«Исследование Вечного»

Однажды Нисаргадатта Махарадж в полном недоумении спросил меня, почему человек, известный своими научными достижениями, во время беседы в то утро задал вопрос, который ясно показывал отсутствие понимания того, что он сам считал достаточно простым и ясным утверждением.

Я рискнул высказать как будто удовлетворившее его мнение, что научный ум порождает своеобразные схемы мышления, которые препятствуют пониманию предмета, не основывающегося на чисто научном и диалектическом подходе к жизни и ее проблемам.

Большинство знаний, преподаваемых в наших школах и колледжах, с довольно давних пор почти полностью основываются на том, что можно было бы назвать общепринятыми нормами, которые можно представить определенными специальными символами и обозначениями, разграничивающими черное и белое и уменьшающими серую область почти до абсолютного минимума.

То, о чем говорил Махарадж, почти целиком относилось к серой области!

С аналогичной трудностью, по-видимому, сталкивалось старшее поколение физиков-теоретиков при попытке ясного понимания принципов субатомной физики, в то время как новое, более молодое поколение физиков, чувствовало себя в новой физике как рыба в воде.

Еще одно очень реальное затруднение состоит в том, что в общении настолько неизбежно употребление переходного глагола, что оно стало общей структурой языка.

В самом деле, употребление пассивного залога вызывает определенное подозрение, что нечто намеренно скрывают. И в результате, человек обычно ожидает, что у глагола «знать» есть субъект, который знает, и объект, который он знает.

И тогда получается, что эта условная сущность – если это не личное местоимение, вроде «я», «ты» или «он», то, по крайней мере, неопределенное местоимение «некто» (англ. «one» – пер.) – мешает пониманию чего-то как чистого знания.

И большинству людей бывает крайне трудно понять утверждение Махараджа, что хотя с виду он говорит с посетителем, в действительности это «процесс разговора сознания с сознанием».

Иными словами, правило «субъект – глагол – объект» препятствует ясному восприятию того факта, что наш феноменальный мир – это скорее собрание процессов, нежели собрание сущностей, и что вещи (в том числе, человеческие существа) в действительности представляют собой события.

Опять же, мы сразу понимаем, например, тот факт, что солнце светит на различные объекты в мире, но то, что именно процесс свечения (и что свечение – это сама природа солнца, а не намеренное действие) более важен из этих двух (солнца и его свечения), понять не так легко.

Затем, есть еще большая трудность, связанная с традиционными ролями, которые приходится выполнять каждому человеку в процессе совместной жизни в обществе, помимо того факта, что такая коллективная жизнь неизбежно включает в себя огромное количества обусловливания, касающегося закона и порядка, этики, поведения и т. д.

Трудность действует на каждом этапе в такой степени, что человеку почти невозможно жить без личной идентификации в той или иной роли – мужа или жены, отца или матери, служащего или рабочего – помимо ролей, зависящих от разнообразных увлечений.

В результате мы так привыкли – так сильно приучены – думать с позиции индивидуального, что становится почти невозможно даже думать в терминах, не включающих в себя индивида как отдельную сущность с независимым выбором действия.

Когда Нисаргадатта Махарадж был серьезно болен раком и не мог проводить свои обычные беседы два раза в день, он все равно пытался говорить, но ограничивал вопросы теми, которые действительно волновали спрашивающего, приводя его в своего рода мысленный ступор.

В то время один постоянный посетитель с большой неохотой задал такой вопрос:
«Я понимаю, по крайней мере, интеллектуально, основу того вечного состояния, к которому мы все стремимся, но если то состояние означает уничтожение индивидуальности, то как мне знать, что каким бы совершенным ни было то состояние, я сам не выбрал бы, если бы мог, продолжать оставаться в существующем состоянии?»

Этот вопрос в высшей степени интеллигентного человека показывает глубину обусловливания, касающегося индивидуальной сущности, хотя суть вопроса – это отдельное дело.

Суть в том, что эта индивидуальная сущность, которая кажется такой очевидной, такой конкретной, такой вещественной, в действительности представляет собой всего лишь понятие, условность, предположение на основе определенных избранных воспоминаний за определенный период времени.

В действительности, эта на вид конкретная сущность изменяется не только в зависимости от того, как ее видят и оценивают другие люди, но и по мере того, как продолжают изменяться впечатления этой отдельной сущности о самой себе!

Значение идентификации человека двояко: во-первых, у разных людей имеются разные впечатления, основанные на прошлых событиях, и воспоминания, оставленные в мозгу этими событиями в качестве реакций на них; и во-вторых, эти события, а также относящиеся к ним реакции и воспоминания – это не все события, а только их выборка, определяемая на основании стандартов, которые носят не абсолютный, а относительный характер.

Иными словами, условности неизбежно должны основываться на определенных знаках, символах и измерениях, в результате чего общепринятое знание не может не быть системой абстракций, в которой объекты и события неизбежно должны сводиться к их общим, смутным очертаниям.

Поразительный, но логичный факт состоит в том, что индивидуальная сущность, таким образом, оказывается не только «метафизической видимостью в сознании», но в действительности и в повседневном практическом опыте, краткой выдержкой из общих принципов, основанной на определенных избранных впечатлениях, касающихся определенных избранных событий.

И именно с точки зрения подобной индивидуальной сущности происходит поиск знания.

Поэтому неудивительно, что знание, не основывающееся на абстракциях, в котором индивидуальная сущность становится не только ненужной, но действительной помехой, нелегко поддается пониманию.

Нельзя отрицать, что абстракция безусловно необходима для общения между людьми; слово «дерево» вызывает сравнительно поддающуюся передаче основу для обмена информацией между двумя сторонами; в ином случае, каждый раз, когда кто-либо говорил бы о том, что известно как дерево, потребовалось бы целое подробное описание!

Но суть дела в том, что хотя абстракции и условные знаки и символы необходимы для осмысления событий, поочередно попадающих «в круг света», такого рода метод не только неадекватен, но и вводит в заблуждение, когда речь идет о вселенной, в которой события происходят не только все вместе, но и в одно время с невероятной быстротой.

В таких обстоятельствах для того, чтобы было возможно хоть какое то понимание, потребовался бы мощный прожекторный луч с очень широкой периферией.

Попытка понимания работы вселенной с позиции линейного мышления и словесных понятий немного похожа на попытку увидеть огромную фреску Микеланджело с помощью одного тусклого луча миниатюрного фонарика!

Работа человеческого тела кажется студенту-медику пугающе сложной, поскольку, используя такой вид мышления, он пытается понимать ее по частям, кусочек за кусочком, в то время как для опытного врача или хирурга она выглядит сравнительно просто, так как он использует периферический тип понимания – его опыт превратил фонарик в мощный прожектор.

Именно это происходит в случае выдающегося художника, спортсмена или специалиста в любой области: он забывает предшествующее научение, которое он с огромными усилиями и настойчивостью приобрел, используя свой ограниченный вид абстрактного, линейного мышления, и позволяет вступать в работу периферийному видению спонтанного и интуитивного ума.

На самом деле, успешность специалиста зависит от того, в какой степени он удерживает центральное, сознательное мышление на заднем плане и позволяет преобладать общему интуитивному бессознательному мышлению.

Именно это имел в виду Нисаргадатта Махарадж, когда неоднократно побуждал своих слушателей забыть слова и позволить заключенному в них глубочайшему смыслу проникнуть в само их существо – тому виду смысла, который утратил бы всю свою значимость при любой попытке его передачи кому-то еще (или даже себе как индивиду) посредством мышления и вербализации.

И именно это он также имел в виду, когда говорил, что любые усилия будут не только ненужными, но и мешающими, и что необходимо только позволять без помех укореняться интуитивному пониманию, чтобы оно могло расцветать и цвести.

Знание реальности не может появиться в результате «неуклюжих вычислений теологии, метафизики и логического вывода», которые служат лишь помехами, о которых говорил Махарадж.

Рассказывают об ученике даосского Учителя Лао-цзы, который пал к его ногам и с ликованием заявил: «Учитель, благодаря вам, я достиг». Лао-цзы с великим сочувствием поднял его и сказал: «Если ты достиг, значит несомненно, что ты не достиг». Ученик был разочарован, но поскольку он глубоко верил в Учителя, то продолжал свои повседневные дела.

Затем, однажды он снова пришел к Лао-цзы и очень почтительно, но прозаично объявил, что учитель был абсолютно прав. Лао-цзы несколько мгновений смотрел ему прямо в глаза, затем тепло обнял его и спросил, что случилось.

Ученик объяснил: «Когда мне было сказано, что я не достиг, я знал, что уже сделал все, что мог; больше не было ничего, что бы я мог сделать. Поэтому я РАССЛАБИЛСЯ и выкинул все из головы. И тогда я испытал невероятное и совершенное чувство полной свободы, и последний барьер рухнул: больше не было «меня», чтобы делать какие-либо усилия или чего-либо достигать. ОНО пришло».

Размышляя о природе понимания, которое имел в виду Нисаргадатта Махардж, заявляя, что само понимание – это все, мы должны ясно понимать, что может содержать в себе такое понимание.

Основное содержание понимания – это Реальность, или Истина, или Бог или любое другое имя, которым можно называть ТО.

Самую основу этого понимания составляет то, что можно назвать «недвойственностью» в том смысле, что поскольку То-Что-Есть – это все, что есть, все существующее феноменально может быть только его объективным проявлением.

Любая чувственно воспринимаемая вещь или объект – это видимость или явление в сознании, и в этом смысле (каким бы поразительным это ни казалось), человеческие существа, подобно всем чувственно воспринимаемым объектам, тоже представляют собой видимости в сознании, доступные восприятию друг друга.

Тогда, если То-Что-Есть – это все, что может быть, то все человеческие существа очевидно и неизбежно тоже должны быть ТЕМ, наряду со всеми феноменами и сознанием.

Иными словами, будучи проявлены, мы представляем собой феномен или видимость в сознании.

В непроявленном виде мы можем быть только ноуменом, или сознанием (или его содержанием – Умом).

Ноумен и феномен кажутся отдельными, поскольку одно обладает видимостью, а другое – нет. Но они не отдельны – как могут субстанция и ее форма, золото и золотое украшение быть отдельными как таковые, кроме как с точки зрения видимости, которая у одного есть, а у другого нет?

Феномен – это объективный аспект субъективного ноумена – ноумен может быть явным только как феномен; и в таком проявлении ум неизбежно должен разделяться на наблюдателя и наблюдаемое.

Таким образом, наблюдатель и наблюдаемое – это двойственные аспекты проявляющегося сознания, когда сознание в покое пробуждается к действию (поскольку такова его природа), так что может происходить проявление.

И в знании – в ПОНИМАНИИ – того, что наблюдатель не может существовать отдельно от наблюдаемого, разделенный ум восстанавливает свою цельность и святость.

Таков принцип недвойственности в двойственности проявления.

По существу, это означает, что

все люди, все чувствующие существа, хотя и будучи видимостями в проявлении, до проявления представляют собой бесконечное вневременное «Я»;

что хотя «Я» феноменально отсутствую (поскольку мое феноменальное присутствие имеет место посредством чувственно воспринимаемого объекта), то, что «Я» есть ноуменально (то, чем являемся мы все) – это ПРИСУТСТВИЕ, Это-Здесь-Сейчас, все неизвестное, из которого возникает все известное, феноменально – ничто пустоты, но ноуменально – полнота потенциального пленума (непустого пространства – пер.).

«Я» проявляюсь в объективной феноменальности через механизм дуалистической полярности, разделения моего Ума на взаимосвязанные противоположности – посредством субъекта и объекта, наблюдателя и наблюдаемого, мужского и женского, положительного и отрицательного – без которых невозможно было бы постигать феноменальную вселенную.

Таким образом, «Я» проявляюсь как совокупность всех объектов, и хотя каждый объект кажется функционирующим в качестве субъекта всех других чувственно воспринимаемых объектов, лишь «Я» представляю собой субъективность.

Очень важно понимать взаимосвязь между феноменальной вселенной и чувствующими существами.

Чувствующие существа прямо не связаны с появлением вселенной, но любопытный факт состоит в том, что видимая вселенная возникает не из-за чувствующих существ, но и не вполне независимо от них.

Чувствующие существа – в той же мере видимость, как и вселенная, и на самом деле, они возникают совместно и одновременно.

По видимому, замешательство, или трудность, возникает из-за того, что чувствующие существа, как неоднократно указывал Нисаргадатта Махарадж, имеют двоякую значимость – подобно всем объектам во вселенной они доступны чувственному восприятию, и в то же время, именно их чувствительность дает им возможность воспринимать и познавать другие объекты (включая других чувствующих существ) с помощью их познавательных способностей.

Иначе говоря, если проявление (видимость саму по себе) считать статическим аспектом, то динамический аспект – восприятие и познание проявленных объектов – был бы представлен чувствительностью;

то есть познавательные способности могут интерпретировать проявленные объекты и события, но не являются причиной их появления.

Фактически, это означает, что чувствующие существа, сами будучи частью проявленной вселенной, образуют действующий элемент в ее функционировании.

Именно отсутствие ясного понимания этого положения дел вызывает конфликт и несчастье человеческих существ.

По сути дела, это означает, что двойственность, представляющую собой полярный феномен, на практике трактуют как дуализм, где обе противоположности подвергаются безвозвратному разделению. А разделенность означает конфликт и несчастье.

Действительно, разделение основывается на измерении в том смысле, что эта область (владения, отношения или чего угодно другого) определяется как моя, а та другая область – как не моя.

Именно эта разделенность именуется Майей, от которой желают освобождения.

Считается, что санскритский корень слова «Майя» – матр (измерять, формировать, строить или планировать); от него же происходят такие слова, как метр и матрица.

Процесс разделения, по существу, основан на делении или разъединении тем или иным способом. Так, санскритское слово двайта или английское слово «двойственность» происходят от санскритского корня два.

Поэтому когда говорят, что мир объектов и событий, феноменальный мир – это Майя, из этого не следует, что феноменальный мир представляет собой отдельный мир, который полностью исчезает при просветлении, поскольку это означало бы уничтожение чего-то, что было отличным от Брахмана.

Но поскольку Брахман – это единственная Реальность, все другое может быть только двойственным аспектом Брахмана, а не чем-то, имеющим независимую природу.

На самом деле, словом Майя обозначается несовершенное восприятие проявленного мира в терминах классификации, модификации, измерения – все это просто понятия, считающиеся необходимыми для линейного понимания функционирования проявленного мира, но не обладающие никакой реальностью.

Иными словами, полнота, Брахман, неизмерима и не определена. Но в ней действует ограничивающий принцип.

Это ограничивающее начало – Майя – предполагает скрытие целого и рассмотрение секций или частей.

В терминологии веданты эти аспекты именуются, соответственно, аварана (сокрытие) и викшепа (рассмотрение).

Вся суть идеи недвойственности заключается в том, что непроявленный ноумен и проявленный феномен нераздельны и не подлежат соединению;

они представляют собой полярные, взаимосвязанные противоположности двойственности, которые, при наложении друг на друга, исчезают в том, что феноменально было бы пустотой ничто, но в действительности является полнотой потенциального.

Майя – это то, что заставляет людей не принимать или забывать принцип полярности (составляющий основу двойственности, без которой не было бы возможно проявление), и превращает двойственность взаимосвязанных противоположностей в бедствие дуализма и эго.

Этот принцип полярности противоречит самой основе западного мышления и стремлениям полностью избавиться от зла и сделать этот мир раем, чтобы жить в нем.

Подобное мышление игнорирует основной факт жизни – что «зло» есть только потому, что есть «добро», и что сама идея рая была бы нелепой при отсутствии ада.

С другой стороны, индуистская мысль рассматривает мир как игру Бога (Лила) просто потому, что мысль приходится облекать в своего рода поэтическую мифологию – иначе это означало бы попытку создания позитивной и основанной на фактах схемы для размещения в ней той Реальности, которая может лишь интуитивно постигаться как бесконечная, вневременная единственность.

Если признать, что Реальность неизбежно должна быть недвойственной (поскольку если мы этого не сделаем, получим бесконечную регрессию субъекта и объекта, основанную на неминуемом вопросе ребенка: «Кто создал Бога?»), тогда нельзя не признать, что

проявленная вселенная, неотъемлемую часть которой составляют человеческие существа, – это только аспект (а не отдельное творение) непроявленной реальности.

Далее, также, если именно эта реальность имманентна во всех чувствующих существах, то нельзя не признать, что одно и то же сознание находится и в святом, и в грешнике,

что добро и зло, удовольствие и боль – это не только неразделимые основные элементы игры жизни, которую индуисты называют Лилой Бога, но и что для того, чтобы игра могла продолжаться, каждая сторона жизни – как светлая, так и темная – должна время от времени брать верх.

Иначе говоря, «зло» как таковое не может представлять проблему, так как концептуальный феноменальный мир – это относительный мир взаимосвязанных противоположностей.

Проблема зла и, в действительности, все проблемы, возникают только потому, что этот основной факт жизни игнорируется, и люди живут в дуализме (в отличие от двойственности взаимосвязанных противоположностей), отдельными в дихотомии «себя» и «другого», в нескончаемом поиске счастья и вечно меняющейся идеи «добра», наряду с полным изгнанием страдания и несчастья и родственного им понятия зла.

Может ли такой поиск закончиться чем-либо, кроме разочарования?

Даосское стихотворение, считающееся одним из самых древних, начинается так:

Совершенное понимание не составляет труда для тех,
У кого нет предвзятых мнений.
Когда нет ни влечения, ни отвержения,
Все ясно и несомненно.
Крошечное различение,
И Небо и Земля разделяются!
Если ты стремишься постичь Истину,
Не заботься о «правильном» и «неправильном».
Конфликт между «правильным» и «неправильным» –
Это болезнь ума.

Выражая эту идею словами Лао-цзы:
«Когда все признают добродетель добром, уже есть зло».

Видеть это – значит понимать, что поиски добра без зла, поиски красоты без уродства подобны видению звезд без космоса или печатных строк в книге без белого фона, попыткам удержать воду в решете, попыткам избегать левого, упорно поворачивая направо и, в результате, ходить по кругу.

Вопреки простейшей логике этого принципа полярности – или, возможно, из-за нее! – мы склонны сразу его полностью игнорировать, поскольку наше обусловливание ясно говорит нам, что если мы не продолжим постоянные попытки улучшать все, включая самих себя, то единственным возможным концом будет сползание обратно к ленивому хаосу: если «я» не приложу достаточные и успешные усилия, то меня обгонят «другие».

Поразительно, что мы игнорируем наш действительный опыт, доказывающий противоположное – что, например, все больший и больший успех, все большее и большее количество денег, все лучшие и лучшие автомобили и технические новинки, все большая и большая роскошь в качественном и количественном смысле не принесли нам чувства полного успеха или полного удовлетворения.

Получается, что мы держим тигра за хвост. Есть ли на самом деле выбор?

Наше обычное мышление и основанный на нем образ жизни заставляют нас придерживаться точки зрения, что есть лишь две альтернативы – либо стремиться к добру и красоте, либо погрязать в зле и уродстве.

Однако в действительности никакого выбора нет, поскольку и то, и другое – неразделимые элементы жизни.

Человеческую ситуацию можно описать как «блохи на горячей сковороде»: блоха, которая падает, должна подпрыгивать, а блоха, которая подпрыгивает, должна падать!

Это не фатализм, основанный на разочаровании: неизбежность двойственности взаимосвязанных противоположностей – это то, что существует.

Двойственность субъекта и объекта (в действительности, феноменальных объектов, наделенных чувствительностью, чтобы воспринимать друг друга с помощью познавательных способностей) ничуть не отличается от любой другой пары взаимосвязанных противоположностей.

Принятие этого механизма двойственности в качестве самой основы проявления кажется трудным из-за того, что наше мышление в течение долгого времени формировалось на общепринятой линейной основе, которая не дает нам видеть вещи и события такими, какие они есть на самом деле.

Так не может быть и речи о том, чтобы избавиться от необходимости носить одежду или есть пищу – голод и пища навек неразделимы; жара и пот – не причина и следствие; мы потеем не потому, что жарко; жара и потение вместе формируют одно событие.

Человеческий опыт происходит не из-за внешнего события, а представляет собой проявление в сознании, реакцию внешнего стимула в психосоматическом аппарате.

Распространенная дзенская иллюстрация для объяснения человеческого опыта – это отражение луны в воде: ни луна, ни вода не имеют отношения к этому феномену, и здесь нет никакой причинно-следственной связи.

В отсутствие одного или другого нет никакого отражения; кроме того, в то время как вода отражает красоту луны, отражение луны демонстрирует чистоту воды.

Действительная проблема, как говорил Нисаргадатта Махарадж, состоит в том, что почти все проблемы создаются из-за того, что мы думаем, мы концептуализируем, мы придумываем символы и образы, в том числе, образы самих себя.

В определенных обстоятельствах мы чувствуем себя скованно и неудобно не потому, что во внешнем мире содержатся объекты, так или иначе способные это вызывать, но лишь потому, что

образы себя (и других), которые мы создаем в это время, вступают в противоречие с теми, что мы уже построили на основе прошлого опыта.

И парадокс заключается в том, что никакой образ не может иметь никакой сущности.

Если концептуализация прекращается – или, по крайней мере, ясно распознается как таковая – не может не происходить удивительное изменение, причем без всякого специального «действия», кроме самого понимания:

«эго» и персональное «я» видятся как просто концепция, основывающееся на отборе впечатлений в течение промежутка времени и, в результате, дихотомия между субъектом и объектом исцеляется.

Тогда отношение между знающим и знаемым, между переживающим и самим переживанием, становится не отношением непримиримой противоположности, а отношением полярной взаимности, поскольку не может быть одного без другого.

Тогда имеет место не только интеллектуальное понимание, но и интуитивное постижение мира как «сети драгоценных камней», каждый из которых содержит отражения всех других, фантастической взаимосвязанной гармонии, чье существование не могло бы иметь никакой внешней причины.

Наряду с этим глубоко ощущается, что наши действия, которые мы привычно считали произвольными, на самом деле непроизвольны, и что

воля – это не что иное, как бесполезное и временное препятствие для таких непроизвольных действий вселенной.

Так, когда человек голоден и у него бурчит в желудке, это напоминание о том, что пора есть. Когда человек садится есть, его голод утоляется, и если в этот момент он не начинает концептуализировать, то осознает лай собак и пение птиц.

Такие моменты заставляют человека интуитивно чувствовать: «это все, что есть», а все остальное – бремя, которое мы создаем своим представлением о цели в жизни, о необходимости чего-то добиваться.

Такие моменты заставляют нас осознавать относительность времени и движения, поскольку тогда нет никакого «меня», плывущего в потоке времени и постоянно борющегося, чтобы противиться течению событий;

есть только «Я» на берегу, наблюдающее события, которые движутся в потоке сознания.

Понимание, которое таким образом превосходит интеллектуальное разумение, способствует осознанию того, что поиски иллюзорного «хорошего и прекрасного» (в противоположность плохому и безобразному) по существу означают погоню за иллюзорным будущим с целью продления человеческой жизни, поскольку ничто не может быть более относительным, чем временность и длительность.

Длительность (время), наряду с пространством, представляет собой всего лишь понятие, обеспечивающее систему отсчета, в которой можно наблюдать и измерять проявленный феномен.

И именно это понятие измерения создает Майю, но коль скоро ложное видится как ложное, Майя лишается своей власти дурачить и порабощать человеческое существо.

Субъективное чувство насекомого, живущего лишь несколько часов или дней, не отличается от чувства животного, которое живет несколько столетий.

Несмотря на постоянное увеличение ожидаемой продолжительности жизни людей почти по всему миру, субъективное чувство человека в момент смерти никак не изменяется.

Суть в том, что человек волей-неволей должен жить в настоящий момент, и если он возводит в культ улучшение условий в будущем, то не живет ни в явном настоящем, ни в иллюзорном будущем.

Все дело в том, что время – это только понятие, будущее движется в прошлое, не оставляя «времени» для настоящего.

Когда ясно понимается относительность времени как идеи измерения, остается только настоящий момент, представляющий собой вечность.

Когда я, бывало, переводил беседы Нисаргадатты Махараджа с маратхи на английский, было заведено, что в конце утренней сессии мы с моим другом Муларпаттаном вывозили Махараджа на прогулку на машине (примерно в полдень).

Короткий промежуток после беседы был временем, когда Махарадж мог расслабиться (полуденная жара его не беспокоила) и, возможно, обсудить один или два момента, имеющих отношение к прошедшей беседе.

Однажды в такое время, в очень непринужденном настроении, он внезапно посмотрел на меня и спросил: «В чем суть „понимания“, о котором я всегда говорю?»

Я выпалил: «Не пытаться понять постижение, так как от подобного старания не будет ничего, кроме вони затхлого понимания».

Махарадж направил на меня свой пронзительный взгляд, возможно, чтобы убедиться, что я не стараюсь быть умным, а потом одарил меня широкой теплой улыбкой.

Как бы сказал Махарадж, нет ничего проще Истины, того-что-есть, но она должна восприниматься прямо, непосредственно, без помощи концептуальных символов, которые ограничивают и обманывают восприятие.

Он неоднократно призывал посетителей помнить, что понимание, которое можно выразить словами, это не понимание, поскольку саму основу вербализации составляет разделение между субъектом («мной»), который вербализует, и тем, что вербализуется: вербализация – это действие разделенного ума.

Что же в точности представляет собой это истинное понимание, и как оно может достигаться?

Прямой ответ на этот вопрос состоит в том, что все предлагаемое в качестве ответа все равно будет концепцией, и что истинного понимания нельзя «достичь» – его можно лишь принять, когда оно возникает спонтанно!

Это может показаться безвыходной ситуацией, но это не так.

Нужно видеть, что все исходящее от Гуру или духовного проводника следует принимать по принципу шипа, который используют для того, чтобы удалить занозу, а потом выбрасывают.

Любой совет или наставление, касающееся истинного знания, должны рассматриваться просто как намек или указатель на Истину, чтобы такая позиция вызывала состояние ума, по-разному называемое пустым умом, или не-умом, или постящимся умом, в котором может спонтанно прорастать истинное понимание.

Когда это происходит, не могут возникать никакие сомнения, и это понимание имеет ту же природу, что и понимание я есть – что я жив, что я существую, и что я не нуждаюсь ни в чьем подтверждении того, что я жив и присутствую.

Важно ясно видеть различие между истинным пониманием в цельном уме и концептуальным пониманием в разделенном уме.

Цельный ум, или чистый ум не испорчен разделением между «мной» и «другим», и поэтому мысль, порождаемая в цельном уме, тоже чиста, в то время как мысль, порождаемая в разделенном уме, сперва окрашена разделением между «мной» и «другим», а затем испорчена желанием «меня» победить в соревновании с «другим».

Все это выглядит грандиозной шуткой, когда имеет место «Великое Пробуждение», полное осознание того, что жизнь – это сон наяву, а все феноменальное проявление вселенной (включая всех «меня» и «тебя») – просто иллюзорная структура, отраженная в сознании и познаваемая сознанием.

Иллюзорное разделение ума – содержания сознания – возникает вследствие попытки сознания быть как самим собой, так и индивидуальным психосоматическим аппаратом, с которым оно отождествилось.

Это разделение между его реальной субъективностью и псевдо-субъективностью эго, возникающего из такого отождествления, разделение между тем-что-мы-есть и тем, чем мы себя считаем.

Иллюзия кончается и разделение исчезает, когда имеется осознание этого факта, и ум перестает действовать с позиции концептуального «меня» (в противоположность «другому»), постоянно стараясь контролировать, выбирать, судить.

Такое осознание способствует пониманию того, что холодный блеск луны не обусловлен какой-либо специальной внешней обработкой, что голубые горы имеют такой цвет не потому, что их так покрасили, что трава растет сама и ее не нужно тянуть вверх, что наши физические органы работают сами, без сознательного управления.

Суть всякого спонтанного действия, являющегося подлинным результатом чистого понимания (в котором полностью отсутствует «я» в качестве понимающего) состоит в естественной искренности.

Не часто отдают себе отчет в том, что
в спонтанном и естественном действии не может быть ни малейшего следа намерения или планирования.

Более того, спонтанности и естественности нельзя «достигнуть» ни старанием, ни старанием не стараться!

Как говорится в стихотворении из «Дзенрина»: «Ты не можешь найти ответ, думая, ты не можешь искать его, не думая».

Это снова может показаться невозможным тупиком, но на самом деле это не так.

Усилие (или усилие не делать усилия) основывается на желании или воле, которая сама представляет собой аспект «я-концепции», или эго.

Именно разделенный ум видит кажущийся тупик как тупик, в то время как спонтанность синонимична отсутствию разделенного ума.

Спонтанность может возникать только при отказе от разделенного ума и доверии к действию цельного ума.

Это не значит, что мы должны отказываться от своего работающего ума в повседневной жизни, но мы не должны полагаться только на него, исключая цельный ум.

Из повседневного опыта известно, что когда наш «сознательный» ум не способен дать решение проблемы, оно приходит к нам, когда мы «откладываем проблему на завтра», предоставляя работать над ней «бессознательному» уму.

Следует осознавать ограничения сознательного ума, чтобы не заставлять себя быть чрезмерно осторожными и не осознавать только иллюзорного «себя»;

мы вольны доверять той высшей силе, которая заставляет траву расти, а наши конечности и органы работать «самостоятельно».

В ином случае, беспокойство и смущение будут убивать ту минимальную восприимчивость, столь необходимую для того, чтобы появлялись решения.

Как сказал Рамана Махарши:
«Думать – это не нормальная функция человека».

То есть концептуализация, сочинение образов в уме, сравнение вещей и суждение о них в соответствии с кратким обзором воспоминаний и размышлений, основанных на символах и понятиях – все это может становиться парализующей силой, если заходит дальше определенного предела.

В любом случае, если нужно прийти к решению в более или менее важном вопросе, было бы невозможно принять во внимание все наши воспоминания и весь опыт, и это неизбежно должна быть «интуитивная догадка».

И у этой «догадки» больше шансов быть верной, если ум не довел себя до ступора, пытаясь вспомнить все, но достаточно расслаблен, чтобы доверять своей спонтанности, основывающейся на бессознательной записи его памяти и размышления.

На самом деле в таких обстоятельствах нет никакого разделения между мыслью и действием, которые доверяют друг другу.

Значит, в действительности происходит следующее: действие имеет место спонтанно и естественно, без того, чтобы ум одновременно старался проверять, соответствует ли действие его собственному представлению о том, что лучше всего для «меня».

Иными словами, когда мудрые осуждают «думание», то осуждению подвергается именно этот вид мышления, который ограничивает и подавляет спонтанное действие.

Тот же принцип применим к «чувству» по отношению к «действию», и именно в этом смысле джняни описывается в «Йоге-Васиштхе» как махабхоги (сверх-наслаждающийся).

Одно из неправильных представлений о джняни состоит в том, что его считают стоиком, невосприимчивым к удовольствию или боли.

Мудрец Васиштха в «Йоге-Васиштхе» ясно дает понять, что джняни не только получает удовольствие от всего, что встречается ему на пути, но наслаждается этим намного более полно, чем обычный человек.

Причина очевидна: в своем наслаждении он не размышляет о самом наслаждении; его не интересует наслаждение чувством наслаждения, и потому наслаждение не разбавляется никаким мышлением или концептуализированием.

Иначе говоря, джняни и есть наслаждение (ноуменальная функция наслаждения), а не концептуальная сущность, испытывающая наслаждение; поэтому он – махабхоги.

Спонтанность может возникать только когда ум, представляющий собой содержание сознания, осознает абсурдность своих попыток постичь сознание.

Лишь когда ум молчит и дуалистическое мышление прекращается, может возникать ноуменальное мышление, и понимание может переводиться в спонтанное действие.

Важность этого момента в том, что как только сознание отождествилось с индивидуальным телом в качестве отдельной сущности, прочно устанавливается образ эго.

После этого любое усилие расслабиться или «отпустить себя» – это только отрицательный аспект привычного усилия воли и контроля.

В этом причина тупика; если я стараюсь держаться, это плохо, если я пытаюсь отпуститься, это все равно плохо или даже хуже!

Ответ заключен в самом тупике:
и положительная, и отрицательная мысль спонтанны в том смысле, что ни та, ни другая не являются результатом предварительного намерения.

И в этом понимании того, что
эго – причина обоих мыслей – само представляет собой спонтанное возникновение в сознании, просто движение в сознании без всякой субстанции, тупик исчезает – эго попадается в собственный капкан.

Понимание – это все, любое усилие – препятствие. Понимание спонтанно и ноуменально, даже понимание того, что принудительное действие тоже спонтанно.

Тогда эго уничтожает себя, поскольку оно разоблачается как иллюзия, каковой оно и является.

Это понимание способствует пониманию того, что действия – это не действия эго, а действия «таковости» индивидуального психосоматического аппарата, основанной на генах этого аппарата и на полученном им обусловливании.

На этом этапе может возникать сомнение: Если это так, то это означает, что любой мог бы делать все, что его тянет делать.

Да, конечно, но тогда, если понимание является глубоким и ясным, это же отношение в той же мере будет применимо к «другим», как и ко «мне»,

и не должно быть никаких жалоб относительно вреда, причиняемого «мне» такими действиями «других».

В действительности, истинное понимание не включало бы в себя какое-либо различие между «мной» и «другим», поскольку само содержание такого понимания предполагало бы осознание иллюзорности обоих и того, что только событие имеет какое-то значение в качестве части всей совокупности функционирования, а индивидуальный «деятель» представляет собой бесполезный фактор.

По существу это значит, что человек начинает принимать жизнь, как она происходит в мире, который кажется утратившим все свои прежние границы и барьеры, так что в действительности

нет никакой нужды избегать ложных мыслей или стремиться к истинным –
все мышление спонтанно и лишено всякой субстанции, как временное движение в сознании;

его не нужно принимать или отвергать, а можно просто игнорировать, чтобы оно исчезало так же спонтанно, как и появлялось.

Не так давно я убедился в способности ребенка легко видеть вещи такими, какие они есть, поскольку обусловливание еще не стало достаточно прочным.

У моей невестки Гиты есть пятилетняя дочка – необычайно живая малышка, полная неугомонной энергии и веселья. Однажды вечером, после особенно беспокойного дня, мать помыла ее и велела ей помолиться Богу и попросить Его сделать ее хорошей девочкой.

Девочка без всяких возражений села и довольно долго тихо сидела с закрытыми глазами. Позднее тем вечером, во время ужина, Гита спросила дочку, что же она просила у Бога.

Девочка ответила: «Я молилась Богу и просила Его сделать меня хорошей девочкой, чтобы я не изводила учителя в классе и не заставляла мамочку все время сердиться. Я не просила заставить меня усерднее делать уроки, поскольку я и так стараюсь и получаю хорошие отметки по всем предметам».

Когда Гита это услышала, у нее на глазах заблестели сдерживаемые слезы удивления и радости от правильности молитвы ребенка. Однако следующие два дня ничем не отличались от предыдущих, и измученная мать спросила дочку, почему та продолжает быть скверной девчонкой.

Ответ девочки был совершенно непосредственным: «Мамочка, ты просила меня молиться Богу, и я молилась. Если он не ответил на молитву, это несомненно значит, что либо Он ничего не может с этим поделать, либо он хочет, чтобы я была такой, какая есть».

Потом она занялась своими делами. Мать была поражена, но у нее хватило здравого смысла промолчать.

Когда Гита рассказала мне об этом инциденте, я сразу подумал о Нисаргадатте Махарадже – как невероятно обрадован он был бы историей ребенка, который продемонстрировал удивительное понимание того, что значит быть естественным без всякого старания быть естественным.

Таким образом, понимание – как Махарадж использовал и понимал этот термин – по-видимому, оказывается не неизменной идеей или понятием, а своего рода потоком, текучим процессом природы, который свободно орошает жизнь, соединяя мысль и действие.

Это не столько ученое знание веданты, сколько интуитивная апперцепция Дао, о которой Чжуан-цзы говорил: «Его можно обрести, но не увидеть». Его можно чувствовать, но не мыслить, интуитивно постигать, но не категоризировать, прозревать, но не объяснять».

Когда Махарадж говорил, что понимание – это все, и далее добавлял, что больше никаких усилий, как таковых, не требуется, он, очевидно, понимал это в том смысле, что не требуется никаких усилий, чтобы дышать, чтобы переваривать съеденную пищу, в том смысле, в каком мастера искусства самозащиты способны защищаться от нескольких человек (которые вполне могут выбиться из сил из-за своих напряженных усилий), не проявляя никакой усталости.

То, что не требуется никаких усилий, очевидно означает, что не требуется никаких намеренных сознательных усилий, – это все равно, что течь с потоком или катиться по ветру.

Иллюстрацией этого принципа может служить то, что буря вырывает с корнем могучие деревья, в то время как незаметная трава продолжает качаться, как обычно.

Нисаргадатта Махарадж неоднократно подчеркивал тот факт, что такое совершенное понимание трудно, если вообще возможно, определить или объяснить, так как мы сами и есть это понимание, которое «подобно мечу, который режет, но не может резать сам себя, подобно глазу, который видит, но не может видеть сам себя».

Современная наука ясно продемонстрировала, что мы изменяем поведение атомной частицы сами фактом ее наблюдения, и что сам факт нашего наблюдения галактик делает их более далекими от нас.

Непреодолимым препятствием для объективного познания служит наше собственное субъективное присутствие, которое представляет собой феноменальное отсутствие.

Как может постижение постигать то, что само постигает? Мы не можем не признавать, что совершенное понимание – это источник и поле нашего собственного субъективного бытия, которое можно интуитивно чувствовать, но не наблюдать объективно.

Это понимание представляет собой наше интуитивное знание своей универсальности, того, что мы суть основа, поле, в котором появляется все множество форм и опыта.

Именно сознание – я есть – служит общей основой для всякого чувствующего существа, дающей ему интуитивное чувство бытия, о котором мы не можем иметь объективного знания и, следовательно, не можем строить его механическую или линейную схему.

В действительности, происходит так, что мы игнорируем поле, подоплеку, и сосредоточиваем свое узкое видение, подобное лучу фонаря, на феноменальных объектах, событиях и переживаниях, в то время как

единственный способ, каким может случаться понимание – это выключить фонарь и позволить вступить в дело широкому прожекторному видению молчащего, постящегося ума, чтобы само собой могло случаться живое осознание того-что-мы-есть.

Тогда совершенное понимание, широкое прожекторное видение всей вселенной, показывает ее как гармонию замысловатых узоров, «сеть драгоценных камней, каждый из которых отражает все другие».

Только узкое видение видит каждый узор в отдельности, друг за другом, и приходит к выводу, что вселенная полна конфликтов.

Действительно, биологический мир, несомненно, представляет собой «общество взаимного поедания», в котором один вид становится пищей для другого, но такова часть плана вселенского разума, так должно быть, чтобы биологическое равновесие не было нарушено перенаселением и самоудушением.

На самом деле, именно ограниченное узкое видение придает этому совершенно нормальному универсальному феномену оттенок ужаса, в то время как широкая перспектива совершенного понимания видела бы вещи такими как они есть, что рождение и смерть – это, в действительности, всего лишь соединение и разложение, появление и последующее исчезновение феноменальных объектов в проявлении.

Именно применительно к этому совершенному пониманию, представляющему собой всю тотальность функционирования проявленной вселенной, Чжуан-цзы описывает «человека совершенной добродетели» по контрасту со средним человеком, живущим свою жизнь (которую с таким энтузиазмом пытается продлить наука) в постоянной надежде на лучшее будущее и в постоянном страхе неминуемой смерти:

«Человек совершенной добродетели в покое не имеет мыслей, в действии не имеет страха. Он не признает ни правильного, ни неправильного, ни хорошего, ни плохого.

В четырех морях, когда все процветают, это его отдых. Люди цепляются за него, как дети, потерявшие своих матерей, они сплачиваются вокруг него, как заблудившиеся путники.

У него есть богатство, но он не знает, откуда оно приходит. Он имеет более чем достаточно еды и питья, но не знает, кто их предоставляет…

(как это удивительно точно подходит для описания Нисаргадатты Махараджа!).

В век совершенной добродетели люди не нуждаются в том, чтобы их ценили – способности не бросаются в глаза.

Правители – всего лишь маяки, в то время как люди свободны как лани.

Они справедливы, не зная о долге перед своими ближними. Они любят друг друга, не зная о милосердии. Они верны, не зная о верности. Они честны, не зная о честности. Они действуют свободно во всем, не признавая обязательств ни перед кем. Поэтому их деяния не оставляют следа; их дела не передаются потомкам».