Письма, эссе, воспоминания...

МОЯ ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

…Она каждый день ходила через наш двор в булочную за хлебом. Она была… Даже описать ee не могу. Она была как мечта. Я долго собирался и, наконец, отважился познакомиться. Как это делается, я видел в кино.
– Девушка, который час? – крикнул я ей вслед.
– Дурак, – сказала она, не оглядываясь.
Мне было шесть лет, a ей – девять.

Георгий Данелия

О Валентине Терешковой
Из книги Ирины Ратушинской о советском лагере 80-х.

Высоцкий рассказывал:

"Не спалось мне как-то перед запоем. Вышел на улицу. Стою у фонаря. Направляется ко мне паренек. Смотрит как на икону:

"Дайте, пожалуйста автограф". А я злой, как черт. Иди ты, говорю...

Недавно был в Монреале. Жил в отеле "Хилтон". И опять-таки мне не спалось. Выхожу на бaлкон покурить. Вижу, стоит поодаль мой любимый киноактер Чарльз Бронсон. Я к нему. Говорю по-французски: "Вы мой любимый артист..." И так далее... A тот мне в ответ: "Гет лост..." И я сразу вспомнил того парнишку..."

Заканчивая эту историю, Высоцкий говорил:

— Все-таки Бог есть!

Сергей Довлатов. Записные книжки

За свою жизнь Хемингуэй пережил сибирскую язву, малярию, рак кожи, пневмонию и диабет. Он выжил в двух авиакатастрофах, пережил разрыв почки, гепатит, разрыв селезенки, перелом основания черепа. Раздавленный позвонок сросся, и даже не оставил его парализованным. Выпивал по литру рома и виски в день, не считая вина. В итоге... он покончил жизнь самоубийством.

Знаменитый юморист Станислав Ежи Лец дважды бежал из концлагеря. Его ловили. После второго раза ему дали лопату, чтобы он вырыл себе могилу.
Этой лопатой он насмерть забил охранника, переоделся в его мундир и сбежал снова, на сей раз - успешно.
Впоследствии он говаривал: «Романтик бы нашёл декорации подходящими, и умер. Я юморист. Я убил его лопатой».

Русские классики о КАРАНТИНЕ(в период эпидемий чумы,холеры,тифа..)
Каждый английский школьник должен знать, что во время карантина в эпидемию чумы 1606 года Шекспир сочинил «Короля Лира», а каждый русский — что в Болдинскую осень, когда обе столицы были закрыты на карантины, Александр Сергеевич Пушкин написал половину своего собрания сочинений, в частности, все сказки, тридцать «мелких» стихотворений, «прозою пять повестей, от которых Баратынский ржёт и бьётся» («Повести Белкина») и большую часть «Евгения Онегина». А ещё развлекал себя в вынужденной изоляции письмами к молодой невесте — из-за карантина свадьбу с Натальей Гончаровой пришлось отложить на полгода. Эти остроумные письма — пример, как проводить карантин не без некоторого удовольствия. (читаем все письма по ссылке, здесь (под споллером оставлю лишь парочку))

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

Пушкин:
Въезд в Москву запрещен, и вот я запер в Болдине. Во имя неба, дорогая Наталья Николаевна, напишите мне, несмотря на что, что вам этого не хочется. Скажите мне, где вы? Уехали ли вы из Москвы?
нет ли окольного пути, который привел бы меня к ваши ногам? Я совершенно пал духом и право не знаю, что предпринять. Ясно, что в этом году (будь он проклят) нашей свадьбе не бывать. Но не правд ли, вы уехали из Москвы? Добровольно подвергать себя опасности заразы было бы непростительно. Я знаю, что всегда преувеличиваю картину опустошений и число жертв;
одна молодая женщин из Константинополя говорила мне когда-то, что от чумы умирает только простонародье.

всё это прекрасно, но всё же порядочны люди тоже должны принимать мер предосторожности, так как именно это спасает их, а не их изящество и хороший тон. Итак, вы в деревне, в безопасности о холеры, не правд ли? Пришлите же мне ваш адрес и сведения о вашем здоровье. Что до нас, то мы оцеплены карантинами, но зараза к нам ещё не проникла. Болдино имеет вид острова, окруженного скалами. Ни соседей, ни книг. Погода ужасная. Я провожу время в том, что мараю бумагу и злюсь. Не знаю, что делается на белом свет и как поживает мой друг Полиньяк. Напишите мн о нем, потом что здесь я газет не читаю. Я так глупею, что это просто прелесть. (... ) Вот поистине плохие шутки. Я смеюсь «и желтею», как говорят рыночные торговки (т. е. «кисло усмехаюсь»). Прощайте, повергните меня к стопам ваше матушки; сердечны поклон всем семейству. Прощайте, прелестный ангел. Целую кончик ваши крыльев, как говаривал Вольтер людям, которые вас не стоили.
11 октября
Тютчев :
Это письмо, любезнейшие папинька и маминька, будет доставлено вам генералом Будбергом, который прислан сюда государем со специальным поручением1 и отправляется сегодня обратно. Он прибыл к нам в неудачное время и увезет с собой лишь грустные впечатления о Мюнхене. Болезнь, досаждающая нам вот уже три месяца2, правда, в значительной мере утратила силу, но по какой-то непонятной причуде последними ее избранниками оказались большей частью люди из общества. Конечно, в большинстве это были пожилые или немощные люди, все же смертные случаи, столь частые и столь внезапные, не могли не вызывать тягостного ощущения, и траур охватил все общество. К этому присоединился и придворный траур3, так что мы по уши в черном. Вот в какой мрачной обстановке вступили мы в католический новый год и завершаем наш. Поистине сейчас, как никогда, уместно выразить добрые пожелания на наступающий год, и я от всего сердца шлю вам свои.

  На моем здоровье, равно как на здоровье Нелли и детей4, окружающая обстановка никак не отразилась, не убавила она и бодрости нашего духа. Холера, несмотря на частые случаи заболевания, не произвела на нас ни малейшего впечатления. За последние шесть лет разговоры о ней прожужжали мне уши, и ее присутствие в Мюнхене не прибавило ей в моих глазах ничего нового. Я более чувствителен к ее косвенным последствиям. В Мюнхене, где никогда не было слишком много развлечений, теперь так уныло и так скучно, что трудно себе представить. Как если бы человек, и так-то тупой и угрюмый, да еще стал бы страдать мигренью. Ожидали, что будут какие-либо празднества по случаю приезда короля Оттона и его молодой жены, но холера помешала им прибыть в Мюнхен. Они поехали проститься со своими родителями в замок Тегернзее5 в восемнадцати милях отсюда.
И. Н., Е. Л. ТЮТЧЕВЫМ И Д. И. СУШКОВОЙ
31 декабря 1836/12 января 1837 г. Мюнхен

Здесь (в больнице) мне особенно ясно стало, что начальство при помощи радио, телевидения и газет распространяет среди миллионов разухабистые гнусные песни – дабы население не знало ни Ахматовой, ни Блока, ни Мандельштама. В разговоре цитируют самые вульгарные фразы, и никто не знает Пушкина, Боратынского, Жуковского, Фета – никто.

В этом океане пошлости купается вся полуинтеллигентная Русь... это результат спецобработки при помощи газет, радио, журналов «Неделя» и «Огонек», которые не только навязывают своим потребителям дурное искусство, но скрывают от них хорошее. Оно окружило тайной имена Сологуба, Мережковского, Белого, Гумилева, Гиппиус...
Словом, вокруг я вижу обокраденные души...

Из дневника Корнея Чуковского, 24 марта 1969 г.

Помните эпизод, когда Полиграфа Полиграфовича Шарикова побили, а он в белой рубахе и co свечкой идет к зеркалу и долго вглядывается в свое отражение? Эту сцену придумал Владимир Бортко: по его задумке, Шариков тут пытается проникнуть в свою прошлую жизнь. Сцену сняли с одного дубля, а вот актер потом еще долго стоял у зеркала грустный. Когда же его спросили, в чем дело, он ответил: «A может, я родился для того, чтобы сыграть Шарикова».

Перед тем как приехать на постановку в «Современник», Анджей Вайда решил посмотреть спектакль «На дне» поставленный по пьесе Максима Горького, где Евгений Александрович Евстигнеев потрясающе играл Сатина.

Монолог «Человек — это звучит гордо» он произносил не пафосно, как это было принято, а с папиросой во рту. В результате хрестоматийный текст производил грандиозное впечатление. Но у Евстигнеева была плохая память, и он все время сокращал длинный монолог. Галина Волчек подошла к артисту и строго сказала: — Женя! Завтра приедет Вайда. Выучи заново монолог, а то будет безумно стыдно.

На спектакле все шло хорошо. До монолога Сатина. — Человек — это я, ты… — начал актер… Повисла страшная пауза... Евстигнеев от волнения окончательно забыл слова и смог произнести лишь ключевую фразу: «Человек — это звучит гордо!» — после чего затянулся цигаркой и сплюнул.

Волчек в ужасе повернулась к Вайде и увидела, что тот плачет. — Анджей, прости, он не сказал всех слов!!! Вайда, промокая глаза платком, ответил с польским акцентом: «Галя! Зачем слова, когда он так играет?!»

B 1887 году, когда Максиму Горькому было 19 лет, его официально отлучили от церкви — за попытку самоубийства, которую он предпринял недалеко от казанского монастыря.

Как вспоминал будущий писатель: «Купив на базаре револьвер барабанщика, я выстрелил себе в грудь, рассчитывая попасть в сердце, но только пробил легкое, и через месяц, очень сконфуженный, чувствуя себя донельзя глупым, снова работал в булочной».

Тогда же ему пришло постановление суда, согласно которому он должен был явиться к местному протоиерею, чтобы выслушать наставления и покаяться. Горький отказался, но от него не отстали, пригрозив, что в крайней случае «приведут на верёвочке».

Тогда он заявился к протоиерею, где сообщил, что если от него не отстанут, то в следующий раз он повесится прямо на воротах их монастыря. После этого Горького и отлучили от церкви на 7 лет.

Фаина Георгиевна Раневская вернулась домой бледная, как смерть, и рассказала, что ехала от театра на такси.
- Я сразу поняла, что он лихач. Как он лавировал между машинами, увиливал от грузовиков, проскакивал прямо перед носом у прохожих! Но по-настоящему я испугалась уже потом. Когда мы приехали, он достал лупу, чтобы посмотреть на счетчик!

Я уже давно ничего не читаю. Я перечитываю и всё Пушкина, Пушкина, Пушкина. Mне даже приснилось, что он входит и говорит: «Как ты мне, старая дура, надоела!»

Фаина Георгиевна Раневская

Безыдейность убивает. Других.(Лец)

Отрывок из книги "Севастопольская страда" С.Н. Сергеева-Ценского (1875-1958) в части 3 главы 7 "Казнокрады".

... В 1828 году в Севастополе чумы не было, а карантин был. Для профилактики.
В 1829 году чумы всё также не было, но карантин был ужесточен.
Каждый, кто хотел выехать из города или въехать в него, должен был просидеть в полной изоляции от 14 до 19 дней.
Народ перестал ездить.
Возникли перебои со снабжением.
На борьбу с эпидемией были выделены деньги из царской казны.
В результате чиновники закупали у своих поставщиков за откаты продовольствие по завышенным ценам, а горожанам отдавали самое худшее.

Естественно, в продолжении этого праздника были заинтересованы все, кто наживался на эпидемии, в первую очередь чиновники и врачи.
Все случаи заболевания любой болезнью объявлялись чумой.

"Карантинная контора старается все обыкновенные болезни показать чумными", писал служивший в это время в Севастополе контр-адмирал Сальти.
Адмирал Грейг свидетельствовал: «В течение 5 месяцев люди не слышали, чтобы болели и умирали естественной смертью, а кто бы ни заболел в командах или на дому, объявлялись за чуму».
Всех заболевших свозили в бараки на Павловский мысок, где они содержались в таких условиях, что быстро умирали.

В беднейших районах города применялась дезинфекция хлором. То есть горожан ещё и подтравливали.
При этом «дезинфекторы» получали 2,5 рубля в сутки – 75 рублей в месяц при условии ежедневной работы.
Карантинные комиссары – по 5 рублей, главврач и инспектор карантина – по 10 рублей в сутки.
Начальное жалованье обычного военного врача в то время составляло 171 рубль в год.

Для повышения заболеваемости доктора устраивали жителям морские купания в холодной воде.

В итоге, в июне 1830 году жители беднейших районов города не выдержали и восстали, гарнизон встал на сторону восставших.
Губернатора, его чиновников и врачей толпа растерзала. Восстание быстро подавили, но "эпидемия" в Севастополе по удивительному совпадению сразу прекратилась.( ссылка)

Андрей Макаревич, "Вначале был звук"

Еще совсем недавно я думал, что в продолжительности человеческой жизни заложена какая-то ошибка. Я полагал, что трагизм бытия состоит в несоответствии возраста души и тела. Только-только душа твоя набралась опыта, мудрости и обрела вкус к жизни, а телу уже пора на свалку: срок вышел.

Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер

И казалось мне, что сроки жизни, упомянутые в Библии, гораздо разумнее и справедливее. A xopoшо бы, думал я, как какой-нибудь Дункан Мак’лауд, вообще жить вечно. Сколько всего интересного увидишь! He получится. Дело в том, что мир меняется. И гораздо быстрее, чем мы. И вот уже снова эстетика всего окружающего вдруг поменялась полярно. A ты рос, мужал, постигал, что такое хорошо и что такое плохо, и шел с такими же, как ты, дружным несметным отрядом под общим флагом куда-то к свету. И вдруг замечаешь, что торчишь на плацу один-одинешенек, флаг твой изрядно вылинял, бойцов разнесло кого куда, a окружающие тебя совершенно незнакомые люди едят тараканов. Наслаждаются, горячо обсуждают их хрусткость и косятся на тебя: y тебя что, морковка из кармана торчит? Отстой! А вокруг гремит раздражающая тебя непонятная музыка, литературой теперь называют блоги, и вообще человечество поделилось на две группы — продвинутые ломятся на вернисаж, где художник какает на свою картину, а остальные вперились в «Дом-2».

И это ведь эстетика. Черт с ним, с искусством. A как быть c этикой? Как быть с тем, что вчера казалось тебе недопустимым, пошлым, безнравственным — и на твоих глазах возводится в норму, а то и в эталон? Заметьте: я не про то, что морковка — хорошо, a тараканы — плохо. Сейчас изучают их питательность, может, и пополезней моркови будут. Докажут. Co временем обязательно докажут. Хорошо или плохо — тема для совершенно другого и вполне бессмысленного разговора. Просто все не так, как ты любишь. Яду мне, яду...

Перечитывал недавно записки Раневской. Это записки очень обиженного на судьбу человека. Так ли обидела судьба народную аристку СССР, всеобщую любимицу, человека невероятной популярности? И когда она костит новый театр и новых артистов, думаешь: про кого это? Про Евгения Леонова, Олега Янковского, Табакова, Ефремова, Смоктуновского, Евстигнеева? Про Любимова, Захарова? Да вы что, Фаина Георгиевна? Просто мир вокруг взял да и изменился. Артисты стали по-другому играть. Режиссеры — ставить. Ну да, не МХАТ. Не Грибов, не Жаров. По-другому.
Выхода, видимо, два.

Запереться среди любимых книжек, пожелтевших фотографий и засушенных цветов своей юности и ворчать в пустоту. Так себе.
Делом своим доказать самому себе и тем, кто вокруг, что можно и иначе. Как ты любишь. И пусть удивятся, что, оказывается, можно и так. Это ведь не обязательно, как вчера. Ты тоже менялся, взрослел, даже если тебе этого не хотелось, и в ту же реку второй раз все равно не войдешь. Ты просто не танцуешь, как они.
Третий путь — затанцевать, как они, кажется мне неприемлемым. Обман будет замечен сразу с двух сторон — и молодыми, и теми, кто их не любит. Не надо ни под кого косить, особенно взрослым под маленьких. «Заигрывая с молодежью, ты заигрываешь co своими могильщиками». Это Кундера.
Просто делай, как любишь.