю!

Можно сохранить формы, в которые были отлиты статуи, слепки, точно воспроизводящие тот или иной предмет, но моему телу, моему лицу, моим мыслям, моим желаниям уже не воскреснуть. За что ухватиться? Кому излить свою скорбь? Во что нам верить? Религии — все до одной — нелепы: их мораль рассчитана на детей, их обещания эгоистичны и чудовищно глупы. Одна лишь смерть несомненна.

Думайте об этом, молодой человек, думайте дни, месяцы, годы, и вы по-иному станете смотреть на жизнь. Загляните в глубь вещей — и вы поймете, как мало значат споры романтиков с натуралистами и дискуссии о бюджете. Но в то же время вы ощутите и весь ужас безнадежности.

Вы будете кричать во всю мочь: «Помогите!» — и никто не отзовется. Вы будете протягивать руки, будете молить о помощи, о любви, об утешении, о спасении — и никто не придет к вам.

— Ги де Мопассан, “Милый друг”.

Медитация смерти это напоминание себе о том, что смерть может настигнуть тебя в любой момент? Или каждый день представлять, как ты умираешь? Есть конкретная техника медитации смерти для ежедневной практики?
Дело в том, что, когда я читаю " Тему смерти" на этом форуме, несколько дней подряд у меня буквально перед глазами стоят эти фото умерших и информация об этом прокручивается постоянно. Самое неприятное, это то, что разговаривая с родными в этот период, я вижу их так, как будто они уже мертвы, возникает такое представление в момент общения. Разве так и должно быть? Именно это и должно свидетельствоваться, в этом и состоит практика?

Помните фразу "Memento Mori" (Помни о смерти)? Разве она говорит о том, чтобы вы помнили о чужих смертях? Она напоминает каждому, что лично он - смертен, что смерть может настигнуть каждого в любой момент!

Цель этой практики не в том, чтобы напугать кого-то так, чтобы он ещё больше начинал бояться смерти, а для того, чтобы каждый осознал для себя, что все его достижения, мнения, надежды, все его привязанности к чему-либо или кому-либо однажды исчезнуть раз и навсегда, что вся его память однажды сотрётся и всё, что было родным, чем дорожил всю свою жизнь, однажды превратится в прах.

Поэтому основная цель этой практики - это обесценивание всего того, что мы обычно считаем важным и значимым для себя. Понимаете, - для себя!

Вы считаете себя живым человеком с личной историей только благодаря этим значимостям и важностям, которые и являются опорами эго. Посмотрите на себя, что вы будете представлять собой, если убрать всё значимое (неважно со знаком + или -) из личной истории? Да сами эти истории и исчезнут! Нет историй - нет вас!

Поскольку эти личные истории, состоящие из цеплялок за своё, любимое, и составляют эго (вас как что-то отдельное), то цель практики осознания своей смертности в том, чтобы через обесценивание своих "цеплялок" выбить все опоры из под эго. А без этих опор эго, как гусеница Махарши, спадает в свой Источник.

Помнить о смерти нужно не для того, чтобы размышлять о чужих смертях и видеть вокруг себя ходячих "мертвецов", и не для запугивания себя, а для того, чтобы понимать о скоротечности жизни, что у нас нет времени на бессмысленные дела, на бесполезные достижения, споры, обиды, разборки, огорчения, ненависть, месть и прочее..., потому что нужно успеть совершить главное - познать себя. Нужно ценить отведенное на это время, ведь никто не знает время своей смерти.

Поэтому так важно сделать смерть своим советчиком по жизни. При любой непонятной ситуации нужно спросить у своей Смерти: "Это хуже, чем смерть?" "Если я сейчас умру то стОят ли мои мысли, мое поведение, мои сомнения того, чтобы уделять им время?" Если так "советоваться" со своей Смертью, то многое ненужное и напускное отвалится само собой, эго будет лишаться своих опор, дышать станет легче и свободней, страданий станет меньше, а правильных решений больше.

Цицерон вторил: «Жизнь философа есть подготовка к смерти». Монтень ссылался на Цицерона. А позже цитату Монтеня пересказывал Деррида: «Учиться жить, должно означать учиться умирать, понять смертность, чтобы принять ее (без спасения, воскресения и искупления) — ни для себя, ни для другого» (Жак Деррида «Я веду войну с самим собой»).

Учить человека умирать — обязанность философа. Об этом рассуждал Сократ в Древней Греции, это повторял Монтень в эпоху Возрождения, да и современные философы не отстают: о смерти написано больше тысячи научных книг и статей, в которых исследователи спорят, как понять, что человек умер, почему мы так боимся умирать.

Зачем вообще учиться умирать?

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Вроде бы всё просто: «Все люди смертны, и даже я рано или поздно умру». Эта мысль очевидна, но большую часть времени мы про нее не помним, слишком занятые более насущными делами: что приготовить на завтрак, как найти новую работу. Но стоит нам попасть в зону турбулентности в самолете, прочитать в новостях про страшную катастрофу или узнать о гибели кого-то из знакомых, как мы снова вспоминаем о том, что наша жизнь может также внезапно закончиться, а вместе с ней и кофе по утрам, и просмотры нетфликса, и семейные ужины.

• Смерть по-эпикурейски: забить на смерть и наслаждаться жизнью

Что такое смерть. Древнегреческий философ Эпикур — самый цитируемый философ, когда дело касается смерти. А всё потому, что он первым сформулировал забавный парадокс:

«Когда мы есть, то смерти еще нет, а когда смерть наступает, то нас уже нет. Таким образом, смерть не существует ни для живых, ни для мертвых, так как для одних она сама не существует, а другие для нее сами не существуют». — Эпикур «Письмо к Менекею»

И вправду логично: пока мы живем, мы еще не умерли, зато когда уже умерли, то перестаем жить. К тому времени, как за нами придет смерть, нас уже не будет, а пока мы живем, невозможно ощутить собственную смерть.

Конечно, Эпикур не отрицал, что мы всё равно сталкиваемся со смертью, пока живем. Но это всегда смерть других людей. Мы скорбим о них и страдаем из-за того, что близкие люди нас покинули. Мы проклинаем смерть и считаем ее источником наших бед, хотя на самом деле мы грустим о самих себе: о том, что родные больше нас не обнимут, мы не посмотрим вместе кино, и они никогда нам не улыбнутся. Но сама по себе смерть — не страдание, но и не удовольствие, а всего лишь прекращение любых ощущений.

«Смерть для нас — ничто: ведь всё и хорошее, и дурное заключается в ощущении, а смерть есть лишение ощущений». — Эпикур «Письмо к Менекею»

Как умирать. Бояться умирать не стоит. Не смерть приносит страдание в нашу жизнь, а страх перед ней и переживания за других людей, которые будут скорбеть об утрате. Такие мысли отравляют жизнь, а страхи делают несчастными. Но не смерть сама по себе.

А потому Эпикур советует забить на смерть: понять, что нет ничего плохого в том, чтобы перестать что-либо чувствовать, а вот страдать и переживать из-за смерти, пока живем, — плохо.

«Мудрец не уклоняется от жизни и не боится не-жизни, потому что жизнь ему не мешает, а не-жизнь не кажется злом. Как пищу он выбирает не более обильную, а самую приятную, так и временем он наслаждается не самым долгим, а самым приятным». — Эпикур «Письмо к Менекею».

• Стоическая смерть: помнить, что смерть вне нашего контроля

Что такое смерть. Стоики тоже считали, что смерть сама по себе ни хороша, ни плоха. Смерть — просто прекращение существования. Как мы не жили, пока не родились, так и после смерти снова перестанем. И в этом нет ничего ужасного.

«Смерть — это небытие; но оно же было и раньше, и я знаю, каково оно: после меня будет то же, что было до меня. Скажи, разве не глупо думать, будто погашенной светильне хуже, чем до того, как ее зажгли? Нас тоже и зажигают, и гасят: в промежутке мы многое чувствуем, а до и после него — глубокая безмятежность. И тут и там — итог один: небытие»— Сенека «Нравственные письма к Луцилию»

Наше существование до рождения и после смерти — одно и то же, и оно вне нашего контроля, а значит, о нем не следует беспокоиться. Важнее прожить эту жизнь правильно и хорошо, потому что только это мы и можем контролировать.

Как умирать. Раз нам всем всё равно придется рано или поздно умереть, точно так же, как когда-то нам всем пришлось родиться, стоики отговаривают делать что-либо, чтобы отсрочить смерть. Лучше волноваться о том, как правильно распорядиться тем временем, что у нас есть.

Руководствуясь этой логикой, и умирать не страшно. Какая разница, когда смерть наступит — завтра или через сорок лет? Ведь каждый день по совету стоиков стоит проводить как последний: исполнять свои мечты, реализовываться, наслаждаться жизнью и быть благодарным за то, что имеешь. Потому они и советовали почаще вспоминать о смерти, но не со страхом, а как о совершенно обыденной вещи.

«Не презирай смерть, а прими как благо — ведь и она нечто такое, чего желает природа. Ибо каково быть молодым, старым, вырасти, расцвесть, каково появление зубов, бороды, седины, каково оплодотворить, понести плод, родить и прочие действия природы, вызревающие в ту или иную пору твоей жизни, таково же и распасться. Вот как относиться к смерти человеку рассудительному; ожидать ее как одно из природных действий». — Марк Аврелий «Размышления»

И да, стоики толерантно относились к самоубийству. Так Эпиктет в своих «Беседах» не раз упоминал про «открытую дверь» (например, в книге I в беседах 24 и 25), то есть возможность уйти из этой жизни, когда почувствуем, что жизнь приносит больше страданий, чем удовольствия, и ничего нельзя с этим поделать.

Современный исследователь стоицизма Уильям Стивенс замечает, что стоики не оправдывают любое самоубийство вообще и уж точно не призывают его совершать. Скорее, напоминают, что смерть — естественна, она всех нас ждет, потому ее не стоит избегать. А в экстремальных случаях, например когда человек смертельно болен, даже стоит ее приблизить: зачем ожидать в муках то, что и так скоро случится?

В конце концов, ведь это стоикам принадлежит метафора жизни как празднества, на которое нас пригласили. Как с любого праздника всем придется рано или поздно уйти, так и умирать — не страшно и не трагично. Лучше сосредоточиться на всём том хорошем, что было, и быть благодарными за то, что нас вообще сюда позвали. Вот тогда мы и будем жить и умирать стоически.

• Рационалисты: бояться смерти — глупо

Термин «рационализм» в философии можно трактовать по-разному, но здесь мы имеем в виду всех тех философов, которые считали, что познать истину можно, пользуясь разумом и логикой.

Что такое смерть. Если задать этот вопрос Сократу, античному философу, который одним из первых утверждал, что мы познаем истину только благодаря разуму, то он бы рассуждал так:

«Смерть — это одно из двух: либо умереть значит стать ничем, так что умерший ничего уже не чувствует, либо же, если верить преданиям, это какая-то перемена для души, переселение ее из здешних мест в другое место». — Платон «Апология Сократа»

Получается, что смерть — это всего лишь один из двух возможных вариантов:

1)небытие, то есть прекращение существования, о котором говорят эпикурейцы и стоики. Сократ сравнивает это состояние с крепким сном без сновидений и напоминает, что после него мы чувствуем себя особенно хорошо отдохнувшими. И раз смерть — это такой вот сон, то чего ее бояться?

2)продолжение жизни в другом месте, которое можно называть каким угодно именем: раем, адом или Аидом. Это место, в котором будет жить наша душа после смерти и где встретится с другими такими же душами, которые умерли до нас. А разве не все мы мечтаем воссоединиться с близкими или даже встретиться с людьми из прошлого? Кто знает, может, после смерти, наконец, получится вести философские беседы с Платоном и Кантом, а не только довольствоваться их книгами.

Как умирать. Раз смерть — это всегда одно из двух, Сократ сделал вывод, что бояться смерти глупо. Более того, раз есть 50-процентная вероятность, что после смерти мы отправимся в загробный мир, где будут существовать одни только души, то хорошо бы уже сейчас сосредоточиться на развитии ума, а не тела: вести философские беседы, читать трактаты и размышлять.

Все эти идеи про бессмертную душу и загробную жизнь поддерживались философами Нового времени, которые напоминали про то, что смерть тела — естественная часть природы.

«Умереть столь же естественно, как и родиться; а для младенца второе, быть может, не менее болезненно, чем первое». — Фрэнсис Бэкон «О смерти»

• Аналитическая школа: бояться смерти — не так уж и глупо

Что такое смерть. Аналитические философы обожают исследовать определения и спорить об их правильности. А потому если спросить их, что такое смерть, они не дадут одного-единственного правильного ответа, а будут рассуждать: как мы понимаем, что человек перед нами умер; что уже говорили про смерть и достаточно ли диагноза о смерти мозга для того, чтобы заключить, что пациент уж точно мертв.

«Все мы смертны, но не все согласны в том, что такое смерть». — Томас Нагель «Что всё это значит? Очень краткое введение в философию»

Как умирать. Универсального совета, как умирать, аналитические философы не дадут. Известный американский философ XX века Томас Нагель замечает, что бояться смерти — не так уж и глупо. Более того, он не согласен с аргументом симметричности, о котором писал Лукреций и упоминал Сенека: раз мы не испугались рождения, то не стоит бояться и смерти.

«Мы все согласны, что было время, когда нас еще не было на свете, когда мы еще не родились. Так почему нас должна так уж волновать и смущать перспектива небытия после смерти? Но почему-то последнее воспринимается не так, как первое. Перспектива небытия страшит — многих, по крайней мере, — так, как не может страшить небытие в прошлом, до рождения». — Томас Нагель

Нагель утверждает, что прошлое и будущее, где нас еще не было или уже не будет, — не одно и то же, а потому для нас совершенно естественно не переживать о рождении, но страшиться смерти. И вполне можно понять тех людей, которые боятся собственного исчезновения, а вместе с ним и конца всего хорошего, что было: вкусной еды, путешествий, книг, кино, любви, работы, дружбы или музыки. Мы умрем — и больше никогда не сможем ничего из этого испытать. И даже если нас не ожидает загробная жизнь, а только лишь небытие, в котором, очевидно, мы и скучать по этим всем вещам не сможем, всё равно лишиться их — грустно.

Впрочем, отвоевывая наше право на страх смерти и его естественность, аналитические философы не стремятся поддерживать идею бессмертия.

Как смерть может быть злом, так и бессмертие может быть еще бóльшим злом для нас. Например, английский философ XX века Бернард Уильямс замечает, что жить вечно означало бы для нас лишиться всех желаний. Больше не будет мотивации закончить роман, основать компанию или сделать научное открытие. Без этих желаний, которые определяют нашу жизнь и то, как мы ею распоряжаемся, всё потеряет смысл, а значит, бессмертие — это плохая идея.

• Экзистенциалисты: обрести смысл жизни через смерть

Что такое смерть. Пожалуй, никто из философов не писал так много о смерти, как философы-экзистенциалисты. Известный немецкий философ XIX столетия Артур Шопенгауэр вообще считал, что если бы не было смерти, то люди не стали бы философствовать. И хотя мы никогда не сможем познать собственную смерть (а значит, не сможем дать ей какое-либо определение), но опыт столкновения со смертью и его осмысление определяют всю нашу жизнь: делают нас по-настоящему свободными и помогают понять, что действительно важно.

Как умирать. Экзистенциалисты советуют почаще думать о смерти: она всегда где-то рядом. Более того, смерть — то единственное, что мы никогда никому не сможем делегировать: немецкий философ ХХ века Мартин Хайдеггер напоминает, что «никто не может отнять у другого его смерть». Мы не выбираем собственную смерть, мы ничего про нее не знаем, мы заброшены в наше «бытие к смерти».

Конечно, это пугает. Настолько, что мы стараемся даже не думать про смерть, а если умирает кто-то из близких, то делаем из их смерти событие, которого следует бояться: придумываем кучу ритуалов и обрядов, рассказываем мифы, скорбим о том, что любимые покинули нас, а сами пытаемся избегать смертельных ситуаций.

Хайддегер считает, что всё это неправильно: вместо того, чтобы избегать смерти, нужно осознать, что смерть — «всегда моя» и «я умру», не в каком-то неопределенном далеком будущем, а на деле. Этого обстоятельства не следует бояться, но о нем нужно помнить и не хвататься панически за жизнь.

Только когда мы до конца осознаем, что смерть — неотъемлемая часть нашего существования, мы способны понять, кто мы такие и чего хотим от жизни. Именно потому экзистенциалисты считают, что осознание смерти оказывает на нас терапевтический эффект.

Источник: t.me/worldview_mr

38-летний Корней Чуковский о посещении первого советского крематория:

3 января 1921 года.

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Вчера черт меня дернул к Белицким. Там я познакомился с черноволосой и тощей Спесивцевой, балериной – нынешней женой Каплуна. Был Борис Каплун – в желтых сапогах, – очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. – Не поехать ли в крематорий? – сказал он, как прежде говорили: «Не поехать ли к “Кюба” или в “Виллу Родэ”?» – А покойники есть? – спросил кто-то. – Сейчас узнаю. – Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше счастье, есть девять покойников. – Едем! – крикнул Каплун.
<…>
Каплун ехал туда, как в театр, и с аппетитом стал водить нас по этим исковерканным залам, имеющим довольно сифилитический вид. И все кругом вообще сифилитическое: мрачные, каторжные лица с выражением застарелой зубной боли мрачно цепенеют у стен.
<…>
Но для развлечения гроб приволокли раньше времени. В гробу лежал коричневый, как индус, хорошенький юноша красноармеец, с обнаженными зубами, как будто смеющийся, с распоротым животом, по фамилии Грачев. (Перед этим мы смотрели на какую-то умершую старушку – прикрытую кисеей – синюю, как синие чернила.) Долго и канительно возились сифилитики с газом. Наконец, молодой строитель печи крикнул: – Накладывай! – похоронщики в белых балахонах схватились за огромные железные щипцы, висящие с потолка на цепи, и, неуклюже ворочая ими и чуть не съездив по физиономиям всех присутствующих, возложили на них вихляющийся гроб и сунули в печь, разобрав предварительно кирпичи у заслонки. Смеющийся Грачев очутился в огне. Сквозь отверстие было видно, как горит его гроб – медленно (печь совсем холодная), как весело и гостеприимно встретило его пламя. Пустили газу – и дело пошло еще веселее. Комиссар был вполне доволен: особенно понравилось всем, что из гроба вдруг высунулась рука мертвеца и поднялась вверх – «Рука! рука! смотрите, рука!» – потом сжигаемый весь почернел, из индуса сделался негром, и из его глаз поднялись хорошенькие голубые огоньки. «Горит мозг!» – сказал архитектор. Рабочие толпились вокруг. Мы по очереди заглядывали в щелочку и с аппетитом говорили друг другу: «раскололся череп», «загорелись легкие», вежливо уступая дамам первое место. Гуляя по окрестным комнатам, я со Спесивцевой незадолго до того нашел в углу… свалку человеческих костей. Такими костями набито несколько запасных гробов, но гробов недостаточно, и кости валяются вокруг. Я поднял одну из них рассыпчатую и написал ею на печной дверце: Б. К. (Борис Каплун). Зачем я это сделал, не знаю, поддался общему отношению к покойникам. Потом это огорчило меня; кругом говорили о том, что урн еще нету, а есть ящики, сделанные из листового железа («из старых вывесок»), и что жаль закапывать эти урны. «Все равно весь прах не помещается». «Летом мы устроим удобрение!» – потирал инженер руки. Я взял кость в карман – и, приехав домой, показал Наталье. Не захотела смотреть. «Грешно!» – и смотрела на меня с неодобрением.
Инженер рассказывал, что его дети играют в крематорий. Стул – это печь, девочка – покойник. А мальчик подлетит к печи и бу-бу-бу! – Это – Каплун, который мчится на автомобиле.
Вчера Мура впервые – по своей воле – произносила па-па: научилась настолько следить за своей речью и управлять ею. Все эти оранжевые голые трупы тоже были когда-то Мурочками и тоже говорили когда-то впервые – па-па! Даже синяя старушка – была Мурочкой.

Во время Первой мировой войны Александр Николаевич Вертинский работал санитаром на поезде. Это было напряжённое время, в общей сложности он сделал свыше 35 тысяч перевязок. Однажды, уходя в забытье от усталости, он услышал разговор двух медсестёр. Одна из них жаловалась, что не может попасть на бал. Усмехнувшись этим словам, Александр Николаевич уснул, но фразу он запомнил. И действительно, смешно. Смерть вокруг. Умирают люди, постоянно. Сам он засыпает среди умирающих, но пробуждается, а они так и остаются спать вечным сном. А тут - сожаление, что нельзя попасть на бал. Выжить бы! Да, это ещё царская Россия. Время, когда юные девы мечтали о том, как во время бала могут встретить "того самого" кавалера. Но умереть в то время было более реально, чем осуществить это желание. Спустя какое-то время Вертинский сочинил знаменитую песню "Бал Господень", про девушку, приготовившую роскошное платье для посещения бала. Песня оканчивалась строчками:

"...Но однажды сбылися мечты сумасшедшие.
Платье было надето. Фиалки цвели.
И какие-то люди, за Вами пришедшие,
В катафалке по городу Вас повезли.

На слепых лошадях колыхались плюмажики,
Старый попик любезно кадилом махал…
Так весной в бутафорском смешном экипажике
Вы поехали к Богу на бал."

Ларри Розенберг
(при участии Дэвида Гая)

ЖИЗНЬ В СВЕТЕ СМЕРТИ
ОБ ИСКУССТВЕ БЫТЬ ЖИВЫМ

В те времена я преподавал в университете и пытался применить восточную мудрость в своей работе. Бадараяна пришел на одно из моих выступлений. Когда я закончил, он подошел ко мне и предложил свои услуги в качестве преподавателя, поскольку, по его словам, он знал многое об индуизме и буддизме.

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Сначала он показался мне подозрительным. Но он никогда не заговаривал об оплате, а в беседе производил впечатление знающего человека. Преподавал он в основном здоровый образ жизни и йогу, но не медитацию.

Несколько лет мы проработали вместе. Как-то раз он предложил поехать в небольшой мексиканский городок на берегу моря (я бывал там раньше), чтобы пройти курс интенсивных занятий. Мы прожили в этом городке четыре месяца, занимаясь йогой и изучая теорию.

Однажды вечером, когда я сидел в коттедже и читал, Бадараяна пришел крайне взволнованный и сказал, что нам представился прекрасный случай применить свои знания на практике. За десять дней до этого один мексиканский рабочий напился и упал в море. Его долго не могли найти, и вот сегодня тело прибило к берегу. Завтра из Мехико за покойным должен был приехать священник, но по религиозным соображениям местные жители не хотели сами дежурить возле тела и решили попросить об этом нас, двух чужаков.

Они обратились с этой просьбой к Бадараяне, и тот с радостью согласился.

Мне был непонятен его энтузиазм, и еще меньше я был склонен разделять его, когда мы зашли в комнату, где находился покойник. Тело лежало в большой коробке, набитой льдом. Покойный сам по себе был довольно крупным мужчиной, а от пребывания в воде его еще больше раздуло, и он посинел. В комнате стоял неприятный запах, такой сильный, что трудно было войти. А мы собирались провести там всю ночь.

Бадараяна сел по одну сторону от покойного, а я – по другую. Скоро Бадараяна стал проповедовать. "Совсем недавно этот человек был полон жизни. А теперь – посмотри на него". Зрелище было отвратительным, но Бадараяна не отставал от меня и требовал, чтобы я смотрел на мертвеца и задумался над тем, что случилось. Я почувствовал страх, тошноту, отвращение. Сильное желание покинуть комнату. Я был зол на Бадараяну за то, что он меня сюда привел.

Мы долго сидели в молчании, потом он снова и снова обращался ко мне, спрашивая, какие чувства я испытываю в тот или иной момент. И это была наиболее ценная часть нашего времяпрепровождения. Иногда он обращался непосредственно ко мне: "Когда-то этот человек был живым. Теперь он – мертвое тело. И нас ждет та же судьба. Что ты чувствуешь, когда видишь его?"

Я ответил, что испытываю неприятные ощущения и не хотел бы долго заострять на них внимание.

"О нет, – ответил мой учитель. – Этот мертвец – наглядный урок для нас, и притом очень ценный".

Я не сказал бы, что полностью понял Бадараяну, но постепенно стал чувствовать себя менее дискомфортно и смог взять себя в руки. И все же я с удовольствием покинул бы эту комнату немедленно.

Наконец Бадараяна сказал: "Ты знаешь, почему мне так хотелось сюда прийти?" "Чтобы показать мне ценность жизни?" – спросил я. "Верно. Но есть и более глубокие причины. Этот случай – хороший стимул к духовной практике. Он показывает, как мало в нашем распоряжении времени и как плохо мы умеем его ценить. Этот человек не знал, что умрет так скоро.

Жизнь ценна не сама по себе, а как возможность для практики. И это главный урок, который мы можем извлечь, глядя на этого человека. Пусть он послужит нам стимулом для духовной практики".

У каждого из нас есть тело. Никто не отрицает его существования. Просто надо помнить, что оно не вечно, а главное — не считать его своим «я». Для начала нужно проникнуться этой мыслью. Если мы будем медитировать достаточно долго, то для нас она превратится в реальность. Тело существует, оно стареет и оно никому не принадлежит.

В «Дхаммападе», древнем сборнике стихотворных афоризмов Будды*, есть отрывок, касающийся старения в свете медитации асубха (асубха - медитация о непривлекательности тела).

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Первая сутра обращена к женщинам — последовательницам Будды, которые были настолько легкомысленны, что приходили слушать его в веселом настроении, выпив вина. Будда обращается к ним так:
Что за смех, что за радость,
Если вы постоянно пылаете?
Окруженные тьмой,
Разве вы не ищете лампу?
Пламя, о котором говорится во второй строке, — это пламя желания, то самое, о котором Будда говорил в своей знаменитой проповеди. Весь мир, по его словам, объят пламенем жадности, ненависти и обмана. Женщины веселятся, но не понимают, насколько они порабощены своим желанием. Тьма, окружающая их, — это тьма невежества. Им следует искать свет.

Во второй строфе речь идет об известной куртизанке, которая недавно умерла. Куртизанка изображена в разные моменты своей жизни. Даже ее прекрасное лицо — очевидно, приукрашенное косметикой, — скрывает мрачное будущее.
Посмотри на приукрашенный образ,
Гноящиеся раны, покрытые гримом,
Больная, и все же предмет многих желаний,
В которых нет ничего долговечного или надежного.

«Многие желания» — это желания мужчин переспать с ней. Эта строфа дает два изображения тела: приукрашенное представление о себе и тело внутри тела, которое постоянно гниет. Стихи как бы подразумевают следующую мысль: если бы вы видели, во что в итоге превратится это тело, вы не привязывались бы к нему слишком сильно.

Третья строфа развивает тот же образ. Она написана в духе медитации асубха и возбуждает страх и отвращение к телу, чтобы предотвратить его идеализацию.
Изношенное тело,
Гнездо болезней, разлагается.
Это гнилое скопление
Наверняка распадется на части,
Поскольку жизнь окружена смертью.

Четвертая строфа посвящена еще одному виду медитации. Монахи заходят в склеп, чтобы посмотреть на тела, находящиеся в разном состоянии разложения. Они рассматривают скелеты, отдельные кости, оставшиеся от них. С течением времени кости превращаются в прах. Монахи видят этот прах. Затем пыль рассеивается, и от того, что некогда было человеком, не остается и следа.
Видеть эти кости,
Раскиданные,
Как тыквы по осени,
Пепельно–серые —
Какая в этом радость?
За этой строфой стоит следующая история: молодые монахи решили, что они стали просветленными, хотя на самом деле они достигли только определенной степени концентрации. Будда привел их в склеп, чтобы посмотреть, так ли равнодушно они будут созерцать человеческие останки. И монахи поняли, что им еще рано прекращать занятия медитацией.

Пятая строфа рассказывает о прекрасной царице, которая мало интересовалась учением Будды, но часто любовалась собой. Будда дал ей возможность посмотреть на себя со стороны и заставил царицу представить, как будет стариться ее облик, показав неизбежные перемены, которые ее ждут.
Город, сделанный из костей,
Одетый плотью и кровью,
Чьи скрытые сокровища суть
Гордость и презрение,
Старость и смерть.

Шестая строфа показывает, что закону старения и тлена подвержены даже богатые люди, что он не щадит царские семьи, также как и всех остальных людей. Кроме того, здесь идет речь о той части нашего «я», которая не стареет.
Даже царские колесницы,
Прекрасно украшенные,
Разваливаются,
Так же и тело
Становится добычей старости.
Но Дхамма добрых людей
Не стареет:
Добрые говорят об этом цивилизованным.
«Добрые» — это люди, которые знают истинную правду. «Цивилизованные» — те, кто охотно готов обучаться, люди, стремящиеся к тому, что находится вне времени.

Седьмая строфа описывает людей, не развивающихся внутренне, тех, кто созревает физически, но не духовно.
Этот неслушающий человек
Растет, как бык.
Его мускулы увеличиваются,
А ум — нет.

Восьмая и девятая строфы — самые знаменитые в «Дхаммападе». Их также называют «Победная песнь».
Чередою многих рождений я прошел
без награды,
без отдыха
в поисках строителя дома.
Больно рождаться
снова и снова.
Строитель, я вижу тебя!
Ты больше не построишь дом.
Все твои стропила сломаны,
столб опоры уничтожен,
ушедший в Бесформенное ум
достиг предела желаний.

На первый взгляд эти строфы говорят не о старении, а о смерти и воскрешении. На Западе люди не очень верят в воскрешение после смерти. Говорящий эти стихи достиг нирваны и вышел из вечного круга смерти и повторного рождения. Можно воспринимать эти строки как рассказ о том, что происходит здесь и сейчас. В земной жизни «я» снова рождается всякий раз, когда мы прикипаем душой к тому, что считаем своим, — к настроению, чувству, душевному состоянию. Такая чреда повторных рождений в буквальном смысле слова измучивает человека. Это настоящая работа по обслуживанию своего «я» с его многочисленными симпатиями и антипатиями, душевными ранами.

Именно такое повторное рождение происходит, когда мы чувствуем боль в суставах и говорим себе: «Я стар». Внезапно мы рождаемся заново, в новом обличье, чтобы испытать новые страдания. Взглянув на происходящее со стороны, мы вольны отказаться от участия в этом процессе. Тогда «я» не будет создано, дом не будет построен. Среди повседневной жизни мы можем прийти к нирване.

В последних двух строфах говорится о людях, которые не в силах выбрать между жизнью духа и мирской жизнью. Можно жить одновременно и той и другой жизнью, а можно не жить ни одной из них, не уходить в них полностью. Тогда наши дни станут однообразными и пустыми.
Не живя целомудренной жизнью
И не накапливая богатства в юности,
Они впустую тратят время, как старые цапли
На высохшем озере, где нет рыбы.
Не живя целомудренной жизнью
И не накапливая богатства в юности,
Они лежат,
Как стрелы, не попавшие в цель,
Вздыхая по старым временам.

Ларри Розенберг 'Жизнь в свете смерти'

"Несколько лет назад я стал уделять слишком много внимания здоровью. Это неисчерпаемая тема, которой можно заниматься бесконечно. Но я понял, что не следует чем-то чересчур увлекаться. С годами я научился не придавать слишком большого значения состоянию своего здоровья. В этом вопросе нужно полагаться на здравый смысл и собственную мудрость. Мудрость – начало и конец всему.

А напомнил мне об этом Чогьям Трунгпа, очень известный, а ныне, к сожалению, покойный Учитель тибетского буддизма.
...

Как-то раз после занятий мы прогуливались по студенческому городку. Он предложил пообедать вместе. Я ответил, что пощусь. ... Мой знакомый был заинтригован и спросил меня, зачем я пощусь. Я попытался объяснить. В конце моего объяснения он хлопнул меня по спине и сказал: "Ты что, хочешь жить вечно?" И он был прав. Нужен был свежий взгляд со стороны, чтобы я понял суетность своих усилий.

Я помню время, когда все мои заботы о теле только усиливали страдания от осознания неизбежности смерти. Мне становилось невероятно тоскливо при мысли, что все мои усилия напрасны, что выпестованное мною красивое тело в конце концов превратится в прах. Это казалось мне ужасно несправедливым. В сущности, это была привязанность, подобная многим другим: я был привязан к своему здоровью.

Тело – еще один предмет, с которым, согласно четвертой заповеди, нам в конце концов придется расстаться. Наша задача состоит в том, чтобы умереть для тела уже сейчас, увидеть его недолговечность и неподчиненность нам, и сделать все, что в наших силах".

Ларри Розенберг 'Жизнь в свете смерти'

Живешь, живешь, а потом умер. Подскользнулся в ванной, упал, ударился. Еще минуту назад был, а теперь уже нет. Осталась простынь, на которой ты спал, окурки в пепельнице, волосы на одежде, мелочь в кармане — пару часов назад ты еще держал ее в руке, а теперь лежишь и не дышишь. Компьютер еще включен. Кто-то пишет тебе сообщения. Звонит. Какой-то человек думает, что скажет тебе что-то важное. А это уже совершенно неважно. (с.)

Почему у меня так много "мрачняка"?

У меня его нет. Моя жизнь насыщена цветами, красками, позитивом и хорошим настроением. Если у меня дома стоит череп волка, то он лучше смотрится в неоновой оранжевой краске. Если имеется иероглиф Смерти у меня на шапке, то он будет красным на чёрном фоне. Даже мой любимый девиз, "Viva la Muerte" (да здравствует смерть) - произносится с искренней радостью в голосе. Почему так? Почему я ношу на себе символы, от которых шарахаются многие люди? Причины две. Первая: мне абсолютно фиолетово на суеверия. Вот вообще плевать. От того же иероглифа "Смерть" шарахаются азиаты, а мне забавно наблюдать за этим. Или фобия перед чёрными кошками, или перед цифрами "13" и "666" и прочее - это всё лютая дичь. Это просто звери, это просто цифры. Вторая причина: в моей семье всегда и все относились к смерти, мягко говоря, довольно легко. Бабушка (по отцу) завещала себя похоронить под "Похороны панка" КиШа, а над входом в свою комнату держала африканскую маску, аналог надгробия. Да и мой дом находится на кладбище, я с детства у могил гулял и для меня это было частью_жизни. И вот тут надо уточнить: да, я чертовски много говорю о смерти, вот только у меня вектор развития направлен из_смерти, а не наоборот. Я агитирую против самовыпиливания, против одурманивающих и отупляющих веществ, напротив: я выступаю за чистоту сознания и мыслей. И ничто не очищает мысли так, как осознание своей смертной природы. У меня нет никакого мрачняка. Даже сейчас я сижу при свете синей лампы. Могу сидеть при свете красной лампы. И я в душе не понимаю тех, кто связывает смерть исключительно с чёрным цветом, мрачняком, хмурыми рожами и заунывным бредом про "тщетность бытия". На хрен, на хрен.

Для меня Смерть - часть Жизни. Я не загоняюсь мыслями о Смерти, я о ней помню. Это две большие разницы. Одно дело - постоянно думать о том, что ты сдохнешь. Другое дело - учитывать это обстоятельство и уделять время тому, что тебе интересно. Потому что времени у тебя не так много, как тебе кажется, смертный. ^,__,^

Саид Ши

Самый страшный ментальный вирус.

Вирус - это не столько "палач", как его принято воспринимать, сколько естественное биологическое оружие, существующее на нашей планете, видимо, уже миллионы лет. Вирус является агрессором для носителя ровно до тех пор, пока они не войдут в симбиоз и носитель не станет "домом" для вируса. Тогда вирус встанет на защиту носителя и будет выкашивать виды, близкие к носителю, чтобы тем самым очищать территорию от возможных конкурентов за ресурсы. Цена за такой симбиоз - огромная. Но плюсы тоже есть. Ярчайший пример - кролики в Австралии, которых в 1950 году заразили миксоматозом (смертельно опасной вирусной болезнью из Южной Америки), этот вирус сделал свое дело и перебил 99,8% австралийских кроликов. При этом выжившие кролики не только стали бессимптомными носителями вируса, но и похожими вирусами их теперь не извести. А вот если к ним попытаются подселиться здоровые кролики, то они очень быстро вымрут, вирус выкосит их под чистую.

Если переключиться с физических вирусов на "ментальные", то одним из самых популярных, "топовых" ментальных вирусов, является страх перед неизвестным, а его наиболее яркая форма называется "танатофобия", страх перед неизвестностью, которая лежит за гранью смерти. И этот ментальный вирус настолько силён, что его носителями (вполне с симптомами болезни) являются целые народы, чья культура наглухо оторвана от естественного и адекватного восприятия смерти. Например, в России есть много суеверий и страхов, связанных со смертью, в то время, как в той же Мексике есть "День Мёртвых", во время которого местные жители разукрашивают лица в грим черепов (стиль "Катрины Калаверы"), зазывают души умерших вернуться в мир живых и целыми семьями собираются на кладбищах, при этом с улыбками на счастливых лицах. У них танатофобии нет. Правда, у них есть и другая крайность, перекос в другую сторону в виде культа "святой смерти", но это не особо сильно развито в Мексике.

Так вот. Многие люди избегают упоминания смерти, делая вид, будто бы её вообще не существует. Однако, если Вы едите мясо, смерть находится в Вашей тарелке. Если Вы носите кожаную одежду или обувь, то Вы одеваетесь в смерть. Да что там - мы сами являемся настоящими живыми кладбищами, если учитывать, что в нас постоянно умирают клетки, из которых состоят наши тела. Что культ смерти, что попытка её избегать - всё это крайности. Но принять как факт свою смертную природу, изменить своё отношение к ней с "минуса" на "плюс" - это можно и нужно сделать, чтобы укрепить свою психику. Фактически, носители идеи позитивного отношения к смерти, как к явлению - это бессимптомные носители ментального вируса страха перед смертью. Они им не болеют. Но когда они сталкиваются с теми, кто подвержен страху перед неизбежным, то реакция последних бывает порой вполне болезненная и даже неадекватная. Почему? Потому что человеку проще очертить собственную реальность, свою сказку, вынести за границы своего мира всё то, что ему не нравится и считать это "правдой", в которую он будет верить. Но правда находится в том факте, что однажды мы все умрём, так же, как сейчас умирают клетки наших тел. И можно либо терять от этого факта свои ментальные силы, либо наоборот, подпитываться хорошим настроением, в духе "этот треш наконец-то однажды закончится, ура-ура, а пока он не закончился, я возьму лучшее из того, что есть в этом проклятом мире, пока моя тушка ещё шевелится".

Радоваться миру, учитывая свою смертную природу, или уходить из-за этого в меланхолию и тоску - это осознанный выбор каждого из нас. Этот выбор невозможно навязать. Либо в человеке есть то, что позволит ему выжить и адаптироваться к объективной реальности, либо этого в человеке нет. Экстренные ситуации не столько делают из людей "новые виды" человеческой расы, сколько проявляют изначально заложенный потенциал. Но выбор всё равно существует. Поменять базовые принципы, из которых состоит наш мир, мы не можем.

Поменять наше отношение к происходящему - более чем реально.

Саид Ши

Смерть день и ночь ходит крадучись по земле, а мы думаем, что будем жить вечно. Однажды спросили царя Юдистхиру, какая самая удивительная вещь в мире? И царь отвечал: "Всякий день вокруг нас умирают люди, а каждый думает, что он никогда не умрет".

Свами Вивекананда

Последний пост Бориса Акунина в Фейсбуке.

"ИЗ НЕВОШЕДШЕГО В КНИЖКУ «РУССКИЙ В АНГЛИИ»

У англичан странно интимные, не вполне мне пока понятные взаимоотношения со смертью.

В русской культуре к смерти отношение такое бодрячески-инфантильное, типа «И смерти нет, и свет в окне. Все влюблены и все крылаты». При детях о ней, безносой, упаси боже не говорят, чтобы не травмировать юную психику. Взрослый тоже гонит мысли черные прочь, лучше откупорит шампанского бутылку иль перечтет "Женитьбу Фигаро" .

Не то англичанин. Британская реклама со всех сторон манит выгодными похоронами и чудесными участками в рассрочку: планируйте свое будущее.

Недалеко от моего дома есть благотворительный магазин с жизнерадостным названием «Вдовцы и вдовы». Каждый раз, следуя мимо, я трусливо отворачиваюсь, поэтому точно не скажу, но, по-моему, туда сдают одежду, оставшуюся после скончавшегося супруга. Вероятно, там отовариваются люди с железными нервами.

В свое время с подобным бесстрашием я столкнулся в Японии. Я уже рассказывал в каком-то эссе, как мне в свое время довелось прочесть сочинения японских третьеклассников на стандартную тему «Мое будущее» и как все деточки, изложив свои обычные трогательно детские мечты, заканчивали описанием собственной смерти: я проживу сто двадцать лет и умру во сне; я совершу двойное самоубийство с тем, кого люблю; не собираюсь жить после восемнадцати, потому что потом начинается старость, и так далее. Я тогда отнес это к восточной, буддийской экзотике.

Но вот (на фотографиях) совершенно западные ясли при совершенно христианской церкви, тоже рядом с моим домом. Подобного макабра я не встречал и у Стивена Кинга.

Спускаешься по лестнице к дверям. Слева – вход в ясли, справа – в колумбарий. И вокруг кадки с растениями. Не простые, а поминальные или даже, может быть, погребальные. Возможно цветочки растут прямо из перемешанного с землей праха – я побоялся спросить.

А где бабуля? Почему она больше не приходит? А вот она, веточками качает.

Наверное, так и надо воспитывать детей. Им ведь не только жить, но и умирать. Но как-то чего-то мурашковато."

Не гроб на колёсиках, но близко. Да, этот лонгборд не для скейтпарков, а для спокойного катания по городу. Шикарный стиль, имхо. Просто едешь мимо людей и безмолвно напоминаешь о смертной природе человека. Красота.

Саид Ши