Жизнь с Раманой Махарши. Воспоминания Аннамалая Свами

Другой свой удар я получил несколькими годами позже.

Повара ашрама приготовили блюдо из камбу – разновидности проса. Во время трапезы в столовой Бхагаван спросил Шантаммал, одну из кухарок ашрама: «Где Аннамалай Свами?» Шантаммал отправилась искать меня и обнаружила прямо на входе в столовую. Она сказала мне, что приготовлено камбу и что Бхагаван, по-видимому, пригласил меня отведать его, справившись обо мне.

Я вошел в столовую и принялся за еду поставленную передо мной. Поскольку я опоздал на трапезу то все еще ел, когда все поднялись, чтобы разойтись. Пока они уходили один за другим, Бхагаван стоял рядом со мной и наблюдал, как я доедаю свою порцию.

Пока я ел, он указал тростью на мою тарелку и спросил: «Ты знаешь, из чего это приготовлено?» Когда я сказал, что это камбу, Бхагаван, похоже, слегка удивился. Он думал, что основной ингредиент сделался неузнаваемым. «Как ты узнал, что это приготовлено из камбу?» – спросил он. Я сообщил ему, что Шантаммал сказала мне об этом, когда звала меня есть. Бхагаван рассмеялся и шутливо стукнул меня по спине тростью, приговаривая: «Это тоже камбу».


Одной из заключительных работ по постройке столовой было размещение названия здания в верху восточной стены. Буквы нужно было изготовить из цемента, выложив их на участке длиной в два с половиной фута и высотой в девять дюймов.

Бхагаван собственноручно написал тамильское слово пакасалай, что означает «столовая», большими буквами на листе бумаги. Он хотел показать мне, как вылепить буквы и расположить так, чтобы задействовать все доступное пространство. Когда он старательно выводил буквы этого названия, то сказал мне: «Сегодня я ощутил, что не могу сидеть смирно. Я почувствовал, что мне нужно сделать какую-нибудь работу. Поэтому я делаю для тебя этот чертеж. Если ты думаешь, что сможешь изготовить эти буквы из цемента в соответствии с формой, размером и пропорциями, которые я здесь изобразил, то приступай. В противном случае пусть это сделает кто-нибудь другой».

Человек по имени Шриниваса Рао, наблюдавший за всем этим, подошел к Бхагавану и сказал: «Он всего лишь деревенский парень. Он даже писать толком не умеет. Я выполню эту работу вместо него». Бхагаван не позволил ему сделать это. «Не вмешивайся в его работу – сказал он. – Иди и займись своими делами». Поскольку таким образом Бхагаван ясно дал понять, что хочет, чтобы именно я проделал эту работу, я выполнил ее в полную меру своих способностей.

Вверху я поместил дату, 1938, а под ней – слово пакасалай на тамильском. Следуя другому совету Бхагавана, под ним я написал название «Шри Раманашрамам» в стиле деванагари.

(Деванагари – стиль написания, используемый в хинди и санскрите. Нижеследующая история повествует о строительстве ведической школы в ашраме. В этих институтах, известных как Патхасалы, обучают знанию Вед мальчиков-брахманов.)

Пока шли работы по сооружению столовой, я также вел строительство Патхасалы. Изначальная идея этого здания принадлежала Раджу Шастри, местному брахману, преданному Ганапати Муни. Он приезжал в ашрам в течение нескольких лет, чтобы читать Веды перед самадхи Матери. Поскольку он был большим сторонником ведической традиции, то посоветовал Чиннасвами построить в ашраме Веда Патхасалу.

Когда Чиннасвами и Бхагаван дали добро на проект, я был назначен вести строительство. Поскольку это было намного более легкое задание, чем столовая, мне удалось выполнить его безо всяких затруднений.

Единственный любопытный инцидент, который мне вспоминается, произошел вскоре после окончания строительства.

Безо всякой цели я забрался на плоскую крышу и обнаружил Бхагавана, катающегося по ней туда-сюда. Он никак не объяснил свое странное поведение, а я таки не осмелился спросить его, что он делал. По моему предположению он каким-то образом наделял здание силой.

Если это звучит несколько фантастично, то следует сказать, что как-то раз я уже наблюдал, как он наделяет силой и освящает одно из строений ашрама. Когда Бхагаван пришел на церемонию открытия офиса, то сел на место Чиннасвами и неожиданно просидел там около пятнадцати минут. Сидя там, он погрузился в Я тем же образом, как он это часто делал во время параяны.

Все те из нас, кто присутствовал при этом, ощущали силу его безмолвия. Многие из нас пришли к выводу, что он сделал это для того, чтобы уполномочить сарвадхикари и офис в целом действовать от его имени и во имя его управлять ашрамом. Конечно, все это только предположение. Сам Бхагаван не дал никаких объяснений своего поведения в тот день.

Когда все работы по столовой были завершены, состоялась большая церемония открытия. Присутствовали все, включая Бхагавана. Во время церемонии Чиннасвами достал большую цветочную гирлянду и попытался надеть ее на шею Рагхавендре Рао, инженеру на пенсии, помогавшему мне. Тот отказался принять ее, говоря: «Я лишь помощник. Аннамалай Свами отвечал за это. Он работал в поте лица, чтобы закончить строительство. Отдай гирлянду ему».

Чиннасвами не пожелал публично признать мою роль, хотя с глазу на глаз сказал мне, что я проделал хорошую работу. Через несколько мгновений замешательства он поместил гирлянду на фотографию Бхагавана и сел.

Однажды в тот период, не могу вспомнить, когда именно, Бхагаван попросил меня построить ступени к Пали Тиртхаму со стороны, прилегающей к ашраму, чтобы преданные могли запросто спускаться к воде. Он отвел меня к резервуару, показал, где хотел бы видеть ступени, и указал, насколько широкими они должны быть.

(Пали Тиртхам – крупный резервуар величиной около пятидесяти квадратных ярдов, который граничит с ашрамом с западной стороны. Его питают потоки горных вод. В наполненном состоянии глубина воды в нем достигает пятнадцати футов.)

В то время ступеней не было вовсе. Преданным, желавшим добраться до воды, приходилось пробираться через ряд валунов, залегавших с восточной стороны резервуара. Первым делом мне надо было убрать эти валуны. В тот день нанимать рабочих было уже слишком поздно, поэтому я начал работу самостоятельно. Я попытался сдвинуть несколько камней, но они оказались слишком тяжелыми для меня. После нескольких неудачных попыток я отправился к Рамасвами Пиллаю и спросил, не может ли он отпустить со мной несколько своих работников.

В те дни он присматривал за садом ашрама вместе с семью или восемью другими людьми. Рамасвами Пиллай не выказал интереса к моей проблеме. Он сказал, что не может отказаться ни от одного из своих работников, потому как все они задействованы на важных работах.

Я пошел обратно к Бхагавану, сказал ему, что не могу в одиночку сдвинуть камни, и добавил, что Рамасвами Пиллай отказался дать мне кого-либо из своих людей.

Бхагаван выслушал мои проблемы и затем, довольно неожиданно, сказал: «Раз ты не можешь никого найти, чтобы сделать работу, я пойду и сам помогу тебе».

Бхагаван отправился к резервуару и указал на большой торчащий из земли камень. «Мы можем начать с него», – сказал он. Когда мы изо всех сил пытались поднять его, полотенце Бхагавана соскользнуло с его плеч и упало в грязь. Вскоре стало понятно, что этот камень слишком велик для нас. Нам удалось приподнять его на несколько дюймов с одной стороны, но сдвинуть его со склона мы не могли.

Бхагаван велел мне отпустить камень, говоря, что он слишком тяжел для нас, чтобы двигать. Когда камень упал на землю, то намертво вдавил в грязь полотенце Бхагавана. Тогда Бхагаван, к моему удивлению, оставил и работу, и полотенце и вернулся в холл.

Решив, что Чиннасвами – единственный оставшийся человек, который может мне помочь, я подошел к нему и сказал: «Знаешь, где полотенце Бхагавана? Оно в грязи под камнем в Пали Тиртхаме». Я отвел его к резервуару, показал полотенце и в двух словах описал все случившееся в тот день.

Чиннасвами был потрясен, услышав, что Бхагаван был вынужден трудиться как кули (чернорабочий) потому, что я больше никого не сумел найти в ашраме себе в помощь. Он пошел к Рамасвами Пиллаю и попросил его отправить всех своих садовых работников к резервуару.

Рамасвами Пиллай поначалу отказался: «Они работают в саду. С какой стати я должен посылать всех их ворочать камни в резервуаре? Кто будет ухаживать за садом, если все они будут работать там?»

Чиннасвами не стал его слушать и отправил всех его работников к резервуару помогать мне. Оглядываясь назад, я думаю, что небольшая попытка Бхагавана помочь мне была лишь тактическим ходом, дабы привлечь к моей работе больше людей. Он велел мне отпустить тот первый камень, прекрасно зная, что полотенце останется под ним. Он также знал по предыдущему опыту, как Чиннасвами отреагирует на такие новости.

Часто случайные работы, которые поручал мне Бхагаван, оказывались для меня сложными. Дважды или трижды я вынужден был говорить ему, что физически не способен справиться с определенным заданием в одиночку. В каждом случае Бхагаван предлагал мне свою помощь.

Другим преданным не нравилось смотреть, как Бхагаван занимается физическим трудом, поэтому они убедили Чиннасвами выделить мне постоянного работника, чтобы тот помогал мне во всех мелких работах, которые требовалось сделать. Все это случилось позднее. Пока же я строил ступени в Пали Тиртхаме, мне по-прежнему приходилось выполнять все мелкие работы самостоятельно.

Рамасвами Пиллай был очень раздражен вмешательством Чиннасвами. Он думал про себя: «Бхагаван и Чиннасвами – на стороне Аннамалая Свами. Мне здесь больше нечего делать. Я вернусь в свою деревню и буду жить там». Он покинул ашрам, но вскоре пожалел о своем решении. Не прошло и месяца, как он прислал Чиннасвами завуалированное послание: «Я пытался продавать иглы на улицах кузнецов. Когда все делают иглы, кто захочет их купить?» Он не сказал прямо, что хочет вернуться, но все мы высказали догадку, что это и было причиной записки.

Чиннасвами показал записку Бхагавану и спросил, что ему делать. Бхагаван велел ему не отвечать. Месяц спустя, когда Рамасвами Пиллай вернулся по собственной воле, Чиннасвами с радостью вернул ему его прежнюю должность.

Бхагаван поручил мне строительство двух лестниц: одной – в центре восточного берега с широкими ступенями, а другой – рядом с ашрамными зданиями, с более узкими ступенями. После многих дней работы мне удалось закончить все широкие ступени и все узкие, кроме четырех или пяти. Это было в конце дня в середине лета. Внезапно я почувствовал огромное желание завершить работу в тот же день.

Поскольку я знал, что не справлюсь с ней в одиночку, то предложил рабочим дополнительную плату за то, чтобы они остались и помогли мне. Все они согласились остаться до тех пор, пока работа не будет сделана. Бхагаван, казалось, одобрил мой план. Он попросил Кришнасвами, служителя в холле, приспособить электрическое освещение так, чтобы мы могли видеть, что делаем: «Аннамалай Свами неожиданно обнаружил жгучую решимость закончить работу к вечеру. Пойди, помоги ему: повесь несколько лампочек».

Работа шла вполне гладко, и нам удалось закончить последнюю ступень около одиннадцати вечера. Где-то спустя час прошел обильный летний ливень, столь сильный что менее чем за час наполнил резервуар до краев. До грозы резервуар был почти пуст. Теперь же поток позади ашрама в течение всего нескольких минут с нулевой отметки достиг пяти футов в ширину и двух футов в глубину.

Уровень воды в резервуаре не опускался в течение нескольких недель. Если бы в тот вечер мы не остались, чтобы закончить ступени, завершение работы было бы отложено на неопределенный срок. Не Бхагаван ли вселил в меня эту решимость работать допоздна? Не могу сказать, но я бы не удивился, если бы это оказалось правдой.

Мне было не привыкать работать по ночам. Когда дело касалось Бхагавана, я был на службе круглые сутки. Часто мне приходилось покидать постель посреди ночи, чтобы проконтролировать разгрузку больших гранитных камней, которые я заказывал в Ади-аннамалае. Двигать эти камни, некоторые из которых достигали десятидвенадцати футов в длину, было трудом изматывающим. Возницы не желали выполнять эту работу на дневной жаре. Вместо этого они появлялись между полуночью и двумя часами ночи.

Когда поставки прибывали, Бхагаван приходил ко мне в комнату и будил меня. Я всегда держал в комнате фонарь-«молния» на случай неожиданной поставки камней в течение ночи. Бхагаван обычно приходил и говорил: «Возьми свою „молнию" и покажи этим людям, куда сложить камни. Дай им еще лом, чтобы им легко было двигать камни».

Заказ этих камней был одной из приятных работ для меня. Деревня Ади-аннамалай расположена на дороге гири прадакшина в трех с половиной милях от ашрама. Всякий раз, когда нам требовались новые камни, я покидал ашрам около шести часов утра и шел в деревню. Я брал с собой маленький пакет с иддли, бананами и рисом, поскольку на улаживание всех дел часто уходило несколько часов. Перед уходом я всегда отправлялся к Бхагавану, чтобы сказать, что планирую уйти.

Думаю, что Бхагаван сам с удовольствием проделал бы эту работу. Несколько раз он говорил мне: «Если бы мне тоже давали такую еду, я бы с радостью выполнил эту работу».

Путь до деревни занимал около полутора часов. После этого большая часть утра уходила на то, чтобы сообщить детали заказа всем каменотесам. Когда работа была сделана, я шел в храм Адианнамалай, поскольку там имелась хорошая питьевая вода, и съедал свой обед.

Где-то в час дня я возвращался в ашрам, завершив гири прадакшину. Несмотря на мой плотный график, Бхагаван как-то раз настойчиво потребовал, чтобы я выучил наизусть десять стихов из «Шивананда Лахари», которые он сам выбрал.

В другой раз он сказал мне: «Если ты хочешь мокшу, перепиши эту книгу («Эллам Ондре») в свою записную книжку. Затем изучи ее и живи в соответствии с ее наставлениями».

Я ответил Бхагавану: «Ты даешь мне много работы. У меня нет времени для переписывания. Если кто-нибудь другой перепишет ее, то я с удовольствием прочитаю ее и изучу».

(«Эллам Ондре» («Все Есть Одно») – тамильский адвайтический текст XIX в. Единственный известный английский перевод, который мне удалось обнаружить, был издан частным образом в 1950 году в Коломбо, Шри-Ланка, в честь семидесятиоднолетия Бхагавана.)

Бхагаван отказался принять мою отговорку.

«Ты находишь время, чтобы написать меккеду (ежедневный список, где указывалось, сколько денег Чиннасвами должен заплатить каждому рабочему). Ты пытаешься получить мокшу, заплатив за нее цену?

Я попросил, чтобы ты сам переписал книгу, потому что, если ты сделаешь это, то таким образом она отпечатается у тебя в уме. Если ты перепишешь ее единственный раз, он будет равноценен десяти прочтениям. Пиши понемногу каждый день. Спешки нет. Даже если тебе потребуется месяц, ты должен сделать это сам».

С того самого дня я стал каждый день выделять немного времени на переписывание. Бхагаван сам помог мне, написав название каждой главы в мой блокнот на странице с оглавлением. Он также завершил переписывание, собственноручно вписав заключительную строку.

Когда копия была готова, он пролистал блокнот и исправил все мои ошибки. Хотя я и умел читать достаточно хорошо, но так и не удосужился научиться как следует писать.

В другой раз, сообщая мне планы строительства, он выписал стих из «Тируккурала» и дал мне:
«Состояние единства, в котором ты упрочен в Я, больше огромной горы».

Я до сих пор храню этот стих. Теперь он вклеен под фотографию Бхагавана в моей комнате» Бхагаван часто говорил мне, что я должен осознавать Я во время работы.

Он то и дело повторял:

«Не забывай свою истинную природу. Нет необходимости садиться и медитировать. Ты должен медитировать все время, даже когда работаешь».

В самом начале, когда я впервые пришел к Бхагавану, я попросил у него мантру. В ответ он велел мне без перерыва повторять «Шива, Шива». Позднее Бхагаван посоветовал мне удерживать внимание в Сердце во время работы.

Я читал, что Бхагаван говорил о месте, называемом Сердечным центром, которое, по его словам, находится в правой части груди. Я решил, что Бхагаван хочет, чтобы я сконцентрировался на этом конкретном центре. Однако, когда я начал практиковать таким образом, Бхагаван остановил меня и поправил.

«Этот правосторонний Сердечный центр – не истинное Сердце, – сказал он. – Истинное Сердце не локализовано где-то. Оно повсюду». «Прекрати медитировать на Сердечный центр, – продолжал он. – Найди источник. Это и есть истинное Сердце. Подобно тому как электричество поступает в дома людей не из личных счетчиков, а из единого источника, так и весь мир имеет один источник, который есть Я, или Сердце.

Ищи и исследуй этот источник безграничной энергии. Если бы центр Я действительно располагался в теле, Я умерло бы со смертью тела».

Из этих высказываний я понял, что, подобно тому как невозможно познать природу и источник электричества, глядя на счетчик в собственном доме, схожим образом невозможно достичь непосредственного переживания потока Я, концентрируясь на Сердечном центре. Я прекратил концентрироваться на этом центре и попытался следовать совету Бхагавана.

Чтобы удержать внимание на Я во время работы, с разрешения Бхагавана я воспользовался традиционными методами «нети-нети» (не это, не это) и аффирмацией: «Я не тело и не ум; я есть Я; я есть все».

Говоря о делах духовных, я должен упомянуть, что однажды получил у Бхагавана что-то вроде хаста дикши (инициации прикосновением рукой), хотя сам Бхагаван, без сомнения, не согласился бы с тем, что это было его намерение.

Это произошло в старой столовой. Там находился водопроводный кран, являвшийся основным источником воды в ашраме. Преданные наполняли из него свои ведра, а некоторые из них даже мылись поблизости. Поскольку постоянная струя воды превратила землю вокруг крана в грязь, Бхагаван попросил меня соорудить вокруг него платформу из кирпичей и цемента. Пока я занимался этой работой, Бхагаван сидел рядом на стуле.

В какой-то момент я поднялся и случайно ударился головой о кран. Практически сразу появился большой синяк. Бхагаван попросил Мадхаву Свами принести для меня джамбак (болеутоляющий бальзам). Когда его принесли, Бхагаван намазал им мою голову и затем обеими руками массировал ушибленное место около пятнадцати минут. Я тем временем продолжал делать свою работу.

Я думал: «Бхагаван всегда говорит, что я не тело. Зачем мне поднимать шумиху вокруг такой ерунды?» Затем мне в голову пришла другая мысль: «Случилась неприятность, но эта неприятность стала благословением. Только благодаря этому несчастному случаю мне посчастливилось ощутить обе руки Бхагавана на своей голове. Хотя я и не осознал этого сначала – сейчас Бхагаван дает мне свое благословение путем хаста дикши».

Бхагаван всегда отказывался давать хаста дикшу в любой официальной форме, несмотря на то, что несколько человек умоляли его об этом.

Чадвик был одним из тех людей, которые желали получить такую инициацию. Где-то в 1930-х годах он попытался завлечь Бхагавана в свою комнату, чтобы получить возможность попросить его о хаста дикше.

В то время, где-то в час дня ежедневно, Бхагаван прогуливался до Палакотту по тропе, бежавшей мимо баньянов, деревьев которые сейчас видны за аптекой. Чадвик попросил Рангасвами, который в те времена был служителем Бхагавана, привести его обратно в ашрам мимо его жилища. Он заранее проложил специальную тропу, чтобы Бхагаван мог запросто достичь его хижины на обратном пути в ашрам.

Бхагаван, должно быть, знал, что происходит, потому как в тот день, когда Рангасвами попытался направить его по другому маршруту, он отказался возвращаться даже по своему обычному пути. Вместо этого он отправился длинным окольным путем и в конце концов вернулся по тропе на холме.
Чадвик понял намек и отказался от своего плана.

Я встретил майора Чадвика в тот день, когда он впервые приехал в Шри Раманашрамам. Собственно говоря, я был первым ашрамитом, повстречавшимся ему, когда он вошел в ворота в 1935 году. Я стоял под большим деревом илуппай, которое до сих пор стоит рядом с главным входом. Чадвик подошел ко мне, решив, что, должно быть, я и есть Рамана Махарши, и простерся у моих ног.

Я попытался сказать ему: «Я не Рамана Махарши. Рамана Махарши внутри. Если вы хотите получить его даршан, я покажу вам, где он».

Все это было выражено с помощью жестов и слов, поскольку ни я, ни он не понимали языка друг друга. Чтобы прояснить ситуацию, я отвел его в холл, чтобы показать, кто истинный Бхагаван. Когда знакомство состоялось, Чадвик и Бхагаван проговорили несколько часов по-английски. Это было весьма необычно. Бхагаван редко говорил на английском подолгу, хоть и владел им достаточно бегло.

Вскоре стало ясно, что Чадвик планирует длительное пребывание в ашраме. Это повлекло за собой небольшую проблему, поскольку мы не располагали подходящим для него жильем. Потому как я занимал одну из самых больших хижин в ашраме, Чиннасвами в конце концов решил, что мне следует уступить ее Чадвику.

Для меня это не было проблемой, посколькуя запросто мог перебраться в одну из ашрамных хижин из листьев кокосовой пальмы. Чадвику подобную хижину не предложили, поскольку все мы решили, что она слишком примитивна для того, чтобы в ней жил иностранец.

Когда Чадвика привели в мою хижину, я все еще паковал свои вещи. Когда он узнал, что меня выселяют для того, чтобы предоставить ему жилье, он отказался от хижины. «Мне очень нравится этот человек, – сказал он. – Не надо выселять его из-за меня. Если вы вынудите его уйти, я тоже уйду и поищу другое жилье. Это большая хижина. Мы можем жить в ней вместе».

Все мы были несколько удивлены тому, что этот изысканный иностранец пожелал делить хижину с совершенно незнакомым человеком, особенно зная, что при желании может жить в ней один. Тем не менее, поскольку возражений его предложение не вызвало, Чадвик поселился в моей хижине и прожил в ней около полутора лет.

(В «Воспоминаниях садху» – собственном рассказе Чадвика о годах, проведенных с Бхагаваном, – он написал, что делил хижину лишь в течение трех месяцев. Когда я упомянул об этом Аннамалаю Свами, он сказал, что Чадвик, возможно, запамятовал даты. Аннамалай Свами говорит, что помнит, что делил с ним хижину намного больше года.)

Хотя поначалу мы мало что могли сказать друг другу– позднее я выучил несколько английских слов, а Чадвик – немного тамильских, – вскоре мы стали близкими друзьями.

Мы часто прогуливались вместе вокруг холма, как правило, предпочитая лесную тропу внешней дороге. Пока мы шагали, я потчевал его историями из «Йога Васиштхи» и «Кайвалья Наванитам».

Конечно, я мог выразить не более самых размытых очертаний, поскольку знал лишь около пятидесяти английских слов. Чадвик был не против слушать все эти причудливые повествования на косолапом английском, поскольку они давали ему возможность позднее беседовать с Бхагаваном.

Каждый раз, когда мы возвращались с прогулки, он говорил Бхагавану: «Аннамалай Свами пытался рассказать мне историю из „Йога Васиштхи", но мне удалось понять лишь немногое».

Бхагаван тогда спрашивал меня, какой эпизод я рассказывал. Я сообщал Бхагавану название истории, и он полностью излагал ее Чадвику по-английски.

Как-то во время очередной нашей прадакшины ремешок на одной из сандалий Чадвика порвался. Для него это было полной катастрофой, так как он был не способен идти по лесной тропе без обуви. Он сел и принялся громко восклицать: «Аруначала! Аруначала!» Через несколько секунд мы услышали ответный возглас: «Ом Аруначала!»

Воскликнувший – местный пастух – появился из-за скалы и поинтересовался, почему мы кричали. Я объяснил, что у Чадвика только что порвались сандалии, и показал ему порванный ремешок. Пастух пришел нам на помощь, починив его с помощью двух скрепок, которые вытащил из собственных сандалий.

Через несколько минут он покинул нас, сказав, что ему нужно присматривать за козами. Когда мы вернулись в ашрам, Чадвик рассказал об этом происшествии Бхагавану, закончив словами: «Я воззвал к Аруначале, и Аруначала пришел мне на помощь». Бхагаван согласился с ним: «Да, Сам Аруначала пришел тебе на помощь».

Все то время, пока мы жили вместе, Чадвик упорно выказывал мне смущающее почтение. Как-то раз он даже простерся передо мной ниц и велел своему слуге сфотографировать эту сцену. Он также сделал множество фотографий со мной, ведущим строительные работы. Не знаю, что в конце концов стало с этими фотографиями, потому что Чиннасвами вынудил Чадвика отдать их все ему.

(Я просмотрел все архивы с фотографиями в Шри Раманашрамаме, думая, что смогу проиллюстрировать эту книгу некоторыми из них. К сожалению, похоже, что ни одна из них не сохранилась.)

Через полтора года Чадвик решил, что хочет жить в отдельной хижине. Чиннасвами дал ему разрешение на строительство в пределах ашрама – редкая привилегия в те дни.

Было очевидно, что Бхагаван одобрил эту идею, поскольку помогал мне вести строительство новой хижины. Кроме того, он присутствовал на грихаправесаме (церемонии открытия), руководя ею с большого деревянного стула, который Чадвик предусмотрительно для него поставил.

Вскоре после того как хижина была закончена, Чадвик решил отправиться на месяц в Японию. По-видимому, ему хотелось уехать туда на долгие годы. Пока его не было, Бхагаван попросил меня построить водосточный желоб вокруг крыши дома Чадвика, потому что заметил, что дождевая вода стекает между стеной фасада и тростниковой крышей веранды. Он объяснил мне, как выполнить работу, и позднее пришел проинспектировать ее, чтобы убедиться, что она сделана, как надо.

Малайскому слуге Чадвика было дано разрешение вернуться в Кералу на тот месяц, пока Чадвик в Японии. Когда Чадвик написал нам, известив о дне своего возвращения, Бхагаван распорядился, чтобы офис сообщил об этом слуге, дабы тот принял необходимые меры для того, чтобы вернуться к сроку.

Я упоминаю об этих мелких, незначительных эпизодах только потому, что они иллюстрируют заботу и внимание Бхагавана, которые он всегда проявлял в отношении своих истинных преданных.

После того как Чадвик провел в ашраме несколько месяцев, преданный по имени Шешайер пожаловался Бхагавану на то, что Чадвик по почте получает посылки с мясом. Обвинение это было абсурдным, но, поскольку управление ашрамом не допускало употребление мяса на его территории, Бхагаван послал за мной и спросил, правда ли это.

Поскольку я делил комнату с Чадвиком и видел его каждый день, то смог заверить Бхагавана, что обвинение совершенно беспочвенно. Бхагаван закрыл тему, процитировав стих Аппара:

"Бывает человек настолько дурен, что ест коровью плоть, но если он становится преданным Господа Шивы, в волосах Которого Ганга, хоть он и совершает столь злое деяние, он мой Бог, и я должен простираться перед ним."

(Прежде чем продолжить повествование Аннамалая Свами, мне бы хотелось рассказать о том, как я собрал и свел воедино материал для этой книги.

Я интервьюировал Аннамалая Свами в течение шести недель в 1987 году. Несмотря на то что он обнаружил замечательную память на незначительные подробности того, что происходило 50–60 лет назад, он не помнил, в каком порядке эти истории имели место или в какой день происходили определенные события.

Для того чтобы установить приемлемую и достоверную хронологию, я сопоставил его истории с опубликованными рассказами других преданных и изучил старые бухгалтерские книги Раманашрамама, чтобы выяснить, когда именно велись те или иные строительные работы.

Также я изучил все старые фотографии в ашраме, чтобы узнать, в какой последовательности велось строительство.

По возможности я пытался найти подтверждение этим историям, беседуя с преданными, такими, как Рамасвами Пиллай и Кунджу Свами, которые жили и работали в ашраме в 1920-1930-х годах. В результате этого исследования могу сказать, что, хотя истории воспроизведены по воспоминаниям Аннамалая Свами или по записям, сделанным в его дневнике, общая структура книги и порядок, в котором рассказаны истории, полностью принадлежат мне.

В качестве итоговой проверки Аннамалай Свами дважды лично прочел рукопись и, внеся несколько небольших исправлений, подтвердил, что его истории пересказаны со всей точностью.

Пару раз мне удалось убедить Аннамалая Свами, что даты, полученные мной во время исследования, заслуживают большего доверия, чем его собственные воспоминания.

Например, пока я не доказал ему, что Шешадри Свами (человек, которого он повстречал на пути к Раманашрамаму) умер в январе 1929 года, он был уверен, что пришел к Бхагавану в 1930-м.

И все же по ряду историй, связанных со строительством Храма Матери, мы так и не пришли к согласию.

Аннамалай Свами ушел из ашрама (обстоятельства этого будут описаны ниже в этой главе) в 1938 году и отправился жить в Палакотту, чтобы в большей мере посвятить себя медитации.

Все найденные мною свидетельства указывают на то, что работы по строительству Храма Матери начались в 1939 году.

Церемония открытия работ состоялась в сентябре того года, и мемориальную табличку в память об этой церемонии до сих пор можно найти на внешней стороне южной стены храма.

Тем не менее, хотя я и показал все связанные с этим записи Аннамалаю Свами, он продолжает считать, что работы по строительству храма, которыми он занимался, проводились до того, как он покинул ашрам в середине 1938 года.

Из уважения к его желаниям я, таким образом, включил его истории о храме в эту главу. Лично мне кажется, что они происходили в начале и середине сороковых годов – в тот период, когда Аннамалай Свами вновь вел строительные работы в ашраме.)

Моим последним большим делом, порученным мне ашрамом, было ведение нескольких работ при строительстве гарбхагриха в Храме Матери.

Главный стхапати (храмовый архитектор) нес общую ответственность. Я лишь следил за некоторыми из работ и определял размер их ежедневной оплаты. Чиннасвами в течение многих лет мечтал возвести большой храм над останками своей матери.

Бхагаван одобрил идею храма, однако строительство откладывалось до тех пор, пока не было закончено большинство прочих крупных сооружений в ашраме.

Где-то в конце 1930-х годов Чиннасвами попросил меня выяснить, каково подлинное мнение Бхагавана о храме. «Бхагаван всегда прямо сообщает тебе о своих замыслах, – сказал он. – Пожалуйста, спроси его, как нам быть с Храмом Матери. Должен ли он быть простым или внушительных размеров?» Я передал эти слова Бхагавану. Его ответ был: «Если он будет построен хорошо и больших размеров, я буду доволен».

Чиннасвами, который многие годы пребывал в неясности относительно намерений Бхагавана, был вне себя от радости, услышав эту новость. Он немедленно принялся за подготовку к строительству. Поскольку это не было обычной каменной кладкой, потребовалось задействовать эксперта со стороны. Весь проект был доверен эксперту в храмовой архитектуре и инженерии. Он привел с собой множество квалифицированных каменщиков с большим опытом храмового строительства.

Поскольку все рабочие получали ежедневную оплату, меня попросили руководить некоторыми из них, чтобы быть уверенными, что деньги ашрама окупятся качеством. Хотя я ничего не знал о храмовом строительстве, у меня было достаточно опыта в руководстве рабочими, чтобы понять, что каменщики намеренно работают очень медленно.

Поскольку они считались квалифицированными рабочими, то ежедневно получали очень высокую оплату, делая очень мало. Мне казалось, что они нарочно растягивали работу одного дня на три. Я сказал им, что они обманывают ашрам, и попытался убедить их работать более честно, но они и не подумали изменить свой подход.

Один из них сказал мне: «Все вы здесь едите и спите бесплатно. Почему ты дергаешь нас из-за работы? Ты ничего не потеряешь, если мы будем работать медленно».

После нескольких неудачных попыток заставить их работать, я сообщил об этом Бхагавану: «Храмовые рабочие работают очень медленно. Вечером Чиннасвами выплачивает им все, что я вношу в список зарплат. Мне не нравится выбрасывать деньги ашрама на нечестных рабочих, но у меня нет полномочий на их увольнение. Каждый день я пишу в меккеду, что они должны получать оплату за полный рабочий день. Но им требуется три дня, чтобы выполнить работу одного. Когда я пишу, что им нужно заплатить за работу, которую они не сделали, разве не является это таким же обманом ашрама с моей стороны?»

«Не переживай из-за этого, – ответил Бхагаван. – Если они таким образом обманывают и вытягивают у ашрама деньги, которые не заработали, эти деньги не останутся у них. В конце концов они обнаружат, что их единственная собственность – это их молотки и зубила.

Зарплата, которую они получили нечестным путем, пропадет даром. Они не могут обмануть Бхагавана, они могут обмануть только самих себя. Они не могут использовать Бхагавана в своих интересах».

Он помолчал немного, прежде чем добавить:

«Они эксплуатируют ашрам и вытягивают из него деньги. Эти деньги не останутся у них. Нам не стоит волноваться о финансовой стороне работы, потому что Бог даст нам все необходимые деньги».

Как обычно, вера Бхагавана получила подтверждение. Храм сильно осложнил финансовое положение ашрама, но нам всегда удавалось продолжать работу.

Порой ашраму приходилось полагаться на приношения, полученные в течение дня, чтобы к вечеру выплатить заработную плату. В начале дня мы, бывало, нанимали рабочих, даже если знали, что у нас нет денег, чтобы им заплатить. В течение дня тем или иным путем поступали приношения, и к вечеру их всегда хватало, чтобы выплатить рабочим заработанные деньги.

В конце концов я решил, что моя совесть более не позволит мне руководить храмовыми рабочими.

«Я не хочу больше заниматься этой работой, – сказал я Чиннасвами. – Каждый раз, когда я составляю зарплатную ведомость, мне кажется, что я обманываю ашрам».

Чиннасвами принял мою отставку и попросил главного стхапати взять на себя всю работу. Я вернулся к ведению других строительных работ ашрама, которые все еще шли.

Хорошо известно, что Бхагаван никогда не принимал деньги, но однажды во время строительства Храма Матери я увидел, как он держал их в руках на протяжении нескольких минут.

Один из стхапати, работавший очень хорошо, был уволен просто потому, что главный стхапати проникся к нему сильной личной неприязнью.

Этот человек пришел к Бхагавану, вложил все свое выходное пособие в его руки и сказал ему: «Я работал очень преданно, но этот человек попросил меня уйти. Пожалуйста, пусть Бхагаван благословит меня». Бхагаван молча благословил его, глядя на него около десяти минут. После этого он вернул ему деньги.

Когда стены гарбхагрихи достигли потолка, Бхагаван попросил меня написать название храма на стене фасада.

Если смотреть на вход в гарбхагриху, можно увидеть двух слонов, вытесанных из камня. Под их ногами вырезан каменный свиток. Полное название храма, Матрубхутесваралайам (Храм Бога в Форме Матери), вырезано в этом каменном свитке.

Бхагаван написал мне это название буквами санскрита. Он хотел, чтобы я сделал трафарет, а затем краской нанес буквы на свиток. Позднее один из стхапати должен был высечь название, выдолбив часть с нанесенными мною буквами.

Сидя в холле в присутствии Бхагавана, я старательно вырезал название. Все мое внимание было направлено на эту работу, поскольку я знал, что не могу допустить ни малейшей ошибки. Все то время, пока я работал, Бхагаван наблюдал за мной.

Где-то в три часа дня он встал и направился к двери. Все в холле, кроме меня, встали. Я был в процессе вырезания буквы и боялся испортить ее, убрав ножницы с бумаги.

Я услышал, как кто-то позади меня пробормотал: «Бхагаван встал, а у этого человека нет никакого уважения. Он по-прежнему сидит на полу. Он даже не прекратил работу». Бхагаван, должно быть, тоже услышал этого человека, поскольку, похоже, передумал выходить. Вместо этого он подошел и сел на пол рядом со мной.

Он положил руку мне на плечо и стал внимательно смотреть, как я заканчиваю вырезание буквы. Затем, вопреки ожиданию, даже не думая выходить на улицу, он поднялся и снова сел на свою софу. После этого никто больше не жаловался на мое неуважение.

Когда вырезание было закончено, я краской нанес буквы на свиток в ногах у слонов. Пока я работал, главный стхапати попытался меня остановить. Он не слишком жаловал меня, поскольку я уже успел поговорить с ним о лени его рабочих.

Он крикнул мне: «Остановись! Я единственный человек, который знает, как правильно писать буквы таким образом! Как тебе справиться с такими вещами?»

Бхагаван снова пришел мне на помощь. Он стоял рядом, глядя на то, как я пишу буквы. Он утихомирил стхапати, сказав: «Он делает это не по собственному почину. Я сам велел ему сделать это».
Стхапати, зная, что не может указывать Бхагавану, позволил мне закончить работу.

Когда строительство близилось к завершению, опытному скульптору было поручено выплавить для храма статую Йогамбики из пяти различных металлов.

Проделать это нужно было методом «потерянного воска». При этой технике статую сначала изготовляют из воска, а затем полностью покрывают глиной, оставляя лишь маленькое отверстие. Когда глина засыхает, ее пропекают, чтобы сделать твердой. Из-за высокой температуры весь воск вытекает через маленькое отверстие, оставляя форму из обожженной глины, куда заливается расплавленный металл. Заливка расплавленного металла должна происходить в благоприятное время.

Астрологи, к которым обратились за советом, выбрали определенный день и сказали, что литье должно быть выполнено между восемью и половиной двенадцатого вечера.

Форма была изготовлена заранее, поскольку для ее производства благоприятного времени не требовалось. В назначенный день в восемь вечера скульптор разжег огонь между аптекой ашрама и баньянами. Он трудился в поте лица в течение нескольких часов, но так и не сумел расплавить металлы в тигле.

Я не эксперт в этих делах, но даже я видел, что огонь был очень, очень горяч. Скульптору то и дело приходилось пропитывать одежду холодной водой, чтобы нейтрализовать жару, и все это время он держался на расстоянии от огня, орудуя очень длинными щипцами.

Бхагаван ушел спать в свое обычное время, но когда наступила половина двенадцатого и расплавленного металла так и не было, я почувствовал себя вправе разбудить его. Я отправился в холл, объяснил ему ситуацию и спросил, что нам делать. Бхагаван ничего не ответил. Вместо этого он поднялся и отправился сам посмотреть, как идет работа.

Он сел на стул в десяти футах от тигля и стал внимательно смотреть на огонь. В течение одной или двух минут, без дальнейших усилий со стороны скульптора, все металлы начали плавиться. Бхагаван понаблюдал, как жидкость вливается в форму через отверстие в ее основании. Когда он убедился, что работа проделана должным образом, он вернулся в холл и снова лег спать.

На следующий день, когда скульптор сломал форму и осмотрел статую, он очень гордо объявил, что статуя безупречна.

Где-то 1930-х годах, когда я уже завершил множество строительных работ в ашраме, неожиданный визит мне нанес отец. Я отвел его в холл, чтобы представить Бхагавану.

По дороге туда я сказал ему: «Поскольку ты дал мне жизнь, я веду тебя к Бхагавану. Пожалуйста, получи у него любое благословение, какое тебе нужно».

Мой отец был явно доволен, что я стал горячим преданным Бхагавана. «Когда ты был мал, – сказал он, – я не хотел, чтобы ты становился садху. Но теперь я счастлив, что родил такого сына. Подобно отцу Маркандеи, я счастлив, что произвел на свет такого тапасина.

(До рождения Маркандеи его отец выполнял тапас на протяжении многих лет, чтобы у него родился сын. Однажды ему явился Шива и задал следующий вопрос: «Желаешь ли ты иметь добродетельного сына, который проживет лишь до шестнадцати лет, или же ты хочешь тупоумного, злонамеренного сына, который доживет до преклонного возраста?» Отец Маркандеи выбрал благочестивого сына, который не проживет долго.)

Когда я привел его к Бхагавану, Бхагаван стал рассказывать ему обо всей моей работе в ашраме: «Все эти большие здания были построены твоим сыном!» Я немедленно опроверг это заявление. «Нет! Нет! – сказал я Бхагавану. – Все они были построены твоей милостью. Все это – часть твоей лилы (божественной игры). Как бы я сумел сделать хоть что-либо из этого сам?»

Тогда мой отец неожиданно заявил: «Куда бы ты ни пришел, это место будет процветать. Я видел это в твоем гороскопе. Там было любопытное соединение, которое указывало на то, что храмы и строения будут появляться везде, где бы ты ни жил. Именно поэтому я пытался удержать тебя дома. Я хотел, чтобы эти строения появились в нашей деревне. Я знал, что если ты станешь санньясином, то уйдешь жить в другое место. Я пытался помешать тебе стать санньясином, не пуская тебя в школу. Мысль моя была такой: „Если он никогда не научится читать, то никогда не прочтет писания и никогда не обнаружит интерес к Богу".

План мой провалился, потому что твоей судьбой было прийти сюда. Я ни о чем не сожалею. Я счастлив, что все случилось, как оно случилось».

Мой отец остался где-то на месяц, и в течение этого периода мы ходили на гири прадакшину практически ежедневно. По окончании его пребывания я проводил его до станции. Пока мы ждали поезда, он начал плакать. Сквозь слезы он спросил, увидит ли он меня еще раз в этом рождении. У меня было сильное внутреннее ощущение, что ответом является «нет».

Однако, чтобы утешить его, я сказал: «Я не думаю, что нам суждено снова встретиться в этом рождении. Но, возможно, ты примешь новое рождение и придешь ко мне. В том рождении, возможно, мы оба будем любить друг друга. Бог может все это устроить».

Мои предчувствия оказались верными. Я никогда больше не видел своего отца.

Некоторое время спустя моя мать тоже приехала и осталась на месяц. Я познакомил ее с Бхагаваном и также почти ежедневно ходил с ней на гири прадакшину. Через месяц она объявила, что хочет остаться в ашраме и ухаживать за мной подобно тому, как мать Бхагавана ухаживала за ним в Скандашраме. Поскольку у меня было сильное ощущение, что это не ее судьба, я попросил ее пойти к Бхагавану и поговорить с ним об этом.

Бхагаван не дал ей разрешение остаться. На самом деле он даже не стал обсуждать с ней этот вопрос. Когда она спросила его, уехать ей или остаться, Бхагаван сказал: «По! По! По! По! («Уезжай! Уезжай! Уезжай! Уезжай!») и взмахом руки велел уйти.

Несколько лет спустя я получил письмо, в котором сообщалось, что мой отец скончался. Показав его Бхагавану, я сказал: «Пожалуйста, благослови его, ведь он дал мне рождение. Без этого рождения как бы я оказался рядом с тобой?»

Бхагаван кивнул и сказал: «Да». Когда умерла моя мать, я попросил его о том же и получил такой же ответ.

Мои дни работника ашрама подходили к концу, хотя в то время я еще не осознавал этого. Оглядываясь назад, я припоминаю только один эпизод, указывающий на то, что Бхагаван знал, что мое время в ашраме подошло к концу.

Я копал что-то с помощью лома, когда Бхагаван подошел и спросил меня: «Ты сам решил сделать эту работу или Чиннасвами попросил тебя об этом?» Я ответил, что Чиннасвами попросил меня сделать ее.

Бхагаван был недоволен: «Значит, он дал тебе работу. Значит, он дал тебе работу. Почему он дает тебе подобную работу?»

Несколько позднее Йоги Рамайах заметил Бхагавану: «Аннамалай Свами работает в поте лица. Его тело очень ослабло. Тебе нужно дать ему отдохнуть». Бхагаван согласился с ним: «Да, нам нужно дать ему отдых. Нам нужно дать ему свободу».

Через несколько дней я отправился к Бхагавану в ванную комнату, чтобы помочь ему принять утреннюю ванну.

Вместе с Мадхавой Свами я, как обычно, натер его маслом и сделал массаж.

Когда процедура была закончена, Мадхава Свами задал вопрос: «Бхагаван, люди, которые принимают ганджа лехиям (аюрведический препарат, основной ингредиент которого конопля), переживают что-то вроде ананды (блаженства). Какова природа ананды? Это та же ананда, о которой говорят писания?»

«Поедание ганджи – очень плохая привычка», – ответил Бхагаван.

Затем, громко рассмеявшись, он подошел ко мне, обнял меня и воскликнул: «Ананда! Ананда! Вот как ведут себя люди, принимающие ганджуя!»

Это не было быстрым объятием. Мадхава Свами позже сказал мне, что Бхагаван крепко обнимал меня почти две минуты.

Через несколько первых секунд я полностью утратил осознавание тела и мира. Сначала было ощущение счастья и блаженства, но вскоре оно уступило место состоянию, в котором не было чувств и переживаний. Я не потерял сознание, я просто прекратил воспринимать все, что происходило вокруг меня. Я оставался в этом состоянии около пятнадцати минут. Когда я пришел в свое обычное мирское сознание, то стоял в ванной комнате один.

Мадхава Свами и Бхагаван давно ушли на завтрак. Я не видел, как они открыли дверь и вышли, как и не слышал звона колокола к завтраку. Это переживание полностью изменило мою жизнь. Как только я вновь обрел привычное сознание, я знал, что моя трудовая жизнь в Шри Раманашрамаме подошла к концу.

Я знал, что с этого момента буду жить за пределами ашрама и проводить большую часть времени в медитации.

Существовало правило, согласно которому только те, кто работал в ашраме, могли жить в нем все время. Желающие проводить время в медитации должны были жить в другом месте. Таким образом, я знал, что мне придется покинуть ашрам и самому заботиться о себе, однако мысль лишиться привычной еды и жилья никогда не тревожила меня.

Я явился в столовую с опозданием, чтобы съесть свой последний завтрак. Как только я закончил есть, то отправился на холм в поисках Бхагавана. Я нашел его сидящим на большом камне.

«Я принял решение покинуть ашрам, – сказал я. – Я хочу уйти в Палакотту, чтобы жить в одиночестве и медитировать».

(Палакотту – земельный участок, примыкающий к ашраму с западной стороны. Несколько преданных Бхагавана, которые не хотели постоянно находиться в ашраме, жили и медитировали там.)

«Ах! Очень хорошо! Очень хорошо! Очень хорошо!»-воскликнул Бхагаван. Решение получило его явное одобрение. Могло ли быть иначе, если сам Бхагаван дал мне переживание, ускорившее это решение?

Получив разрешение Бхагавана, я сложил свои пожитки и запер хижину. Я также запер все другие места, за которые отвечал.

Отнеся связку ключей Чиннасвами, я сказал ему: «Я решил уйти и жить в Палакотту. Будь добр, возьми и храни эти ключи». Чиннасвами, понятное дело, был очень удивлен. «Почему ты уходишь? – спросил он. – Ты построил все эти здания. Ты так много сделал здесь. Как ты можешь уйти после того, как проделал всю эту работу? Где ты будешь спать? Как ты будешь питаться? У тебя будет множество трудностей, потому что ты не сможешь поддерживать свое существование. Не уходи, останься здесь».

Я сказал ему, что не изменю своего решения. Я также попытался вручить ему ключи, но он отказался принять их. Мне не хотелось вступать с ним в новый спор, поэтому я просто отдал ключи Субраманиаму, который тоже был в офисе, и ушел.

Это стало резкой переменой в моей жизни. Через несколько часов после переживания я шагал в Палакотту, прекрасно зная, что оставляю позади всю свою прошлую трудовую жизнь.

Палакотту

Когда я попросил у Бхагавана разрешения перебраться в Палакотту, я понятия не имел, где буду жить и как буду поддерживать свое существование, находясь там. Это мелочи, думал я, которые разрешатся сами собой должным образом.

Поскольку Бхагаван явственно одобрил мое решение, я был уверен, что он будет продолжать заботиться обо мне. Моя вера в него вскоре была вознаграждена.

Когда я шел в сторону Палакотту, то повстречал Мунагала Венкатарамиаха, составителя «Бесед с Шри Раманой Махарши».

«Я только что ушел из ашрама, – сказал я ему. – Я направляюсь в Палакотту поискать место, где можно остановиться. Отныне я решил проводить все свое время в медитации».

Мунгала Венкатарамиах был удивлен, услышав эту новость, но в то же время очень обрадован, поскольку хотел, чтобы кто-нибудь присмотрел за его хижиной. «Сегодня с утра, – сказал он, – я получил телеграмму из Бомбея, в которой говорилось, что мне нужно немедленно приехать. Сейчас я направляюсь на станцию. Возьми ключи от моей хижины и живи там, пока я не вернусь. Тебе не нужно ничего покупать. В хижине уже есть все, что тебе может понадобиться. Вероятно, я вернусь где-то через месяц».

Отдав мне ключи, он поспешил на станцию. У него даже не было времени показать мне жилище. Мне потребовалось лишь несколько минут, чтобы перенести в хижину свой нехитрый скарб. По-прежнему нужно было решать проблему с едой – у меня не было ни денег, ни каких-либо перспектив на их получение, – но мой ум отказывался обращать внимание на эту проблему.

В своем эйфорическом состоянии я просто понадеялся, что Бхагаван позаботится обо всем. И снова моя вера оказалась вознаграждена.

Спустя несколько часов появился слуга майора Чадвика с кухонной плитой, несколькими кастрюлями и достаточным количеством съестного, чтобы приготовить для меня обед. Он объяснил свое присутствие тем, что Чадвик велел ему отправиться ко мне и приготовить для меня обед. Я не был чрезмерно удивлен тому, что Чадвик решил помочь мне. Мы были с ним друзьями на протяжении нескольких лет. Удивили меня, однако, обстоятельства, связанные с этим предложением.

Ранее в то утро Чадвик сидел возле Бхагавана в старом холле, пытаясь медитировать. Это не увенчалось особым успехом, ибо каждый раз, когда он закрывал глаза, в его уме возникал образ моего лица. После нескольких безуспешных попыток отделаться от него он прекратил медитативные усилия и покинул холл.

По дороге к своему жилищу – обо всем этом он рассказал мне в тот же день позднее – он с беспокойством думал о своей неспособности медитировать. Он пришел к выводу, что иметь близких друзей среди других преданных не идет на пользу, поскольку такие взаимоотношения тревожат ум.

Когда он подошел к хижине, его слуга сказал ему: «Аннамалай Свами сегодня утром покинул ашрам и ушел жить в Палакотту».

Чадвик был удивлен не менее других, услышав эту новость, однако его удивление вскоре уступило место чувству облегчения. Он понял, что мои навязчивые образы, которые виделись ему за несколько минут до этого, не были, как он решил сначала, нежелательной помехой в медитации. Наоборот, они были призывом Бхагавана оказать мне какую-либо помощь.

Он позвал слугу и дал ему указания: «Аннамалай Свами – хороший преданный, прослуживший Бхагавану много лет. Некоторым образом я чувствую себя обязанным позаботиться о нем. Отнеси ему в хижину еды и приготовь поесть. Сейчас десять утра. Когда колокол ашрама зазвонит на обед в 11:30, я хочу, чтобы Аннамалай Свами сел и хорошенько поел. Я не хочу, чтобы он испытывал какие-либо неудобства только потому, что ушел из ашрама».

Чадвик и сам пришел позднее, чтобы посмотреть, как идут мои дела. «На протяжении нескольких лет я наблюдал, как ты выполняешь строительные замыслы Бхагавана, – сказал он. – Теперь, когда ашрам более не поддерживает тебя, я буду заботиться обо всех твоих нуждах. Я прослежу за тем, чтобы тебе не пришлось скитаться в поисках еды».

Чтобы подкрепить свои слова, он немедленно снабдил меня печью, кухонной утварью и едой на много дней вперед.

В последовавшие за этим недели он проделывал ревизию моих съестных припасов всякий раз, когда навещал меня. Он никогда не спрашивал, нужно ли мне что-нибудь, но всегда проверял это сам.

Если он считал, что у меня заканчивается определенный вид съестных припасов, то велел слуге купить новые припасы и отнести их мне. Это было очень удобно, потому как Бхагаван сам наказал мне вскоре после того, как я перебрался в Палакотту: «Ни у кого ничего не проси. Ты должен жить тем, что Бог решит послать тебе, если только это саттвическая пища. Держись в стороне от тех вещей, которые происходят вокруг тебя. Оставайся в своей хижине как можно дольше и не трать время на посещение других людей».

Бхагаван как-то рассказал мне странную историю о группе преданных-домовладельцев, живших в стародавние времена. Эти люди жили со своими семьями в городе, однако практически не соприкасались с ними. Каждое утро они готовили и ели, шли в ближайший лес и проводили большую часть дня отдыхая под деревьями.

На закате они возвращались в свои дома в городе. От заката до рассвета они пели бхаджаны (духовные песнопения) и выполняли прочие духовные практики. Поскольку у них было достаточно денег, чтобы жить, не работая, они могли повторять этот цикл ежедневно.

Эти домовладельцы никогда не общались с мирянами. Вместо этого они жили в полном отрешении, проводя все свое время в мыслях о Боге и молитвах.

Бхагаван никогда не поощрял крайние формы поведения, но когда он рассказывал мне об этих людях, было очевидно, что он одобряет их стиль жизни. Думаю, что он пытался дать мне понять, что общество мирян – препятствие к садхане.

Когда в 1938 году я перебрался в Палакотту, то попытался следовать его совету, живя в отрешении и уединении. Я оставался в хижине Мунагалы около двух месяцев. Когда он вернулся из Бомбея, в нескольких ярдах от нее я нашел другую пустовавшую хижину, которую незадолго до того покинул Тамбирам, сын Мудальяр Патти.

Он был очень рад отдать мне это жилье, поскольку я немного помогал ему во время его строительства. «Все вещи, которые могут потребоваться садху, – внутри, – сказал он. – Возьми ключ и пользуйся хижиной, пока меня нет». Он не стал требовать хижину обратно, когда вернулся несколькими месяцами спустя.

«Я предложил тебе это жилье, – сказал он. – Зачем мне теперь отнимать его? Здесь достаточно хижин. Я пойду жить в другое место».

В те дни я достаточно дружелюбно относился к Вайкунте Васу, человеку, который стал одним из служителей Бхагавана в 1940-е годы. В то время он жил в Пондичерри, однако часто приезжал навестить меня с большой группой преданных. Когда бы он ни приезжал, все они ночевали в моей хижине.

В один из их визитов пошел довольно сильный дождь. Внутри было недостаточно места для приготовления пищи, поскольку народу было слишком много, а дождь не позволил готовить снаружи. В конце концов Вайкунте Васу пришлось послать кого-то из этих людей в город купить для нас еды.

Пока их не было, он сказал мне: «Это место очень тесное. Мы доставляем тебе много хлопот, когда приезжаем сюда. Если ты построишь какой-нибудь навес или веранду, мы все сможем останавливаться там в свои будущие приезды, не беспокоя тебя. Не волнуйся о затратах, мы все оплатим».

Все преданные пожертвовали кто сколько мог. Я тоже внес пятьдесят рупий, поскольку счел это хорошей идеей.

Я известил человека по имени Арумугам, каменщика, изрядно помогавшего мне в мои трудовые дни, что мне требуется его помощь в постройке хижины. Он немедленно пришел. Пока мы с Арумугамом осматривали место, решая, что нужно сделать, Бхагаван увидел нас и подошел посмотреть, чем мы занимаемся. До этого он неспешно шел вдоль канала, который протекает позади Палакотту.

Заметив нас, он резко изменил направление и подошел к нам. «Ты планируешь построить дом для Свами?» – спросил Бхагаван Арумугама.

Это не было частью нашего плана, но Арумугам неожиданно для самого себя сказал: «Да, я его построю». «Какие материалы ты думаешь использовать, – спросил Бхагаван, – глину или кирпичи? Крыша будет черепичная или плоская?»

«Я думаю, что сделаю стены кирпичными, – сказал Арумугам, – и поверх них положу плоскую крышу».

Я был очень удивлен слышать это. До прихода Бхагавана самое грандиозное, что мы обсуждали, был навес из листьев кокосовой пальмы. Теперь же, перед лицом Бхагавана, Арумугам давал обещание себе (и, возможно, мне) построить дорогостоящий дом. Бхагаван, похоже, одобрил замысел. «Давайте продумаем пошагово, как это будет происходить», – сказал он.

Позже, закончив свои дела с нами, он удалился. Я спросил Арумугама, зачем он дал все эти требующие затрат обещания, если знал, что я планировал построить всего лишь маленькую хижину.

«Я не знаю, – ответил Арумугам. – Слова сами собой пришли ко мне, когда Бхагаван задал мне вопрос. Но теперь я дал свое слово Бхагавану и должен сдержать его. Бхагаван заставил меня произнести эти слова, значит, должно быть, Бхагаван хочет, чтобы этот дом был построен. Не волнуйся о деньгах. Даже если мне придется продать свой собственный дом, чтобы оплатить твой, я сделаю это».

Строительным планам Бхагавана вскоре был дан благоприятный старт. Спустя день после того как Арумугам дал свое обещание, я получил неожиданное пожертвование в сто рупий. На эти деньги Арумугам закупил четыре тысячи кирпичей и сложил их на видном месте напротив хижины Кунджу Свами в качестве знака Бхагавану, что он серьезно намерен выполнить свое обещание.

Арумугаму не пришлось продавать свой дом. Как и в случае всех остальных строительных проектов Бхагавана, деньги просто появлялись всякий раз, когда были нужны.

Первоначальное пожертвование от Вайкунты Васа и его друзей из Пондичерри позволило нам приступить к работе немедленно. Мы начали с того, что выкопали рвы под фундамент около шести футов глубиной. Это была трудоемкая работа, потому что в земле было много камней. Чтобы закончить рвы, нам пришлось выкопать около двухсот гранитных камней.

Когда в одну из своих ежедневных прогулок в Палакотту Бхагаван увидел эти камни, он рассмеялся и заметил: «Вы нашли зарытые сокровища».

Мне они не показались особо ценными; они выглядели, как обычные куски горной породы.

Бхагаван продолжал: «Даже если бы ты нашел зарытое сокровище, что бы ты сделал с ним? Тебе бы пришлось продать это сокровище, чтобы купить камней для фундамента. А теперь посмотри, что произошло здесь: Бог не только снабдил тебя бесплатными камнями, он еще и доставил их».

Бхагаван относился к моему дому, словно это было здание ашрама. Каждый день он приходил посмотреть на строительство, давал советы и часто расспрашивал нас о дальнейших планах.

Когда Арумугам заметил, какой большой интерес проявляет Бхагаван, он стал проникаться все большим и большим энтузиазмом по отношению к работе.

Поскольку он чувствовал, что это Бхагаван сподвиг его начать работу, то все это время был убежден, что выполняет замыслы Бхагавана, а не свои собственные.

У нас закончились деньги, когда стены достигли верхней части окон. Поскольку не было ни денег, ни работы, я решил разобрать строительные леса. Я понятия не имел, когда мы опять сможем продолжить строительство.

Должно быть, Бхагаван увидел меня за этим занятием, когда совершал одну из своих прогулок в Палакотту. Когда позднее я пришел в холл, Бхагаван немедленно спросил меня, почему я разобрал леса. Я ответил ему, что у нас больше нет денег.

Бхагаван обратился к Кришнасвами, своему служителю, и сказал довольно многозначительно: «У Аннамалая Свами нет денег. Он говорит, что у него нет денег».

Как только я услышал, что Бхагаван говорит таким странным образом (Кришнасвами тоже слышал мои слова), я понял, что наша денежная проблема так или иначе разрешится.

Когда Бхагаван проявлял особый интерес к проблеме преданного, как это было в данном случае, некая божественная сила автоматически давала решение. Сам Бхагаван ничего не делал. Он никогда не заявлял, что собирается решить проблему, как и никогда не принимал на себя ответственность за удивительные события или совпадения, которые приводили проблемы преданных к удовлетворительному разрешению. Он просто знал по многолетнему опыту, что, если преданный пришел к нему со своей проблемой, эта проблема, как правило, будет решена через какое-либо непостижимое и спонтанное проявление Я.

На следующий день я получил пожертвование в 200 рупий от Рамасвами Мудальяра, преданного, который был со мной на достаточно дружеской ноге, когда я работал в ашраме.

Он жил в Ачарапаккаме – деревне между Мадрасом и Тируваннамалаем. Когда он прознал, что я строю для себя дом, то послал деньги и затем позднее пришел сам, чтобы помочь мне с работой.

Вайкунта Вас также навестил меня и вызвался помочь. Поскольку работа была уже наполовину сделана, нам троим удалось закончить ее менее чем за месяц.

Мы были готовы начать работу над крышей, когда Бхагаван пришел и предложил решение: «Хорошо бы вам в качестве перекладин использовать балки из пальмировой пальмы. Это то дерево, которое было использовано в нашем доме в Тиручужи». Мы поняли намек.

Несколько дней спустя Рамасвами Мудальяр отправился в близлежащую деревню и закупил пальмировое дерево. Я сообщил Бхагавану, что последовал его совету и купил несколько пальмировых деревьев.

Тогда он начал расспрашивать меня о размерах балок. «Какова будет ширина нижней части балки?» – спросил он. Я не помню точно, что я ответил ему, но когда мой ответ прозвучал, он сказал: «бейш!», что значит «очень хорошо!».

«А как насчет толщины?» – поинтересовался Бхагаван. Я сказал ему, что планирую сделать их пять дюймов толщиной. Бхагаван посмотрел на меня несколько обеспокоенно.

«Будут ли они достаточно прочными?» – спросил он. Когда я заверил его, что будут, он улыбнулся и сказал: «Тогда что еще тебе нужно?»

Я воспроизвел этот разговор, просто чтобы показать ту заботу, какую Бхагаван проявлял на всех стадиях строительства.

Несколько недель спустя он спросил, не забыл ли я установить камень для помола. Когда я ответил «да», он сказал: «Что еще тебе нужно? Что еще тебе нужно? Что еще тебе нужно?»

Я истолковал эти слова как благословение моему дому. Дом был закончен без дальнейших проблем. Я не горел желанием устраивать большую церемонию новоселья. Я просто пошел в холл и сказал Бхагавану: «Сегодня я планирую вступить в свой дом в первый раз. Пожалуйста, благослови меня».

Бхагаван, конечно, никогда открыто не благословлял людей. На этот раз он просто кивнул головой, что означало, что я могу следовать своему плану.

Вместо формального грихаправесама (церемонии открытия) я устроил неформальную бхикшу (пир) для обезьян в Палакотту. Я вылил два литра понгала (приготовленные вместе рис и дал) на камни возле резервуара, позволив обезьянам подойти и полакомиться, и затем отправился в свой новый дом.

Это было моей последней сменой адреса. Я прожил в этом доме более пятидесяти лет вплоть до сегодняшнего дня.

Бхагаван явно хотел, чтобы я жил именно в этом месте, а не в каком-либо другом. Когда я все еще жил в хижине Тамбирама, задолго до того как был задуман новый дом, Арумугам вызвался купить для меня два акра земли возле дороги прадакшины, где-то в километре от Шри Раманашрамама.

Арумугам не только пообещал купить землю, но также построить на ней дом для меня. Я сказал Бхагавану об этом предложении, когда он прогуливался через Палакотту. Было очевидно, что Бхагаван не одобрил это. Он склонил голову набок, ничего не ответив, и резко пошел прочь от меня.

Был другой случай, также до строительства моей хижины, когда я попытался поселиться в другом месте. Чувствуя сильную потребность медитировать в пещере на горе, я нашел такую пещеру и сделал ее пригодной для жилья.

Ночевал я по-прежнему в хижине. Я просто приходил в пещеру в течение дня. Я просыпался в четыре утра, готовил еду на день и относил ее в пещеру. Я проделывал это около недели. Особым успехом это не увенчалось, поскольку посетители часто прерывали мои медитации.

Одна группа из мужчин и женщин приходила по три раза в день; они усаживались возле пещеры и принимались разговаривать очень вульгарным образом. Они даже пытались выпрашивать у меня еду. Им было не понять, что мне хочется остаться в одиночестве, чтобы медитировать.

Я искал уединения для своего тапаса, эти же люди пытались развлечься, мешая мне. В конце концов я отправился к Бхагавану и рассказал ему о случившемся. Описав всевозможные помехи, которые я претерпел, я объяснил, как мне довелось оказаться в этой ситуации.

«Мной владеет сильное желание жить в таком месте, куда никто не будет приходить. Другое мое желание – получать еду без усилия. Также мне хочется медитировать с постоянно закрытыми глазами, вообще не видя внешнего мира. Эти желания часто посещают меня. Хороши они или дурны?»

«Если у тебя есть желания, подобные этим, – сказал Бхагаван, – тебе придется принять еще одно рождение, чтобы удовлетворить их. Какая тебе разница, где жить? Всегда держи свой ум в Я. Не существует уединенного места, кроме Я.

Где бы ни был ум, в этом месте всегда толпа. Необязательно закрывать глаза, когда медитируешь. Достаточно просто закрыть глаза ума.

Вне тебя не существует мира, которого не было бы в твоем уме. Тот, кто ведет праведную жизнь, никогда не будет строить такие планы. Почему? Потому что Бог уже решил, что с нами случится, еще до того, как послал нас в этот мир».

Мне стоило предвидеть этот ответ, поскольку он содержался в одном из стихов в «Шивананда Лахари», которые он попросил меня заучить за много лет до этого:

"Можно практиковать аскезу в пещере, или в доме, или на свежем воздухе, или в лесу, или на вершине горы, или стоя в воде, или на открытом пространстве, но какой в этом смысл? О Шамбху!

Истинная йога – это состояние, в котором ум постоянно пребывает у Твоих ног. Тот, кто постиг это состояние, – подлинный йоги. Только он достигает блаженства."

В течение 1930-х годов я часто видел в ашраме Поля Брайтона, автора «Путешествия в тайную Индию». Мы познакомились ближе, когда я переехал в Палакотту, по большей части благодаря недоразумению, о котором я расскажу позже.

Книга Брайтона, первое западное издание, повествующее о Бхагаване, привела в ашрам множество новых преданных.

В 1939 году, когда я жил в Палакотту, Чиннасвами попытался не пустить его в ашрам. Он сказал ему: «Тебе больше не следует приходить на даршан к Бхагавану. Тебе не следует писать о Бхагаване впредь и не следует больше задавать Бхагавану вопросы». Чиннасвами досадовал на него, поскольку тот не спросил разрешения написать о Бхагаване, как и не дал ашраму ничего из выручки за книгу.

Брайтон воззвал к Бхагавану: «Я пишу о тебе на благо мира. Правильно ли изгонять меня таким образом?»

Бхагаван, как обычно в таких случаях, поддержал Чиннасвами. «Если ты спросишь Чиннасвами, – сказал он, – он тоже скажет: „Я совершаю благо для мира". Ты говоришь, что делаешь благое дело для мира. Что мне сказать?»

Затем Бхагаван замолчал и не пожелал больше комментировать этот вопрос. Чиннасвами, ободренный нежеланием Бхагавана вмешиваться, сказал Брайтону: «Я велел тебе уйти. Если ты не уйдешь, я вызову полицию».

(Аннамалай Свами был очевидцем этих разговоров. Другое интересное свидетельство изгнания Брайтона можно найти в неизданной версии «Бесед с Шри Раманой Махарши».

Шесть нижеследующих записей о последнем визите Поля Брайтона были вырезаны до публикации:

1 Беседа 638, возможно, датирующаяся 2.3.39: «Шри Бхагаван сказал кому-то в холле: «Один американский университет присвоил степень доктора философии мистеру Брайтону. Поэтому теперь он доктор Брайтон. Он скоро приедет сюда».

2 Датировано 7-3-39– «Доктор философских наук Пол Брайтон рано утром прибыл поездом в Тируваннамалай. Он пришел в ашрам около 8.30 утра. Он выглядит хорошо, но говорит, что чувствует себя не настолько хорошо, как выглядит. На территории ашрама царила непривычная тишина. Почему? Между тем, как он был принят на этот раз, и тем, как он был принят в свой предыдущий визит, была большая разница. Тогда его боготворили; теперь с ним никто не осмеливается заговорить. Все тогда соперничали за то, чтобы услужить ему; но теперь ни у кого нет времени на то, чтобы подойти к нему. Он же не хуже, чем раньше. Он покинул холл около 9.45 утра».

3 Датировано 11.3.39: «Доктор Брайтон купил две изящные трости и одну красивую авторучку в качестве подарков Шри Бхагавану от других. Все они были приняты с благодарностью».

4 Беседа 649 заканчивается словами Бхагавана: «…Я не отделено от Брахмана».
Мунгала Венкатарамиах тогда написал: «Этот интересный разговор закончился внезапно, поскольку в этот момент беседы между сарвадхикари и доктором Полом Брайтоном возникла размолвка».

5 Датировано 19-3-39: «Доктор Брайтон уехал вчера совершенно неожиданно».

6 Датировано 21.3.39: «Доктор Брайтон написал мистеру В. Г. Шастри, что отныне не будет никому рассказывать или писать об ашраме или Шри Махарши и что ему будет достаточно видеть Шри Махарши в своем сердце. Шри Бхагаван сказал, что доктор Брайтон должен был покинуть это место согласно игре высшей силы. Он не мог оставаться здесь ни одним мгновением дольше, чем было дозволено этой силой; как и не сможет он не вернуться сюда, вновь движимый этой силой. Брайтон ни разу не приезжал в ашрам до конца жизни Бхагавана.)

Брайтон ушел и отправился жить в город у преданного по имени Ганапати Шастри. Этот Шастри сказал Брайтону, что меня тоже прогнали из ашрама, что было неверно. Брайтон, в порыве жалости к тому, кто, как он посчитал, оказался такой же жертвой каприза Чиннасвами, купил мне дхоти и большой мешок риса.

Отдавая их мне, он сказал: «Я крайне огорчен, что ты ушел из ашрама. Я хочу снабдить тебя всем, что тебе может потребоваться. Просто пришли мне записку, если тебе что-то нужно».

Я объяснил, что покинул ашрам добровольно, но это никак не умалило его готовности помочь. Ганапати Шастри был также изгнан из ашрама, потому что Чиннасвами прознал, что он помогает Брайтону.

Ганапати Шастри, подобно Брайтону до него, пришел к Бхагавану и пожаловался на это решение. «Чиннасвами велел мне не приходить в ашрам, – сказал он. – Бхагаван просто сидит, подобно каменной статуе Винаяки. Я служил ашраму долгое время. Я также пожертвовал ашраму три альмира (шкафа), полные книг. Не спросит ли Бхагаван у Чиннасвами, почему тот запрещает мне приходить в ашрам?»

На этот раз Бхагаван даже не удостоил его ответом. Запреты Чиннасвами редко оставались неизменными. Извинения и обещания впредь уступать желаниям Чиннасвами обычно было достаточно, чтобы вновь быть допущенным в ашрам.

Чиннасвами использовал изгнание или угрозы изгнания, чтобы держать в узде рабочих ашрама и преданных. Бхагаван, как правило, поддерживал его, поскольку не одобрял, когда преданные вступали в спор с руководством ашрама.

Обычным ответом Бхагавана любому, кто хотел пожаловаться на Чиннасвами или руководство ашрама в целом, было: «Занимайся тем, зачем ты пришел сюда».

У многих преданных были все основания для жалоб на обращение с ними Чиннасвами, но Бхагаван никогда не поощрял их, когда они выражали свое недовольство.

(Когда служитель Аннамалая Свами переводил эту историю нескольким говорящим по-тамильски посетителям, Аннамалай Свами прервал чтение, чтобы заметить следующее:

«Не следует думать, что Чиннасвами был плохим человеком. Он просто выполнял свои обязанности. Бхагаван не мог сам управлять ашрамом, потому что у него не было ни склонности, ни желания к этой деятельности. Ему нужен был кто-то другой, кто бы принял на себя управление. Чиннасвами был идеальным человеком для этого, поскольку был предан, надежен и работящ. Бхагаван передал свою власть Чиннасвами, и эта власть позволила ему вести все дела ашрама. Он делал работу Бхагавана милостью Бхагавана. Время от времени ему приходилось вести себя диктаторски и жестко, поскольку множество людей пыталось вмешаться в управление ашрамом. Были даже такие, кто пытался направлять действия самого Бхагавана и говорить ему, что делать. Хотя это может прозвучать странно, Бхагаван и Чиннасвами были во многом подобны двум сторонам одной монеты. Бхагаван был Шивой, недвижимым, безмолвным центром ашрама, в то время как Чиннасвами был шакти, силой, которая исходит от Шивы и организует всю деятельность вокруг него».

Ни в одной из бесед, которые я имел с ним, я ни разу не почувствовал какую-либо недоброжелательность со стороны Аннамалая Свами к Чиннасвами или кому-либо еще. Он всегда рассказывал свои истории безо всякой затаенной злобы.

Если и проскальзывали какие-либо эмоции, то это было скорее сдержанной веселостью, когда он вспоминал беспокойные события своей юности.

Несколько раз он говорил мне:
«Я расскажу тебе все свои истории, только не используй их, чтобы начать кампанию против кого-либо. Напиши их как можно ближе к фактам. Нехорошо думать о ком-то плохо. Просто придерживайся фактов».

Мысленно я следовал этой линии на протяжении всей подготовки этой книги. Прочитав заключительную версию, Аннамалай Свами сообщил мне, что ему понравилось и то, как я пересказал его истории, и тот стиль, которым мне удалось так успешно воссоздать атмосферу Шри Раманашрамама в 1920-е, 30-е и 40-е гг.)

Через несколько месяцев в Палакотту я заметил, что мой ум начал становиться все тише и тише.

В период моей трудовой деятельности мой ум был постоянно занят мыслями о строительных делах. Даже по окончании рабочего дня ум продолжал свою непрерывную активность.

Планы, проблемы и теоретические решения проблем еще долго заполняли его после того, как фактическая работа была закончена. Мне было очень трудно медитировать при таких обстоятельствах.

Бхагаван сказал мне: «Ты не тело, ты не ум. Ты – чистое Сознание, Я. Ты всепроникающий. Осознавай это все время, даже когда работаешь».

Я изо всех сил пытался практиковать эту упадешу, когда работал, однако не могу сказать, что достиг большого успеха.

Когда я перебрался в Палакотту, то практиковать учения Бхагавана оказалось намного легче. Мой ум сделался намного спокойнее и даже тело стало меняться.

Пока я работал в Раманашрамаме, в моем теле всегда было много жара. Из-за работы с известью тело пылало, а я усугублял проблему тем, что проводил на солнце большую часть каждого дня.

Через несколько месяцев медитаций в Палакотту мой ум стал относительно спокоен и тих, а тело охватила чудесная прохлада. Со временем, через много лет практики, оба этих состояния стали неизменными.

Бхагаван часто навещал меня во время своих ежедневных прогулок в Палакотту. Однажды он зашел, когда я готовил себе еду, и поинтересовался, что именно я готовлю. Когда я сказал ему: «Только рис и самбар», он остался очень доволен. «Очень хорошо! – воскликнул он. – Простая жизнь – самое лучшее».

(Самбар – острый соус, который подается с большинством южноиндийских блюд. Блюдо, состоящее из одного риса и самбара, многие жители Южной Индии сочли бы крайне скудным. Обычно добавляется хотя бы одно овощное блюдо наряду с пахтой, расамом (жидкой острой приправой) и острыми пикули.)

В другой из своих визитов он посоветовал мне приготовить чатни из зеленых листьев, называемых тирувакши. Еще раньше он несколько раз говорил мне, что цветы и листья этого растения очень полезны для тела.

В один из его последующих визитов я угостил его этим чатни, прежде всего, чтобы показать, что следую его совету и готовлю чатни регулярно. Он попробовал немного, однако отклонил мою попытку предложить ему еще.

«Это для твоей пользы, а не для моей, – сказал он. - У меня достаточно еды в ашраме. Этот совет предназначен только для тебя». Три раза мне удалось покормить Бхагавана в моем новом доме, дважды рисом и один раз чатни.

Один из садху, живший в Палакотту, увидел, что Бхагаван ест у меня дома, и шутливо заметил: «Еды, которую Бхагаван съел в ашраме, оказалось недостаточно. Поэтому он пришел к Аннамалаю Свами за мандапаппади».

(Аруначалешвару, верховное божество в главном храме в Тируваннамалае, время от времени проносят по маршруту гири прадакшины. С регулярными интервалами процессия останавливается, чтобы преданные могли предложить Богу пищу Эти съестные подношения известны как мандапаппади.)

Иногда я также предлагал Бхагавану дикие фрукты, росшие в Палакотту. Однажды я дал ему яблок с дерева, в другой раз – несколько плодов эландая, росших возле моего дома.

Где-то через неделю после того как я угостил ими Бхагавана, я отправился в холл, чтобы получить даршан. После того как я простерся перед Бхагаваном, он сказал мне, что ашрам только что получил посылку из Северной Индии с очень сладкими плодами эландая.

Бхагаван угостил меня одним и шутливо заметил: «На прошлой неделе ты дал мне кислый эландай. Сегодня я даю тебе взамен сладкий».

Бхагаван собственноручно дал мне этот прасад, пока ел. Это было очень необычно: когда он сидел в холле, прасад всегда раздавали его служители, а не он сам. Хотя, за исключением особых случаев, мне больше не разрешалось есть в ашраме, Бхагаван продолжал время от времени давать мне еду из столовой.

Однажды около восьми часов вечера я шел через задние ворота ашрама, когда увидел Бхагавана и Субраманиама, стоящих возле аптеки. Бхагаван попросил Субраманиама принести для меня немного еды.

«Когда Аннамалай Свами был здесь, – сказал он, – он любил авьял. Сегодня авьяла приготовили много, гораздо больше, чем нам нужно. Пойди на кухню и принеси немного на тарелке. Мы угостим его прямо здесь».

Субраманиам принес авьял, и Бхагаван сам поставил его передо мной. Пока я ел, Бхагаван стоял рядом, освещая мою трапезу светом своего фонаря. Я пытался остановить его, говоря: «Лунного света вполне достаточно», но он не обращал внимания. Он освещал фонарем мою тарелку до тех пор, пока с нее не исчез последний кусочек.

На четвертый год моей жизни в Палакотту Бхагаван посоветовал мне ужесточить режим питания.

«Каждый день, – сказал он, – тебе следует съедать только один кокос, горсть арахиса, одно манго и маленький кусок джаггери (коричневого сахара). Если свежих манго не будет в наличии, можешь есть сушеные».

Бхагаван сказал мне, что эта диета очистит тело и поможет укрепить ум в Я. Еще он предупредил меня: «Поначалу у тебя будет диарея, но ты не волнуйся, эта проблема через несколько дней исчезнет».

Тогда же он сказал мне, что мне нужно сохранять мауну (молчание) и проводить как можно больше времени в медитации. Наставление хранить молчание было очень необычным: Бхагаван, как правило, отговаривал людей от обета молчания, говоря: «Важнее контролировать свой ум, чем свой язык. Какой толк в молчании, если не можешь удержать ум в покое?»

В течение нескольких недель следования такому режиму я похудел настолько, что стали выступать кости. Люди спрашивали меня: «Ты не ешь? Ты голоден? Тебе нужны деньги?» Чтобы избежать подобных комментариев, я полностью прикрывал тело одеждой и выходил повидаться с Бхагаваном только ночью. Тело мое стало таким худым, что у меня даже не было сил поднять ведро воды. Чтобы скрыть свое состояние, в течение дня я запирался в доме.

Было слишком сложно избегать людей. Как только преданные узнали, что я храню мауну, они оставили меня в покое. Большую часть своего времени я проводил в медитации на «я есть Я; я есть все».

Во время медитации я часто ощущал, как некая энергия поднимается к моей голове. Не знаю, была ли это кундалини или какая-то другая энергия. Чем бы она ни была, она появлялась сама. Я никогда не пытался вызвать ее, как и не пытался как-либо ее контролировать.

Эта медитация в сочетании с диетой и мауной дала еще один интересный побочный результат: мой лоб сделался очень сияющим, и, по всей видимости, все мое лицо стало лучиться светом. Несколько человек это заметили и сказали об этом.

Так я прожил около года. Затем однажды, внезапно и неожиданно, Бхагаван обратился ко мне в холле со словами: «Тебе больше не нужно следовать этим ограничениям в еде. Ты можешь есть обычную пищу и снова начать разговаривать».

Я не знаю, почему он выбрал меня для этой особой садханы, как и не знаю, почему позднее отменил свои указания. Все это было очень странно. Я не помню другого подобного случая, чтобы Бхагаван велел преданному вести такую жизнь.

В свои первые годы в Палакотту я регулярно навещал Бхагавана в холле. Обычно я приходил один раз утром и один раз вечером. В 1942 году, через несколько лет такой жизни, Бхагаван призвал меня прервать уединение.

Он пришел ко мне и сказал: «Тебя теперь редко можно увидеть. Следуй за мной». Когда мы входили в ашрам через задние ворота, Бхагаван сказал: «Планируется строительство маленькой больницы. Тебе надо построить здесь больницу побольше».

(Сам Бхагаван называл это здание «вайдьасала» – словом, которое обычно переводится как «больница». Это несколько неправильное употребление термина, поскольку здание состоит всего лишь из трех довольно маленьких комнат. Хотя именно в этой «больнице» Бхагавану были сделаны операции по удалению раковой опухоли, обычно она функционирует как медпункт и аптека для амбулаторных больных.)

Он указал на то место, где теперь стоит больница, и показал жестом, где должен быть вход. Я упоминал ранее, что Бхагаван время от времени давал мне лишь лаконичные намеки вместо точных планов. Это было классическим примером тому.

Кроме указанного места, единственной его исходной инструкцией был достаточно неопределенный взмах руки. Прежде чем уйти Бхагаван дал хорошо знакомый наказ: «Не говори никому, что я дал тебе эти указания. Начинай работу и делай вид, что ты действуешь по собственной инициативе».

Когда я услышал эти слова, то понял, что мой тихий, спокойный образ жизни вскоре разобьется вдребезги в новой большой битве с Чиннасвами.

На том месте, которое указал мне Бхагаван, росли два джекфрутовых дерева и одно манговое. Первым делом я должен был срубить их. Пока я изучал местность, продумывая план фундамента, человек, который время от времени выполнял для меня случайные работы в Палакотту, пришел посмотреть, чем я занимаюсь.

Зная его как заслуживающего доверия рабочего, я немедленно попросил его помочь мне срубить эти деревья. Нам удалось приступить к работе без чужого вмешательства или вопросов, поскольку все в ашраме спали после обеда.

Только после того как деревья уже были срублены, пришел Чиннасвами, чтобы посмотреть, что происходит. В ответ на его предсказуемые вопросы о том, что я делаю, я сказал как можно более простодушно: «Я узнал, что ты собираешься построить маленькую больницу. Я подумал, что нужна больница побольше, вот и пришел построить ее для тебя».

Чиннасвами не пришло в голову, что я никогда не принялся бы за такое строительство, если бы Бхагаван лично не попросил меня об этом.

Чиннасвами закричал на меня: «Ты больше не рабочий ашрама! Ты покинул ашрам и ушел в Палакотту! Зачем ты вернулся и причиняешь нам беспокойство? Какое право ты имеешь срубать наши деревья? Чертежи больницы уже сделаны одним человеком из города. Зачем ты вмешиваешься?»

Чтобы подкрепить свои доводы, он послал Рамасвами Пиллая в город, чтобы тот привел человека, сделавшего чертежи.

Крики Чиннасвами и шум срубаемых деревьев собрали толпу из двадцати-тридцати человек. Многие из них хотели узнать, зачем я рублю деревья.

Если бы Чиннасвами приступил к работе, следуя своему замыслу, они бы остались нетронутыми. Я объяснил еще раз: «Я собираюсь построить здесь большую больницу. Эти деревья нужно было срубить, чтобы освободить для нее место».

Я попытался произнести это как можно более правдоподобно, однако все могли заметить, что в моих доводах была большая брешь: если никто не дал мне разрешение срубить эти деревья, никакого права на это у меня не было.

Когда Чиннасвами в конце концов пришел к выводу, что я действую по собственному почину и собираюсь продолжать в том же духе, то заорал на меня: «Как ты смеешь не подчиняться мне? Какие у тебя здесь полномочия? Ты знаешь, кто я?»

Я отвечал как можно более спокойно: «Ты не знаешь, кто ты, а я не знаю, кто я. Поэтому мы так воюем».

Толпа наблюдателей была на стороне Чиннасвами, по большей части потому, что я не мог дать какого-либо внятного объяснения своему поведению.

Несколько человек присоединились к ссоре, выступив на стороне Чиннасвами. «Почему ты ведешь себя так? Возвращайся в Палакотту! Зачем ты вернулся в ашрам? Зачем ты срубаешь наши деревья?»

Вся эта история начала превращаться в массовую склоку. Я отошел и встал на углу, притворяясь, что смирился с поражением. К этому моменту Бхагаван решил, что ему пора появиться. Я заметил, что он наблюдает за нами в окно холла.

Он, конечно же, знал о ссоре, происходившей не более чем в тридцати ярдах от его окна, но предпочел не вмешиваться до тех пор, пока она почти не закончилась.

Бхагаван подошел ко мне, приблизил свою голову к моей и прошептал: «Что говорят эти люди?» Я прошептал в ответ: «Они говорят: „Какое право ты имел прийти сюда и зачем ты рубишь эти деревья?"»

Бхагаван вздохнул и сказал: «Аванга иштам. Аванга иштам. Аванга иштам («Да будет так, как они хотят», повторенное три раза). Можешь возвращаться в Палакотту».

Вскоре после того как я ушел, новый преданный, привлеченный шумом, попросил кого-то из толпы объяснить ему, что происходит.

Человек, к которому он обратился, ответил: «Человек по имени Аннамалай Свами, который раньше работал здесь, задумал построить большую больницу. Мы не можем позволить себе большую больницу, потому что у нас недостаточно денег. Мы отослали его обратно, отчасти потому, что у него нет здесь никаких полномочий на строительство, а отчасти потому, что у нас нет денег, чтобы претворить в жизнь его план».

«Если вы хотите большую больницу – отвечал новый преданный, – я могу дать вам все необходимые деньги. Пусть финансовая сторона вас не беспокоит. Если вы хотите построить большую больницу, следуя плану этого Аннамалая Свами, я все оплачу».

Для ашрама это стало неожиданным везением. Старый план был забыт, и Чиннасвами лично попросил меня вести строительство по новому плану. Пути и методы Бхагавана воистину неисповедимы.

Я не стал переезжать обратно в ашрам. Пока шла работа, я питался там, однако каждый вечер возвращался в Палакотту. Поначалу я продолжал готовить для себя собственную еду, но Бхагаван вскоре положил этому конец. «Зачем ты готовишь пищу в Палакотту, если работаешь здесь для нас? Питайся здесь все время. Так тебе будет удобнее». Бхагаван проявлял особый интерес к больнице, возможно, даже более сильный, чем ко всем прочим зданиям. Он приходил даже тогда, когда присматривать было не за чем, и внимательно осматривал все, что уже было сделано. Когда работы было мало или не было совсем и не было ничего интересного для осмотра, он все равно приходил на площадку и подолгу сидел там. В таких случаях он часто смотрел на меня и давал мне тот же вид даршана, который он часто давал преданным в холле, включавший прямую передачу милости через глаза. Здание было закончено без каких-либо значительных инцидентов. Как и в случае столовой, заключительной работой было размещение над входом его названия. Бхагаван снова написал буквы на бумаге и попросил меня скопировать их на стену. Я возвел леса и уселся выполнять эту работу. Пока я сидел и работал, пришел Чиннасвами и принялся трясти стойку лесов. «Любой обычный каменщик может выполнить это задание, – сказал он. – В гест-хаузе Морви идут строительные работы. Пойди и займись наблюдением за ними».

(Гест-хауз Морей – здание, которое тогда строилось через дорогу от основной территории ашрама. Теперь его используют для размещения приезжих преданных.)

Я отказался уходить, поскольку Бхагаван велел мне выполнить именно эту работу. «Это подождет, – сказал я. – Моя судьба ашрамного рабочего и судьба больницы связаны воедино. Когда я закончу эту работу, я вернусь в Палакотту и останусь там». Бхагаван наблюдал за всем этим с расстояния, не вмешиваясь и ничего не говоря. Мое предсказание оказалось правдой: написание слова «Вайдьясала» над входом в больницу стало моей последней строительной работой в ашраме.

(В предыдущей главе я говорил, что считаю, что Аннамалай Свами вел строительство Храма Матери в 1940-х годах. Я думаю, что работа над храмом была завершена в этот период, еще до строительства больницы. Возведение больницы началось в 1942 году, но мне не удалось выяснить наверняка, когда она была закончена. Арочный проем со словом «Вайдьясала» на нем, возможно, был добавлен Аннамалаем Свами спустя долгое время после того, как основные работы были завершены. На фотографии с церемонией открытия, которая теперь висит в столовой ашрама, арки нет.)

В течение всего того времени, пока я работал над больницей, мне приходилось мириться с плохо скрываемой враждебностью Чиннасвами. Иногда он даже и не пытался ее скрыть. Как-то по дороге в холл я проходил мимо него, когда он сказал очень громко другим людям, стоящим рядом с ним: «Если кто-нибудь хочет пунью (духовную заслугу), то ему следует быть таким, как Аннамалай Свами. Бхагаван дает ему много работы. Благодаря этому он очень близок с Бхагаваном. Чадвик заботится обо всех его физических потребностях, так какое ему теперь дело до людей вроде нас?» Это была все та же старая история: он был раздражен, потому что не имел надо мной контроля. Для меня ашрам в то время был гнетущей средой, в которой приходилось работать. Я был очень счастлив вырваться обратно в Палакотту, когда работа над больницей была позади. Несколько месяцев спустя после того как работа над больницей была закончена, Бхагаван подтвердил, что мое время ашрамного рабочего подошло к концу. Я сидел в холле во время вечернего даршана, когда Бхагаван обратился ко мне и сказал: «Ты независимый человек. Ты независимый человек. Ты независимый человек. Твои кармы (действия) закончены. Отныне никто, будь он царь, дэва, асур или человек, не будет помыкать тобой или говорить тебе, что делать».

(В индуистской мифологии существует два духовных царства: одно, населяемое дэвами – добрыми духами, а другое – асурами, очень жестокими и агрессивными. Обитатели этих миров часто воюют друг с другом.)

Меня охватило чувство огромной силы и покоя, когда Бхагаван произнес эти слова. Я также почувствовал безмерное облегчение, узнав, что больше мне не придется возвращаться в ашрам для работы. В середине 1940-х годов, когда ходить Бхагавану стало сложнее, мы с Арумугамом выровняли и очистили тропу, по которой Бхагаван обычно совершал свои дневные прогулки. Тропа шла через ашрам в Палакотту, а затем обратно в ашрам по нижним склонам холма. Чтобы сделать поверхность гладкой, мы покрыли тропу глиной, положив поверх нее мягкий песок. Кроме того, мы установили высокий камень в том месте, где в склоне находился пролом, чтобы Бхагаван мог держаться за него, поднимаясь по холму. Тропу требовалось время от времени приводить в порядок, поскольку стада коз, бродящие по нижним склонам, часто сбрасывали на нее колючие ветки. Как-то раз, идя по этой тропе, я заметил несколько новых колючек. Я отломил ветку ближайшего дерева и подмел ею тропу. В тот же вечер, когда я пришел в ашрам на даршан, Бхагаван спросил меня: «Кто очистил тропу?» Я ответил, что это я решил очистить ее, потому что заметил на ней колючие ветки во время прогулки. Тогда Бхагаван довольно резко спросил меня: «Зачем ты вспоминаешь это действие, которое сделал?» Я сразу же понял, что Бхагаван пытается сказать мне, что мне не нужно думать: «Я сослужил службу Бхагавану». Я не осознавал, что зацепился за эту мысль, но Бхагаван, должно быть, увидел ее в моем уме. «Ты можешь видеть мой ум. Я не осознавал, что думаю: „Я сделал это“. Я просто очистил тропу, потому что не хотел, чтобы Бхагаван наступил на колючку». Бхагаван ответил так: «Если ты не будешь оглядываться назад на те действия, которые выполнил, то извлечешь из этого большую пользу». Похоже, Бхагаван все еще намекал на то, что я сознательно вспоминаю свое действие, поэтому я снова сказал ему: «Бхагаван знает, что я не думал осознанно: „Я сделал эту работу"». Затем я процитировал стих Таюманувара: «О Господь, Ты знаешь мой ум, Ты знаешь мои действия. Если, несмотря на это, Ты прогонишь меня прочь, я окажусь в большой беде». Бхагаван улыбнулся моей цитате и не стал продолжать эту тему. Бхагаван предостерегал меня несколько раз от опасности привязывания себя к идее «я-естьдеятель». Как-то раз он рассказал мне историю о царе Валлалане, шиваитском царе Тируваннамалая, чья преданность Шиве превозносится в тамильской работе «Аруначала Пуранам». Этот царь отвечал за строительство одной из самых больших гопурам (башен) в главном храме Тируваннамалая. После того как он достроил эту гопураму, им овладело стойкое сознание: «Я построил эту великолепную гопураму». В дни важных празднеств Аруначалешвару, храмовое божество, выносят из храма и торжественно шествуют с ним через весь город. Согласно местной легенде, в одно из таких десятидневных празднеств Аруначалешвара отказался следовать по проходу под новой гопурамой царя Валлалана, потому что царь слишком гордился своим достижением. Девять последующих дней Аруначалешвара выбирал разные пути из храма. На десятый и последний день царь понял свою ошибку и стал более смиренным. Он не выдержал и расплакался перед богом, умоляя его воспользоваться этой гопурамой всего лишь на один день. Аруначалешвара увидел, что гордыня царя утихла, и удовлетворил его просьбу.

Вскоре после того как я ушел, новый преданный, привлеченный шумом, попросил кого-то из толпы объяснить ему, что происходит.

Человек, к которому он обратился, ответил: «Человек по имени Аннамалай Свами, который раньше работал здесь, задумал построить большую больницу. Мы не можем позволить себе большую больницу, потому что у нас недостаточно денег. Мы отослали его обратно, отчасти потому, что у него нет здесь никаких полномочий на строительство, а отчасти потому, что у нас нет денег, чтобы претворить в жизнь его план».

«Если вы хотите большую больницу – отвечал новый преданный, – я могу дать вам все необходимые деньги. Пусть финансовая сторона вас не беспокоит. Если вы хотите построить большую больницу, следуя плану этого Аннамалая Свами, я все оплачу».

Для ашрама это стало неожиданным везением. Старый план был забыт, и Чиннасвами лично попросил меня вести строительство по новому плану. Пути и методы Бхагавана воистину неисповедимы.

Я не стал переезжать обратно в ашрам. Пока шла работа, я питался там, однако каждый вечер возвращался в Палакотту. Поначалу я продолжал готовить для себя собственную еду, но Бхагаван вскоре положил этому конец. «Зачем ты готовишь пищу в Палакотту, если работаешь здесь для нас? Питайся здесь все время. Так тебе будет удобнее». Бхагаван проявлял особый интерес к больнице, возможно, даже более сильный, чем ко всем прочим зданиям. Он приходил даже тогда, когда присматривать было не за чем, и внимательно осматривал все, что уже было сделано. Когда работы было мало или не было совсем и не было ничего интересного для осмотра, он все равно приходил на площадку и подолгу сидел там. В таких случаях он часто смотрел на меня и давал мне тот же вид даршана, который он часто давал преданным в холле, включавший прямую передачу милости через глаза. Здание было закончено без каких-либо значительных инцидентов. Как и в случае столовой, заключительной работой было размещение над входом его названия. Бхагаван снова написал буквы на бумаге и попросил меня скопировать их на стену. Я возвел леса и уселся выполнять эту работу. Пока я сидел и работал, пришел Чиннасвами и принялся трясти стойку лесов. «Любой обычный каменщик может выполнить это задание, – сказал он. – В гест-хаузе Морви идут строительные работы. Пойди и займись наблюдением за ними».

(Гест-хауз Морей – здание, которое тогда строилось через дорогу от основной территории ашрама. Теперь его используют для размещения приезжих преданных.)

Я отказался уходить, поскольку Бхагаван велел мне выполнить именно эту работу. «Это подождет, – сказал я. – Моя судьба ашрамного рабочего и судьба больницы связаны воедино. Когда я закончу эту работу, я вернусь в Палакотту и останусь там». Бхагаван наблюдал за всем этим с расстояния, не вмешиваясь и ничего не говоря. Мое предсказание оказалось правдой: написание слова «Вайдьясала» над входом в больницу стало моей последней строительной работой в ашраме.

(В предыдущей главе я говорил, что считаю, что Аннамалай Свами вел строительство Храма Матери в 1940-х годах. Я думаю, что работа над храмом была завершена в этот период, еще до строительства больницы. Возведение больницы началось в 1942 году, но мне не удалось выяснить наверняка, когда она была закончена. Арочный проем со словом «Вайдьясала» на нем, возможно, был добавлен Аннамалаем Свами спустя долгое время после того, как основные работы были завершены. На фотографии с церемонией открытия, которая теперь висит в столовой ашрама, арки нет.)

В течение всего того времени, пока я работал над больницей, мне приходилось мириться с плохо скрываемой враждебностью Чиннасвами. Иногда он даже и не пытался ее скрыть. Как-то по дороге в холл я проходил мимо него, когда он сказал очень громко другим людям, стоящим рядом с ним: «Если кто-нибудь хочет пунью (духовную заслугу), то ему следует быть таким, как Аннамалай Свами. Бхагаван дает ему много работы. Благодаря этому он очень близок с Бхагаваном. Чадвик заботится обо всех его физических потребностях, так какое ему теперь дело до людей вроде нас?» Это была все та же старая история: он был раздражен, потому что не имел надо мной контроля. Для меня ашрам в то время был гнетущей средой, в которой приходилось работать. Я был очень счастлив вырваться обратно в Палакотту, когда работа над больницей была позади. Несколько месяцев спустя после того как работа над больницей была закончена, Бхагаван подтвердил, что мое время ашрамного рабочего подошло к концу. Я сидел в холле во время вечернего даршана, когда Бхагаван обратился ко мне и сказал: «Ты независимый человек. Ты независимый человек. Ты независимый человек. Твои кармы (действия) закончены. Отныне никто, будь он царь, дэва, асур или человек, не будет помыкать тобой или говорить тебе, что делать».

(В индуистской мифологии существует два духовных царства: одно, населяемое дэвами – добрыми духами, а другое – асурами, очень жестокими и агрессивными. Обитатели этих миров часто воюют друг с другом.)

Меня охватило чувство огромной силы и покоя, когда Бхагаван произнес эти слова. Я также почувствовал безмерное облегчение, узнав, что больше мне не придется возвращаться в ашрам для работы. В середине 1940-х годов, когда ходить Бхагавану стало сложнее, мы с Арумугамом выровняли и очистили тропу, по которой Бхагаван обычно совершал свои дневные прогулки. Тропа шла через ашрам в Палакотту, а затем обратно в ашрам по нижним склонам холма. Чтобы сделать поверхность гладкой, мы покрыли тропу глиной, положив поверх нее мягкий песок. Кроме того, мы установили высокий камень в том месте, где в склоне находился пролом, чтобы Бхагаван мог держаться за него, поднимаясь по холму. Тропу требовалось время от времени приводить в порядок, поскольку стада коз, бродящие по нижним склонам, часто сбрасывали на нее колючие ветки. Как-то раз, идя по этой тропе, я заметил несколько новых колючек. Я отломил ветку ближайшего дерева и подмел ею тропу. В тот же вечер, когда я пришел в ашрам на даршан, Бхагаван спросил меня: «Кто очистил тропу?» Я ответил, что это я решил очистить ее, потому что заметил на ней колючие ветки во время прогулки. Тогда Бхагаван довольно резко спросил меня: «Зачем ты вспоминаешь это действие, которое сделал?» Я сразу же понял, что Бхагаван пытается сказать мне, что мне не нужно думать: «Я сослужил службу Бхагавану». Я не осознавал, что зацепился за эту мысль, но Бхагаван, должно быть, увидел ее в моем уме. «Ты можешь видеть мой ум. Я не осознавал, что думаю: „Я сделал это“. Я просто очистил тропу, потому что не хотел, чтобы Бхагаван наступил на колючку». Бхагаван ответил так: «Если ты не будешь оглядываться назад на те действия, которые выполнил, то извлечешь из этого большую пользу». Похоже, Бхагаван все еще намекал на то, что я сознательно вспоминаю свое действие, поэтому я снова сказал ему: «Бхагаван знает, что я не думал осознанно: „Я сделал эту работу"». Затем я процитировал стих Таюманувара: «О Господь, Ты знаешь мой ум, Ты знаешь мои действия. Если, несмотря на это, Ты прогонишь меня прочь, я окажусь в большой беде». Бхагаван улыбнулся моей цитате и не стал продолжать эту тему. Бхагаван предостерегал меня несколько раз от опасности привязывания себя к идее «я-естьдеятель». Как-то раз он рассказал мне историю о царе Валлалане, шиваитском царе Тируваннамалая, чья преданность Шиве превозносится в тамильской работе «Аруначала Пуранам». Этот царь отвечал за строительство одной из самых больших гопурам (башен) в главном храме Тируваннамалая. После того как он достроил эту гопураму, им овладело стойкое сознание: «Я построил эту великолепную гопураму». В дни важных празднеств Аруначалешвару, храмовое божество, выносят из храма и торжественно шествуют с ним через весь город. Согласно местной легенде, в одно из таких десятидневных празднеств Аруначалешвара отказался следовать по проходу под новой гопурамой царя Валлалана, потому что царь слишком гордился своим достижением. Девять последующих дней Аруначалешвара выбирал разные пути из храма. На десятый и последний день царь понял свою ошибку и стал более смиренным. Он не выдержал и расплакался перед богом, умоляя его воспользоваться этой гопурамой всего лишь на один день. Аруначалешвара увидел, что гордыня царя утихла, и удовлетворил его просьбу.

В начале 1940-х годов я заметил, что Бхагавану становилось все более и более тяжело взбираться по ступеням у подножия тропы, ведущей в Скандашрам. Поскольку он часто ходил этим путем, когда отправлялся гулять по холму, я решил, что хорошо бы сделать металлические поручни, чтобы он мог опираться на них, поднимаясь и спускаясь.

Я упомянул о своем плане Бхагавану, добавив, что хочу взять на себя все расходы и сделать всю работу самостоятельно. Бхагаван отклонил мое предложение. «В этом нет необходимости, – сказал он. И затем добавил: – Если у тебя есть лишние деньги, потрать их на дополнительное строительство в Палакотту».

В 1940-х годах ухудшающееся здоровье Бхагавана тревожило всех, кроме самого Бхагавана. Если люди проявляли озабоченность его плохим здоровьем, он мягко критиковал их за ошибочное отождествление его с телом.

Я наблюдал интересный пример такого отношения, когда у Бхагавана были серьезные неприятности с пищеварительной системой. Он очень ослаб, поскольку мог принимать только небольшое количество пищи. Легко было заметить, как он ослаб, поскольку его походка сделалась спотыкающейся и шаткой.

Когда Бхагаван вошел в Палакотту, человек по имени Джагадиша Шастри, который был преданным и большим знатоком Вед, подошел к нему и сказал, что очень переживает, видя Бхагавана в таком немощном состоянии. Бхагаван слушал некоторое время эти сочувственные речи, а затем ответил: «Шанкарачарья из Канчипурама дал тебе титул Веданта Ратна Бхусханам (алмазное украшение веданты).

Как можешь ты, со всем своим ведантическим знанием, по-прежнему считать Бхагавана этим телом? Разве это тело – Бхагаван?»

Спустя шесть лет моего пребывания в Палакотту Чиннасвами стал сильно давить на Чадвика, пытаясь убедить его прекратить помогать мне. К тому времени Чадвик перестал посылать мне еду. Он просто каждый месяц давал мне пятьдесят рупий. Это было равносильно прежней договоренности, поскольку для всех моих нужд их было более, чем достаточно.

Чиннасвами не обратился к Чадвику напрямую, в качестве посредника он использовал человека по имени Нараяна Айер. Этому Нараяне Айеру было поручено передать Чадвику следующие слова:

«Ты должен прекратить поддерживать Аннамалая Свами. Это подает плохой пример другим преданным. Если все те преданные, которые работают сейчас в ашраме, прицепятся к какому-нибудь богатому преданному и уйдут, в ашраме не останется никого, чтобы служить Бхагавану или заботиться об ашраме».

Поначалу Чадвик проигнорировал это указание и продолжил помогать мне. Но после того как Чиннасвами несколько раз направил ему подобные послания, он понял, что должен дать какой-то ответ.

Он оказался в несколько затруднительном положении: он хотел продолжать помогать мне, но в то же время не хотел раздражать Чиннасвами. По собственному немалому опыту жизни в ашраме он знал, что Чиннасвами часто изгонял преданных, шедших наперекор его желаниям.

Поскольку Бхагаван никогда не возражал Чиннасвами в этих делах, Чадвик знал, что рискует вылететь из ашрама, если продолжит помогать мне. Он решил, вполне справедливо, что Бхагаван – единственный, кто может дать ему верный совет в этом деле.

Когда они вместе шли по холму, Чадвик изложил ему ситуацию. «Я помогал Аннамалаю Свами на протяжении многих лет. Теперь Чиннасвами часто присылает мне сообщения, в которых говорится, чтобы я прекратил помогать ему. Как мне быть: продолжить помогать или прекратить?»

Бхагаван ответил: «Кто ты такой, чтобы помогать Аннамалаю Свами?» Чадвик не желал прекращать поддерживать меня даже после того, как Бхагаван намекнул ему на то, что это следует сделать. Он продолжал оказывать помощь еще несколько недель, пока наконец не понял, что его основная обязанность – следовать указаниям Бхагавана.

Для меня, естественно, это было очень тревожным временем. Поскольку Чадвик рассказал мне о распоряжениях Чиннасвами, я знал, что помощь мне может прекратиться в любой момент. Если бы у меня было больше веры в Бхагавана, я бы знал, что Бхагаван никогда не оставит меня. И действительно, моим страхам положил конец странный инцидент, случившийся на холме.

Я шел по нижним склонам Аруначалы в ночь полнолуния, пытаясь представить себе, что будет, если Чадвик перестанет помогать мне. Вдруг из-за камня раздался громкий голос: «Дитя, не волнуйся! Дитя, не волнуйся! Дитя, не волнуйся!» Я тщательно осмотрел местность, но не обнаружил никого в пределах звуковой досягаемости. В итоге мне пришлось сделать вывод, что сам Бхагаван говорил со мной. Хотя это был не его голос, трехкратно повторенная фраза была типично его.

В какой-то момент того периода, пока я не получил это заверение от Бхагавана, я решил разрядить напряженность ситуации для Чадвика, начав просить подаяние. Я думал: «Вместо того чтобы зависеть от кого-то еще, я пойду на бхикшу (просить подаяние) в город».

Поскольку это внесло бы в мою жизнь значительные изменения, я знал, что сначала должен получить разрешение Бхагавана.

Еще раньше он запретил мне просить подаяние, но, думал я, теперь он, возможно, даст мне свое разрешение ради того, чтобы уберечь Чадвика от дальнейших затруднений.

Как-то вечером, сидя в холле, я объяснил ситуацию Бхагавану и попросил его разрешения отправиться на бхикшу. Бхагаван молчал около пятнадцати минут. В конце концов я поднялся, чтобы уйти. Я знал, что длительное молчание Бхагавана указывает на то, что он не даст разрешение. Неожиданно Бхагаван велел мне снова сесть.

«Ты так долго сидел, – сказал он. – Почему ты теперь стоишь?» Я снова сел. Через несколько минут Арумугам, человек, помогавший мне строить дом и расчищать тропу Бхагавана, вошел в холл. Я заметил, что за дверью он оставил большой мешок с рисом.

Когда я спросил его: «Для чего этот рис?», он ответил: «Я купил его для тебя. Я почувствовал внезапную потребность дать тебе что-нибудь».

Своевременное появление Арумугама было ответом Бхагавана на мой вопрос: я не должен ничего ни у кого просить. Я должен полагаться на то, что преданные дают мне по своей воле.

Чиннасвами был очень недоволен, когда узнал, что Арумугам также помогает мне. Он сказал ему, что если тот продолжит снабжать меня продуктами, ему будет запрещено появляться в ашраме. Это была очень серьезная угроза, потому что, помимо того что Арумугам был преданным, практически все свои жизненные средства он зарабатывал, занимаясь строительными работами в ашраме.

Арумугам был несколько озадачен этим требованием. «Что я сделал не так? – спросил он Бхагавана. – Я всего лишь помогал Аннамалаю Свами. Разве справедливо выставлять меня из ашрама лишь из-за помощи такому же преданному?»

Как я уже раньше говорил, Бхагаван никогда не вмешивался, когда Чиннасвами увольнял рабочих или распоряжался, чтобы преданные покинули ашрам. Он сказал Арумугаму: «Тебе следует обсудить это с Чиннасвами. Это не мое дело – вмешиваться в эти вопросы».

Арумугам, подобно Чадвику до него, неохотно подчинился распоряжению Чиннасвами. Волнения о деньгах и угрозы изгнания – все это была часть лилы Бхагавана (божественной игры). Он может посылать преданным испытания и злоключения, но никогда не отказывается от тех, кто верит в него. Все это я понял очень отчетливо, когда Чадвик в конце концов с большой неохотой прекратил помогать мне.

На следующий же день я получил три рупии при обстоятельствах, которые можно называть лишь «чудесными».

Один из преданных Бхагавана, человек по имени Адивирагхаван Пиллай, жил в деревне под названием Телур, которая находится близ Вандаваси. Несколько дней подряд он ощущал сильную потребность выслать некоторое количество денег одному из садху Шри Раманашрамама. Это было довольно неопределенное желание, поскольку у него не было на уме конкретного человека. Затем как-то ночью ему приснился сон, в котором он увидел слова «Аннамалай Свами, Палакотту», написанные на листе бумаги. Поэтому на следующий день он послал эти три рупии мне. Он не стал посылать их напрямую, а выслал их на имя Джаярама Мудальяра, человека, который также жил в этой деревне.

Я написал письмо с благодарностью этому Мудальяру, в котором упомянул, что деньги пришли в тот день, когда исчез единственный источник моего дохода.

Около трех недель спустя группа преданных пришла из этой деревни и объявила, что желает позаботиться обо всех моих потребностях.

В течение многих последующих лет они снабжали меня достаточным количеством денег, чтобы я мог поддерживать свое существование. Разве же это не прекрасный пример милости Бхагавана?

Когда я впервые пришел к Бхагавану, Шри Раманашрамам заботился обо всех моих нуждах. В мой первый день в Палакотту Чадвик принял эстафету и заботился обо мне более шести лет.

В тот день, когда Чадвик прекратил свою помощь, Бхагаван послал этих селян, чтобы они заботились обо мне. Бхагаван велел мне никогда ничего не просить. Поскольку он никогда не позволил бы мне умереть с голоду, он, должно быть, знал, что судьбой мне назначено получать материальную поддержку на протяжении всей моей жизни.

Моя жизнь с Бхагаваном научила меня ценить веру, послушание и самоотдавание.

Когда я подчинялся словам Бхагавана или полностью верил в то, что он позаботится обо всех моих духовных и физических потребностях, все шло хорошо. Когда же я пытался самостоятельно лепить свою судьбу (вроде тех моментов, когда я отправился жить в пещеру и когда убежал в Полур), все шло наперекосяк.

Жизненные уроки научили меня, таким образом, ценности и необходимости полного самоотдавания.

Если ты полностью отдаешь себя Бхагавану; если ты живешь согласно его словам, не обращая внимание на все прочее; если у тебя достаточно веры в Бхагавана, чтобы перестать строить планы на будущее; если ты можешь прогнать все сомнения и волнения, веря во всемогущество Бхагавана, – тогда и только тогда Бхагаван повернет и сформирует для тебя обстоятельства, преобразив их так, чтобы твои духовные и физические потребности всегда были удовлетворены.

Еще раньше я упоминал, что ходил повидаться с Бхагаваном каждый вечер. Обычно я навещал его между 9 и ю вечера, слушал его учение и, как мог, проникался его наполненным милостью молчанием. В течение этого времени у меня было одно маленькое преимущество: Бхагаван часто просил меня вынуть колючки из своих стоп. Он давал мне это задание потому, что чувствовал, что я справлюсь с этим лучше обычных служителей.

В стопы Бхагавана часто впивались колючки, поскольку он никогда не носил сандалии. Пока я удалял колючки, Бхагаван часто озабоченно спрашивал меня: «Тебе хватает зрения, чтобы увидеть все колючки? Ты видишь то, что делаешь?»

Однажды он спросил меня: «Ты вытаскиваешь новые колючки или старые?» На этот вопрос было трудно ответить. Бхагаван нередко ходил с колючками по нескольку дней и даже недель, не подозревая о них.

Эти вечерние посещения были для меня особым временем. Каждый раз, когда я приходил к нему, Бхагаван всегда говорил со мной с большой любовью и вниманием. К сожалению, как я вскоре обнаружил, этот период моей жизни близился к завершению.

Несколько дней спустя, когда я вошел в холл, Бхагаван закрыл голову и лицо дхоти и отказался смотреть на меня. Это было очень странно. Как правило, он приветствовал меня несколькими дружелюбными словами всякий раз, когда я входил в холл. Он повел себя точно так же два последующих вечера.

На третий день я спросил его: «Почему Бхагаван закрывает лицо, подобно мусульманской женщине, каждый раз, когда я вхожу в холл? Означает ли это, что мне не следует больше приходить?».

Бхагаван ответил достаточно таинственно: «Я просто веду себя, подобно Шиве. Зачем ты говоришь со мной?»

Первая фраза ответа Бхагавана – дословный перевод фразы, более привычный смысл которой таков: «Я сижу здесь, просто занимаясь своим делом». Я истолковал это как указание на то, что Бхагаван больше не хочет, чтобы я приходил к нему. Я вышел из холла и встал под деревом.

Через некоторое время Бхагаван позвал меня обратно в холл. Я заметил, что в этот момент там больше никого не было. «Кто ты – атеист, не верящий в Бога?» – спросил Бхагаван. Я был в слишком большом недоумении, чтобы отвечать.

«Тот, у кого нет веры в Бога, – продолжал Бхагаван, – будет совершать множество грехов и бедствовать. Но ты – зрелый преданный. Когда ум достигает зрелости, и в этом зрелом состоянии ты думаешь, что отделен от Бога, ты впадешь в то же состояние, что и атеист, у которого нет веры в Бога. Ты – зрелый садхака (духовный ищущий). Тебе больше не требуется приходить сюда. Оставайся в Палакотту и занимайся медитациями там.

Старайся уничтожить представление о том, что ты отличен от Бога».

Я покинул ашрам и никогда больше не возвращался обратно. Хотя мой домик находится всего в двухстах ярдах от ворот ашрама, я ни разу не навещал ашрам с того памятного дня в сороковых годах.

Где-то через двадцать дней, проходя через Палакотту, Бхагаван подошел ко мне, улыбнулся и сказал: «Я пришел получить твой даршан».

Я был потрясен, услышав такие слова от Бхагавана, хотя и знал, что он шутит. Когда я попросил у него объяснения, он сказал: «Ты послушался моих слов. Ты живешь просто и смиренно, как я и учил. Разве это не прекрасно?»

Хотя Бхагаван попросил меня больше не приходить в ашрам, я по-прежнему думал, что волен говорить с ним, когда он бывает в Палакотту.

Бхагаван вывел меня из этого заблуждения вскоре после того, когда я пошел повидаться с ним, пока он гулял по холму.

Он повернулся ко мне и сказал: «Ты счастливее меня. То, что ты должен был дать, ты дал. То, что я должен был дать, я дал. Зачем ты все еще приходишь ко мне?» Это были его последние слова, обращенные ко мне.

Я подчинился его указаниям и никогда больше не подходил к нему. Я по-прежнему получал даршан Бхагавана, когда он приходил в Палакотту во время своей ежедневной прогулки, но мы никогда больше не говорили друг с другом.

Если мы случайно встречались, он проходил мимо меня, делая вид, что не заметил меня.

Бхагаван однажды сказал мне:

«Не цепляйся за форму Гуру, ибо она исчезнет; не держись за его ноги, ибо его служители остановят тебя. Истинный Бхагаван пребывает у тебя в Сердце как твое собственное Я. Это то, кем я на самом деле являюсь».

Разорвав личностную связь между нами, Бхагаван пытался заставить меня осознать, кем он является на самом деле.

Бхагаван часто говорил мне, что мне не следует присваивать Я имя и форму или считать его некой личностью.

Однажды, когда мы осматривали статую богини, которую украсили для празднования Наваратри в ашраме, он предостерег меня:

«Не верь в реальность этой статуи. Не верь, что Господь имеет какую-либо форму. Я всепроникающе. Не думай, что оно ограничено формой тела, даже если это тело божества».

Бхагаван дал мне свою милость и затем разорвал личностные отношения между нами. Узы любви и преданности не были разорваны; они просто были перенесены в ум и в Сердце.

Когда Бхагаван тяжело заболел в конце 1940-х годов, мною владело большое искушение навестить его. Я ни разу не поддался ему поскольку знал, что Бхагаван велел мне избегать его присутствия.

Один преданный даже спросил об этом Бхагавана. «Аннамалай Свами служил Бхагавану длительное время, – сказал он, – но он не приходит проведать Бхагавана сейчас, когда Бхагаван серьезно болен».

Бхагаван, заметив определенную убежденность в своей правоте у спрашивающего, сказал: «Он тот, кто не приносит неприятности». Затем он добавил: «Вы все здесь, а ваши умы – в другом месте. Он находится в другом месте, но ум его – здесь».

Рангасвами, служитель Бхагавана, рассказал мне об этом в тот же день позднее. Было приятно слышать, что Бхагаван полностью осознает то, что я постоянно думаю и волнуюсь о нем.

В последний год жизни Бхагавана я страдал от непрекращающихся сильных болей в желудке. Некоторые врачи, приходившие лечить Бхагавана, лечили и меня, но ни один из них не сумел облегчить боль. Я не мог ничего есть, кроме жидкой каши, и даже ее – лишь маленькими порциями.

Если я пытался съесть большое количество каши или какую-либо другую еду, боль в желудке становилась невыносимой. В последние дни жизни Бхагавана боль значительно усилилась. Она сделалась столь жестокой, что, помню, я думал: «Позволь мне покинуть это тело прежде, чем Бхагаван покинет свое. Я больше не могу терпеть эту боль».

В конце концов я решил помолиться Бхагавану – не о хорошем здоровье, а о смерти. В то время на плоскую крышу в моем доме вели несколько ступеней. Я очень медленно и мучительно взобрался по ним и посмотрел в сторону Бхагавана.

«Пожалуйста, Бхагаван, – молился я, – позволь мне достичь самадхи прежде, чем ты достигнешь самадхи (позволь мне умереть прежде, чем умрешь ты)».

В тот момент я увидел в небе удивительный, восхитительный свет – свет, знаменовавший то, что Бхагаван умер. Многие люди видели этот свет, и большинство из них говорило, что он напоминал метеорит.

Мне он явился в иной форме: в центре неба я увидел столб прекрасного света высотой примерно в двадцать футов и в полтора фута шириной. Он оставался проявленным на протяжении двух минут, медленно спускаясь по направлению к ашраму.

Несколькими минутами позднее пришел один садху и сказал мне, что Бхагаван скончался. Именно в этот момент, когда он сообщил мне эту новость, боль в желудке ушла и никогда больше не возвращалась.

Бхагаван был похоронен в тот же день. Свами Сатьянанда, один из моих соседей в Палакотту, помогал при погребении. Я видел, как в тот вечер он вернулся в Палакотту примерно в половине девятого, с ног до головы покрытый вибхути (священным пеплом).

Естественно, я спросил его, как он оказался в таком виде. «Я положил тело Бхагавана в углубление самадхи, – сказал он. – Поскольку преданные насыпали туда много вибхути, я волей-неволей оказался покрыт им. Не дашь мне воды, чтобы вымыться?»

Прежде чем дать ему воды, я крепко обнял его в попытке покрыть свое тело его вибхути. Поскольку он коснулся тела Бхагавана, я отнесся к этому, как к его последнему прасаду.

В тот вечер я получил две другие формы прасада. Девушка, которая когда-то работала на меня, отлила некоторое количество воды, которой омывали тело Бхагавана, и принесла ее мне. Я выпил ее с великим наслаждением.

Другая женщина, у которой была репутация слегка безумной, принесла мне одну из цветочных гирлянд, которая украшала мертвое тело Бхагавана.

Так много людей желало возложить на него гирлянду (то, чего он никогда не разрешал, пока был жив), что каждую гирлянду приходилось убирать, чтобы освободить место для следующей.

Я оторвал несколько цветков от этой гирлянды и съел их. Вода и цветки были моим последним контактом с телом Бхагавана.

Все последующие годы я пытался оставаться в контакте с истинным Бхагаваном – Бхагаваном, который вечно пребывает в Сердце.

(Храм над самадхи Матери и новый холл Бхагавана были закончены в 1949 году. После смерти в апреле 1950 года Бхагаван был похоронен между старым холлом и Храмом Матери. Большой холл был возведен над его самадхи в 1960 году. Многие садху, упомянутые в этой книге, жили в Палакотту в хижинах или домах вокруг резервуара: Аннамалай Свами, Тамбирам, Раманатха Брахмачари, Йоги Рамайах и Кришнасвами, Свами Сатьянанда, Мунагала Венкатарамиах, Кунджу Свами, Пол Брайтон, С. С. Кохен.)



конец