Сцену смерти Анны Карениной Толстой срисовал с судьбы экономки и гражданской жены Бибикова - соседа писателя. Ее имя - Анна Степановна Пирогова. 32-летняя дама приревновала супруга к гувернантке Фирекель, с пустыми руками ушла из дому и бросилась на станции Ясенки под поезд. По рассказам жены писателя, он видел перерезанное надвое тело погибшей женщины, лежащее в стенах железнодорожной казармы. Именно Лев Николаевич был приглашен понятым после трагедии дабы констатировать её смерть. Тот случай стал огромным потрясением для Толстого. А вот Бибиков, который все это спровоцировал, не особо впечатлился этой историей. Совсем скоро он женился на той самой гувернантке, и та даже стала ему хорошей женой. Внешность же Анны списана с дочери Александра Пушкина, Марии Гартунг.
Прибыв в 1932 году в США, где действовал сухой закон, Уинстон Черчилль поспешил заручиться справкой от врача: «Справка о том, что на период восстановления после несчастного случая (его сбила машина, когда, переходя дорогу, он по привычке посмотрел направо, а не налево — прим.) достопочтенному Уинстону Черчиллю требуется употребление спиртных напитков, в особенности во время еды. Точное количество алкоголя, разумеется, не регламентировано, однако минимальными требованиями будут 250 кубических сантиметров».
«В тот единственный раз, когда я была у Александра Блока, я между прочим упомянула ему, что поэт Бенедикт Лившиц жалуется на то, что он, Блок, одним своим существованием мешает ему писать стихи. Блок не засмеялся, а ответил вполне серьезно: “Я понимаю это. Мне мешает писать Лев Толстой”». — Анна Ахматова
Композитор Шостакович об операции по удалению гланд: «Это одно из самых позорных воспоминаний моей жизни. Когда я пришёл в операционную комнату, то мной овладела первая пагубная мысль. Профессор имеет отличную репутацию. Но Бетховен имел ещё лучшую. Тем не менее в его обширном музыкальном наследии можно отыскать два-три неудачных опуса. Что, если моя операция окажется неудачным опусом профессора? Это вполне допустимо и совершенно естественно и даже не отразится в дальнейшем на отличной профессорской репутации. Этот ничтожный процент неудач для него может оказаться весьма значительным лично для меня. Тут я увидел, что вся операционная затемнена, как во время войны. Только над столом висит как бы электрическая пушка, которая должна освещать мои гланды. И вторая пагубная мысль овладела мной. А что, если произойдет короткое замыкание как раз посреди операции? И тут я закрыл рот и отказывался открыть его, несмотря на уговоры всего персонала от профессора до медицинских сестёр и санитарок. В конце концов все же им удалось усовестить меня. Не верьте, если вам будут говорить, что эта операция коротка и безболезненна. Она длится бесконечно. А боль настолько сильная, что я отбросил профессора ударом ноги».
Малевич нам показывал свой квадрат, мы делали вид, что нам очень интересно. Он почувствовал это, сказал: «С ним было очень трудно: он хотел меня подчинить» — «Как?» — «А вот так, чтобы меня совсем не было». — «И что же?» — «Я его одолел. Видите: вот тут его сторона чуть-чуть скошена. Это я нарочно сделал — и он подчинился». Тут мы поняли, какой он больной человек. (Сергей Бобров, из воспоминаний)
Это тот самый знаменитый ослик по кличке Некрасов, которого завел себе Афанасий Фет. Разлад между поэтами произошел в 1866 году, когда Николай Некрасов ради сохранения своего журнала «Современник» прочитал хвалебную оду генералу Михаилу Муравьёву-Виленскому, которого в либеральных кругах называли «Муравьёвым-вешателем» и даже «людоедом» за жестокое подавление польского восстания. После этого от Некрасова отвернулись почти все друзья и знакомые, а Афанасий Фет и вовсе назвал Николая Алексеевича «продажным рабом». «Но к музам, к чистому их храму, продажный раб, не подходи», – написал Фет. Спустя 15 лет, уже после смерти Некрасова, Афанасий Афанасьевич завёл себе ослика, причём заказал его из далекой Турции. Недолго думая, поэт нарек питомца Некрасовым. Летом 1890 года Фет и его ослик были запечатлены Сергеем Боткиным.
Этого человека ненавидела вся Москва: Гаврила Солодовников Над этим тщедушным стариком, ходившим в заношенной одежде, жившим в дешёвой комнате, издевались и смеялись из-за его скупости. Он экономил на всём, ел одну гречку, а на рынке мог что-нибудь украсть. Более того, в своих делах он был не очень честен: за всё это его ненавидели люди, а он их избегал. Гаврила Гаврилович Солодовников был богатейшим человеком Москвы. Он был безграмотен и косноязычен, но с предпринимательской жилкой. К 20 годам стал купцом третьей гильдии. К 40 его состояние превосходило состояние Третьяковых и Морозовых вместе взятых. На момент смерти он накопил до 40 млн. рублей. Родственникам он оставил 800 тыс. Оставшиеся деньги Гаврила Гаврилович завещал на благотворительность: на устройство земских женских училищ, профессиональных школ и детских домов, на строительство квартир для бедных. Он написал в завещании: «Большинство этой бедноты составляет рабочий класс, живущий честным трудом и имеющий неотъемлемое право на ограждение от несправедливости судьбы». Как-то его спросили: – Ну, куда ты свои миллионы, старик, денешь? Делать с ними что будешь? – А вот умру, и Москва узнает, кто такой был Гаврила Гаврилович!
Художник XIX века Эдвард Коли Бёрн-Джонс устроил похороны своей краске. Он был в шоке, когда узнал, что для достижения богатого коричневого оттенка в состав добавляют кусочки древнеегипетских мумий. Тогда мистер Бёрн-Джонс закопал тюбик с краской у себя в саду и произнес надгробную речь.
Единственная запись в дневнике Теодора Рузвельта в День святого Валентина. 1884 г., США 14 февраля 1884 года Теодор Рузвельт получил ужасную новость: его жена Элис и мать Марта скончались с разницей в несколько часов. Мать, которой было 50 лет, умерла от тифа, а жена Элис покинула этот мир в возрасте 22 лет, через два дня после родов. В своем дневнике Рузвельт сделал короткую, но крайне выразительную запись: он нарисовал большой черный крест и написал: «Свет моей жизни погас». Эта трагедия глубоко потрясла его и оказала сильное влияние на дальнейшую жизнь и карьеру. Вслед за этим событием Рузвельт на время оставил политическую деятельность и уехал на Запад, в Монтану, чтобы найти утешение в физическом труде и одиночестве.