«Исследование Вечного»

14. Где пребывает Бог

Поспешим туда, где пребывает Бог,
Там будем мы искать свою тихую гавань;
Ему мы должны предать свои радости и горести,
Кто, как не Он, устранит наш голод,
На Него мы возложим свои заботы и страхи;
Ибо Он – океан блаженства и радости,
Да будем мы всегда пребывать у Его стоп,
Ведь разве мы, – говорит Тука, –
не Его возлюбленные чада?

Это одна из самых простых и трогательных абханг святого Тукарама, возможно самого почитаемого святого Махараштры, который в середине XVII века написал почти пять тысяч абханг, которые были искренним и спонтанным излиянием мучимой души, плененной эфемерными радостями этого мира и жестокими страданиями, которые неразрывно связаны с мимолетными удовольствиями.

В другом месте он говорит:

«О, Боже, как много я страдал. Если бы все мои страдания можно было бросить на твердый камень, он бы раскололся на куски».

Он сознает свои пороки и грехи:

«Телом, речью и умом я совершил много плохих поступков… в числе моих пороков ненависть, предательство, высокомерие, прелюбодеяние, безрассудство, бесчестность и многое другое; я сделал много несправедливого и неправедного…».

Он молит Бога не оставлять его.
«Ты – океан сострадания», – говорит он и молит Бога непосредственно направлять его и не делать его зависимым от ложных Гуру, поскольку, – сетует он, – в домах образованных он находит только высокомерие.

Те, кто сведущ в Ведах, только ссорятся друг с другом, те, кто называет себя Гуру, оказываются неспособными владеть собой и все время злобно ворчат.

Тукарам исходит из искреннего убеждения, что у него, как индивида, может быть видение Бога. Для этого он предпринимал все возможные усилия и пробовал разнообразные средства, но все было бесполезно.

Он все больше и больше отчаивался, и на каком-то этапе стал считать слово «Бог» бессмысленным и пустым, и даже оскорблял Бога:

«В давно прошедшие времена люди узнали, что ты лжец, и теперь я знаю, что это правда».

В неистовстве, он разражался длинной тирадой:

«Имя, что ты получил в мире, пусто… теперь я не считаю, что существует какой-то Бог… Моя вера в тебя заставила меня все потерять».

Под конец он заключает:

«Для меня Бог мертв… я больше не буду говорить о Боге, я не буду медитировать над Его именем… Зря я следовал Ему, и мои поиски Его в течение всего этого времени были напрасны».

В конце концов, Тукарам решает совершить самоубийство, но его крайнее страдание, наконец, приносит результат и, как и в случае многих других мистиков, глубокая тьма внезапно сменяется великим само-озарением, и в одной абханге он так выражает состояние Самореализации:

«Когда я смотрю на лик Бога, меня охватывает бесконечный восторг. Мой ум закрепляется на этом видении, и мои руки крепко держат Его стопы, в то время как все накопившееся страдание исчезает и сменяется великим блаженством».

Однако он осознает, что все видения – это просто видимости в сознании, и описывает свое высшее переживание, когда полностью исчезает разделение между Богом и поклоняющимся:

«Я рождал сам себя и выходил из своего собственного чрева… Тука смотрит в обе стороны и сам видит Себя… Бог – дающий, и Бог – Он Сам, тот, кто получает».

Сущность бхакти преобразуется в чистую джняну!


Нисаргадатта Махарадж часто приводил этот пример преобразования бхакти в джняну.

В этой абханге Тукарам, сам пройдя через такое переживание, выражает чувства человека, мучимого абсолютной неспособностью его воли и интеллекта постичь окончательную реальность, трансцендентную и имманентную основу всего феноменального проявления.

В то же самое время, он также предлагает отдачу «себя» как единственно возможное решение.

Однако необходимо понимать полное значение слова «отдача».

Что обнаруживает человек, рассматривая собственную жизнь? Разве он не обнаруживает, что в действительности его жизнь – жалкое, ничтожное занятие, полное конфликтов и борьбы, честолюбия и соперничества, горя и скорби?

В безумной суете повседневной жизни человек изредка осознает это состояние дел и спрашивает себя – как делал это с незапамятных времен – разве это и есть все, что означает жизнь?

Глубоко внутри человек инстинктивно знает: должно быть нечто за пределами того, через что он проходит в жизни, за пределами того, что он видит как «жизнь» со всеми ее страданиями, хаосом и неупорядоченностью, за пределами ежедневной борьбы и периодических войн – нечто за пределами самого понятия времени, за пределами самой концептуальности, нечто, не затрагиваемое никаким опытом – приятным или неприятным – нечто неизменное, постоянное, чистое и святое.

На самом деле, глубоко внутри себя он знает, что оно есть, поскольку иногда оно непрошеным нисходило на него и спонтанно делало его единым с вселенской пульсацией в ее пугающем покое и безмолвии – пугающем из-за ее непривычной беспредельности и глубины, которая полностью поглощает человеческое чувство индивидуальности.

Однако человек ищет эту абсолютную реальность как индивид, используя в этих поисках свой интеллект, и тогда обнаруживает, что мысль неспособна привести его к источнику – неспособна потому, что источник, который ищет мысль – это ее собственный источник.

В результате этого разочарования создается понятие Бога как творца. Но это – не решение проблемы, поскольку проблему создало мышление, и понятие Бога создало то же мышление.

И потому, как бы мышление ни старалось от него избавиться, мучительный вопрос остается: Если вселенную создал Бог, то кто создал Бога?

Для взрослого сам вопрос чреват чувством святотатства и вины, но простодушный ребенок в определенном возрасте не удовлетворяется никаким поверхностным ответом, с помощью которого взрослый может пытаться от него отделаться.

На самом деле, случилось так, что человек концептуализировал Бога по образу и подобию себя самого, приписывая ему самые прекрасные чувства и качества, которые хочет иметь сам, но не имеет.

Интеллект бессилен достичь того-что-есть за пределами Бога. У того, что находится вне времени, не может быть никакого пути, ведущего к нему, так как путь может вести только к чему-то фиксированному и неподвижному,

тогда как то-что-есть, источник всякого мышления, может быть только потенциальной полнотой (пленумом), пульсирующей энергией, которая присутствует повсюду, а не в одном месте.

Мышление – это результат памяти и причина действия.

Цепочка такова: действие (переживание) – знание – память – видоизмененное действие – знание.…

Иными словами, вся цепочка основывается на частичном или разделенном знании, поскольку всякое переживание случается со «мной» в противоположность «другому», и таким образом основывается на опыте предполагаемой отдельной сущности.

Нисаргадатта Махарадж часто подчеркивал этот важный момент.

Трудно уразуметь саму возможность того, что должна существовать божественная Основа, полностью отличная от Бога, который есть лишь понятие, порождение человеческой мысли.

Здесь вполне уместно повторить уже рассказанную ранее чудесную суфийскую историю, которая прекрасно иллюстрирует этот момент.

Однажды был пир в честь царя, все приглашенные гости были рассажены в соответствии со своим положением, и только одно место оставалось незанятым, ожидая прихода царя.

В этот момент входит одетый в лохмотья суфийский дервиш и садится на место, предназначенное для царя. Главный министр вне себя, он сердито походит к дервишу, и происходит следующий диалог:

Г. М.: Как ты посмел сесть на это место? Ты что, важный министр, даже главнее меня?
Дервиш: Нет, я больше, чем это.
Г. М.: Ты царь?
Дервиш: Нет, я больше, чем это.
Г. М.: Ты пророк?
Дервиш: Нет, я больше, чем это.
Г. М.: Тогда ты Бог?
Дервиш: Нет, я больше, чем это.
Г. М. (в ужасе): Как ты можешь так говорить? Что может быть больше Бога?! Ничто!
Дервиш: Да, и я и есть это ничто, которое есть все.

Идея существования чего-то вечного и неизменного, сущностно важного для всего феноменального проявления и всей концептуализации – имманентной и трансцендентной Основы всего бытия – лежит в основе всех организованных религий.

Но, как говорил Махарадж, к несчастью, мифы, легенды и ритуалы, целью которых было просто облегчение понимания этой Основы, утратили свое первоначальное значение, в результате чего организованная религия стала просто ритуалом поклонения символу, будь то христианская икона, индуистский идол или священное писание какой-то другой религии.

Сегодня организованная религия представлена Богом, который являет собой порождение человеческой мысли и имеет форму, основывающуюся на соответствующем понятии.

Самым прискорбным результатом этого развития стала дихотомия между «религией» (несколькими минутами невнимательных «молитв», основанных на страхе и надежде) и действительной жизнью.

Мы говорим, что верим в религию, и поступаем самым нерелигиозным образом, мы говорим, что верим в мир, и готовимся к войне с все более и более смертоносным оружием. Следствием этого становятся конкуренция, борьба, конфликт, горе и несчастье.

Именно на этом фоне Тукарам говорит:

«Поспешим туда, где пребывает Бог; там будем искать свою тихую гавань».

Быть может, полезно сделать небольшое отступление и посмотреть, в какой удивительной степени развивалось на протяжении веков понятие «Бога», увидеть последовательные шаги, которыми человек шел к формированию идеи божества.

По видимому, человек сперва стал веровать в многих богов (политеизм), придя к этому через первобытное поклонение предкам – было бы правильнее сказать, поклонение покойникам – а позднее стал верить в одного высшего всемогущего Бога (монотеизм).

Самым ранним методом избавления от тел умерших, несомненно, было захоронение. С самого начала эпохи неолита люди хоронили своих умерших и продолжали это делать вплоть до конца неолитической культуры – возможно потому, что считали необходимым сохранять тела умерших, так как им, должно быть, казалось, что витальная сущность умершего оставила его лишь временно и вполне может вернуться в тело в любое время.

Первоначальная любовь к умершему человеку, которая побуждала родственников хранить его мертвое тело в доме и ухаживать за ним, постепенно превращалась в боязнь того, что возвращение умершего – если не в теле, которое подвергалось разложению, то в форме менее вещественного двойника или духа – означало бы, что он будет преследовать и донимать живущих родственников.

Именно для того чтобы защищаться от таких склонностей мертвых, живущие родственники начали практиковать поклонение предкам, а позднее, в качестве дополнительной защиты, придумали сожжение умерших.

Идея умерших родственников или предков как основных объектов поклонения существовала на протяжении всех предшествующих фаз человеческой эволюции и в почти неизменном виде сохранилась до наших дней.

Например, поклонение предкам, в явной или завуалированной форме, продолжает быть основной религией китайцев и некоторых других народов, даже хотя с течением времени на него могли накладываться другие элементы более поздней религии.

Фактически видно, что вначале Богом считали исключительно могущественного и дружественного духа, поскольку определенное процветание, пришедшее к семье и общине, связывали со смертью конкретного человека.

Действительно, развитие более высокой идеи Божества оказывается тесно связанным с ростом значения единоличного правителя – вождя племени или царя. Несомненно, что могущественного царя после его смерти со временем начинали считать богом.

У бога должен быть храм, и происхождение храмов можно проследить к навесам или хижинам, возводившимся над могилой умершего якобы для его защиты, но скорее для удобства тех, кто приносил ему дары. Однако храмы постепенно приобретали все большие архитектурные пропорции и все более изощренно красивые украшения, соразмерно с ростом размеров царств и распространением различных форм искусства, чтобы впечатлять людей могуществом и великолепием бога, обитавшего в храме.

Поэтому неудивительно, что люди вскоре забывали о том, что божества, которым поклонялись в таких величественных сооружениях, некогда были такими же людьми, как они сами, с теми же физическими недостатками и умственными страстями.

Самыми ранними идолами, представлявшими божеств в храмах, были не изображения умерших людей, а сами их тела, сохраняемые в соответствии с существовавшими техническими знаниями.

Действительные тела скоро сменились различными типами символизирующих фигур или идолов. В самом деле, почти несомненно, что первоначальные изображения или священные камни, представлявшие тех или иных богов (или духов), утрачивали свое отчетливое погребальное происхождение, вытесняясь последующими более могущественными божествами.

Судя по всему, помимо эволюции храма и идола, верховное значение, могущество и достоинство богам придавала эволюция института жречества, поскольку важность самих жрецов зависела именно от важности и величия богов, которым они прислуживали и поклонялись.

Эволюция жречества представляет собой удивительное явление. Служители храма, первоначально использовавшиеся для обеспечения предполагаемых материальных потребностей божества и проведения соответствующих священных ритуалов, превращались в «жрецов», которые одни только знали привычки и требования своего божества и тайные знаки его удовольствия и неудовольствия!

Таким образом, они, как посредники между божеством и поклоняющимися, постепенно приобретали какую-то часть святости самого божества.

Действительно, с течением времени жрецы установили то, что вскоре превратилось в обычаи, ритуалы и «священные» традиции, которые могли интерпретировать и исполнять только они.


Поспешим туда, где пребывает Бог – когда святой говорит «где пребывает Бог», он, очевидно, не имеет в виду бога в храме, хотя у Тукарама, как приверженца бхакти (личных отношений между Богом и поклоняющимся) был свой особый бог, Господь Витхала из Пандхарпура (города в Махараштре), в чьем храме он пел свои молитвенные песни – абханги.

Святой призывает своих слушателей в самом храме Витхала поспешить туда, где пребывает Бог, и ясно, что он не имеет в виду, что его слушателям следует поспешать в храм. В своем пении он утратил свою индивидуальность и очевидно призывает слушателей поспешить к Тому, Что Ты Есть, источнику всего бытия.

В еще одной абханге святой поет:

«Куда бы я ни шел, ты там со мной».


Нисаргадатта Махарадж, бывало, спрашивал своих посетителей:

«Что это такое, без чего бы ты не знал, что присутствуешь здесь, без чего ты, по существу, был бы только мертвым телом?»

Ответ, разумеется, – Сознание.

В отсутствие сознания, как в глубоком сне или под общим наркозом, не может быть никакого существования, поскольку при отсутствии чувствительности (аспекта сознания), ни одно из чувств не действовало бы, и не было бы ощущения или познания проявления.

Поэтому, как говорил Махарадж, на земле нет силы более великой, чем сознание, источник чувствительности и всего мышления, и потому именно к сознанию человек должен обращать свои просьбы и молитвы обо всем, в чем он нуждается.

Иными словами, поспешим туда, где пребывает Бог: Бог пребывает там, где Сознание – на самом деле, как утверждал Махарадж, сознание и есть бог.


Там будем искать свою тихую гавань – святой подразумевает, что мы найдем свою «тихую гавань» только в сознании.

Сразу же возникает вопрос: Кто будет искать мира и покоя, и покоя от чего? Иначе говоря, мы должны ясно отдавать себе отчет во взаимоотношении между сознанием и нами.

По существу, что означает сознание для отдельного человека? Самым кратким ответом было бы, что это Сознание в смысле присутствия: ощущение себя живым и присутствующим, убежденность, которая не нуждается ни в каком внешнем подтверждении.

Очевидно, что сознание бесформенно, и человек или другое чувствующее существо, хотя и может иметь форму, но для того чтобы быть живым, зависит от бесформенного сознания.

Чувство присутствия – знание того, что ты жив – возникает в сознании, которое, применительно к индивиду, представляет собой не что иное, как просто мысль «я есть».

Поэтому все, что возникает в сознании и выглядит как вещь, или объект, или чувство, или событие, может иметь только природу мысли.

Каждый индивид – это только видимость в сознании другого индивида, и потому не может иметь никакой сущности или природы, как таковой.

Иначе говоря, человек, в действительности, представляет собой лишь образ, иллюзию, составляющую часть общего феноменального проявления, и все, что кажется происходящим с ним событием, – это только часть тотальности функционирования этого проявления.

Именно по этой причине Нисаргадатта Махарадж часто называл всю проявленную вселенную (включая, разумеется, всех человеческих существ) и ее функционирование «ребенком бесплодной женщины».


Теперь на этой основе рассмотрим, кто ищет покоя и от чего.

По-видимому, мы, как индивиды, ищем покоя от всех конфликтов, борьбы, страха, горя и несчастья – с редкими вкраплениями удовольствия – которые представляют для нас жизнь.

Однако происходит так, что несмотря на осознание этого факта, мы продолжаем мириться с ним, страдать, роптать, хвататься за свою жизнь и надеяться на лучшее будущее или, по крайней мере, на лучший шанс в следующей жизни.

Вся ситуация основывается на понятии постоянного «меня», отличного и отдельного от постоянных «тебя» и «его» – отдельной долговременной сущности, старающейся выживать в трудном обществе, защищаясь от натиска врагов и надеясь на лучшую жизнь в будущем.

Что представляет собой эта отдельная, независимая, долговременная сущность, за которую так упорно и решительно цепляется ум?

Когда мы внимательно и тщательно рассматриваем эту ситуацию, в особенности, с точки зрения сознания и всей отражающейся в нем тотальности феноменального проявления, разве мы не обнаруживаем, что сущность является результатом мышления, концептуализации и объективации, накапливающегося многократного обусловливания посредством традиции, согласно которой в нас есть «нечто», сохраняющееся во времени.

Обусловливание начинается дома и исходит от родителей и старших с самых первых моментов зарождения интеллекта, а затем продолжается посредством образовательных институтов и организованных религий, традиционные тексты которых гласят, что человек представляет собой отдельную сущность, которая изо всех сил должна стараться самосовершенствоваться, чтобы становиться лучшим индивидом не только в этой, но и в последующих жизнях.

Но если рассмотреть этот вопрос более глубоко, с терпеливым и непредвзятым умом, нельзя не прийти к выводу, что «я», которое считает себя отдельной, постоянной, независимой сущностью – это не что иное, как порождение мысли, просто объективация ума, который может существовать лишь пока существует сознание.

В глубоком сне, когда сознание временно отсутствует, нет никакого «меня». Как может оно сохраняться, когда индивидуальное сознание навсегда оставляет тело (в момент его смерти) и сливается с вселенским сознанием?

Когда мы сознательно воспринимаем этот факт – что все мы составляем неотъемлемую часть всей тотальности проявления, представляющего собой вселенское сознания – тогда мы пребываем с Богом и находим свою спокойную гавань.

Ему мы должны предать свои радости и горести – То, что передает в этой строке Тукарам, представляет собой своего рода дополнение того, что говорилось в предыдущих строках. Страдать может только объект. Страдать может только «я».

Но, как мы уже видели, «я» – это просто мысль, образ в сознании, с которым сознание отождествилось в качестве отдельной сущности.

Подобно «я-сущности», страдание и его противоположность, и удовольствие, и боль – это то, что появляется в сознании и имеет природу мысли.

Это легко проверить и подтвердить тем фактом, что когда человек думает, что он счастлив или несчастлив, любое из этих чувств мгновенно исчезает, когда вмешивается какая-то другая, более сильная мысль, наложенная на предыдущее чувство.

Поэтому ясно, что и удовольствие, и страдание, которые обычно мыслятся как счастье и несчастье, по-видимому, переживаются тем-чем-мы-не-являемся, с каковым отождествилось то-что-мы-есть.

То-что-мы-есть – это вечный субъект, который не может страдать. Как таковой, он даже не может ничего знать. Нам кажется, что мы страдаем, только потому, что мы отождествились с феноменальным объектом.

Мы должны абсолютно ясно понимать, что мы действительно и истинно есть. Все, что есть, – это универсальное сознание, и это то, чем все мы являемся в феноменальном проявлении.

Когда это универсальное или ноуменальное сознание объективирует себя в качестве субъекта и объекта для целей феноменального проявления, оно отождествляется с каждым чувствующим объектом, и таким образом создается понятие отдельного «меня» с предполагаемой волей и свободой выбора действия.

В этом процессе создания многих «я» мы объективируем то, что является чистой субъективностью, и называем это «мы», а наши мысли и понятия – своим «умом».

Именно это «понятие меня» переживает страдание и стремится к покою освобождения.

Иначе говоря, то-что-мы-есть – это чувствительность или чувство присутствия, распространяющееся в пространстве-времени, чтобы можно было распознавать феноменальные объекты.

То-что-мы-есть – это не индивидуальное существо или объект, который кажется переживающим какой бы то ни было опыт, приятный или нет.

Тогда возникает вопрос: от чего призывает нас отказаться Тукарам?

Святой призывает нас отказаться от ошибочного отождествления с иллюзорной сущностью, от удушающего чувства отдельности от всего проявления.

Отказ от такого иллюзорного отождествления означал бы внезапное и огромное облегчение, полностью недоступное интеллектуальному пониманию.

Человеку нравится купаться в соленой воде потому, что это вызывает чувство легкости; когда тучный человек теряет существенное количество веса, он сразу же чувствует облегчение, поскольку освобождается от определенной части бремени, но до этого он не ощущал избыточный вес как бремя.

Мы так привыкли к своему отождествлению с телом как отдельной сущностью, что считаем это нормальным состоянием и не хотели бы от него отказываться.

Поэтому феноменальная жизнь в таком отождествлении с сущностью вполне может быть не осознаваемым, но, тем не менее, тяжким бременем.

Таким образом, жизнь в последовательном времени, с ее болями и утратами, с угрызениями совести и сожалениями, вызываемыми болезненными воспоминаниями, в сочетании со страхами и надеждами в отношении будущего, предположительно может составлять невероятно тяжкое бремя, которое могло бы считаться негативным просто потому, что мы бессознательно несли его все время.

Полный отказ от этой феноменальной жизни в последовательном времени, вместе со всем присущим ей бременем – вот что предлагает святой.

Почему же тогда такой отказ от сущности должен казаться нам немыслимым и абсурдным?

Потому что мы так сильно приучены считать себя самим феноменальным аппаратом, потому что мы знаем и понимаем счастье только как противоположность несчастья, и нам, как «я», неизвестна совершенная безмятежность, которая была бы результатом предлагаемого отказа – и которая является нашим нормальным состоянием.

Кто, как не Он устранит наш голод – здесь святой использует слово «голод» в очень выразительной манере, поскольку оно включает в себя значение, выходящее далеко за пределы обычного значения «потребности в пище».

Оно используется в смысле «желания» вообще, желания не только чувственного удовлетворения, но и желания изменять «то-что-есть» в то, чем, как человек полагает, оно должно быть, желания становиться тем, чем человек не является.

По существу, слово «голод» в таком контексте включало бы в себя даже желание духовного просветления, поскольку основу любого желания составляет волевой акт предполагаемой сущности.

Важно понимать, что святой не говорит, что Бог будет непрерывно «исполнять» все наши желания по мере их возникновения, но что он «устранит» наше желание (голод).

Устранение желания предполагает устранение причины желания; чтобы устранить причину желания, необходимо видеть, как возникает желание.

В факте восприятия и познания чего-либо нет желания, как такового.

Высокая оценка чего-либо прекрасного – совершенно естественное чувство. Только когда в это естественное чувство вмешивается мысль, возникает желание.

Иными словами, само восприятие чего-либо не вызывает желания – в промежутке между восприятием и соответствующей мыслью никакого желания нет.

Именно мысль создает из чувства образ, который она делает желанным, поскольку мысль основывается на памяти.

Рождающееся таким образом желание также становится причиной страха и разочарования, поскольку мысль соединяет желание с вероятностью того, что оно не будет исполнено.

Как часто указывал Махарадж,
и мысль, и желание, и страх основываются на времени, или длительности – они не являются частью настоящего момента.

Все мышление спонтанно, и любая попытка управлять им лишь усугубляла бы ситуацию.

Именно по этой причине святой говорит, что только Он устранит наш голод, и Он это сделает – на самом деле, сможет это сделать – только когда «я» отдают Ему.

Это отречение от «меня» происходит естественно и спонтанно с началом понимания того, что «я» не имеет собственной природы, что это всего лишь мысль, понятие, иллюзия.

При отречении от «меня» голод автоматически уничтожается, поскольку тогда нет никакого «меня», мыслящего и реагирующего на внешние ситуации, и тогда мысль не вмешивается в естественное ощущение просто восприятия.

Каким образом понимание нашей истинной природы устраняет желание?

Понимание нашей истинной природы способствует пониманию природы отношения между непроявленным ноуменом и феноменальным проявлением.

Все феноменальное проявление – это просто объективное выражение субъективного непроявленного –

двойственность касается только формы проявленного и бесформенности непроявленного при наличии фундаментального и сущностного единства между ними.

В действительности, они вовсе не двойственны.

Все феноменальное проявление и его функционирование представляет собой объективный аспект субъективного Абсолюта, и зависит от пространства-времени как необходимого концептуального условия для познания проявленного феномена.

Все чувствующие объекты (включая людей) составляют часть всего проявления.

Чувствующие существа служат инструментами для восприятия объектов, поскольку каждый объект становится субъектом в сознании другого.

Иными словами, чувствующие существа возникают непосредственно как феномены, подобные всем другим феноменам, но видимая вселенная становится известной чувствующим существам опосредованно, через их чувствительность, выражающую себя с помощью их познавательных способностей.

Поэтому функционирование проявления – события, касающиеся различных феноменов, включая чувствующих существ – неизбежно является независимым от чувствующих существ, представляющих собой просто инструменты для восприятия событий, происшествие которых зависит от закона причинности.

Одно событие будет следствием некоторой причины и, в свою очередь, будет причиной другого события.

Поэтому чувствующие существа – это просто инструменты для течения событий и, будучи объектами, подобно любым другим феноменам, не могли бы обладать субъективными полномочиями и властью для того, чтобы вмешиваться и вводить новый элемент в явно неумолимую цепь причинности.

Иначе говоря, абсурдно полагать, что чувствующее существо имеет желание и волю, чтобы хотеть чего-либо или становиться чем-либо и предпринимать усилия для достижения этого.

Волевые действия воображаемой сущности для достижения желаемого не только иллюзорны, но неизбежно могут быть только безрезультатными.

Может происходить лишь так, что следствие цепи причин («Судьбы») будет вызывать кажущееся чувство исполнения желания или удовлетворения, если оно согласуется с желанием или намерением человека, и чувство неудачи, разочарования и боли в противном случае.

Можно было бы добавить, что события будут идти своим чередом, и что плохую карму вызывает не само событие, а бесплодное психическое побуждение, концептуализируемое как «голод», «желание», «цель» или «намерение».

Разве подлинно глубокое понимание этого факта не способно устранять иллюзорный голод?

Что касается отождествления с феноменальным объектом – причины всего страдания и «связанности» – необходимо подчеркнуть, что подобный феномен не имеет собственной сущностной природы, и что просто отождествление с одним таким объектом не обязательно составляло бы связанность.

Даже разотождествленный мудрец очень часто живет, подобно Нисаргадатте Махараджу, как любой другой обычный человек.

Хотя некоторые псевдо-мудрецы действительно претенциозно называют себя по имени в третьем лице, чтобы показать, что они разотождествлены, большинство подлинных мудрецов, подобных Рамане Махарши и Махараджу, продолжают в разговорах с другими людьми использовать личное местоимение «я», даже когда они в действительности рассматривают это «я» как «ОНО», ибо им, очевидно, нет никакого дела до того, что другие могли бы думать об этом «ОНО».

Мудрец не считает, что феномены обладают какой бы то ни было волей, и потому все его действия – это спонтанные и феноменально ноуменальные действия.

За «карму» и «связанность», за конфликт и страдание в этой относительной жизни ответственно не просто отождествление с конкретным телом (которое явно необходимо для того, чтобы жить в качестве неотъемлемой части всего проявления), а накладываемое на него понятие независимого и автономного «меня», «самости», или эго, которое вызывает отделение от всего остального.

Феноменальность как таковая в той же мере неотделима от ноуменальности, как волны неотделимы от воды океана; разрыв, конфликт и страдание вызываются различением, фрагментацией феноменальности на отдельные компоненты, каждый из которых присваивает себе личную субъективность в качестве «я» в противоположность всем другим.

Таков «первородный грех»: феноменальный объект – человеческое существо – присваивает себе субъективность ноуменального Абсолюта.

При отказе от волеизъявления ослабевает или прекращается мышление путем объективации, и тогда это разотождествление позволяет действовать нашему ноуменальному центру.

Тогда всякое действие возникает как непосредственное, спонтанное и ноуменальное – как «воля Божья».

Точнее говоря, Божья воля неизбежно преобладает в любом случае, а прекращается неправильное представление, будто это наше собственное действие, и мы будем продолжать действовать не как деятели, а просто как инструменты для действий Бога, которые мы (как сознание) просто свидетельствуем без вмешательства мышления.

Поэтому, если мы живем без заблуждения в отношении какого бы то ни было волевого действия иллюзорной сущности, то как и для кого могут возникать какие-либо проблемы?

Будет иметь место осознание того, что не мы живем, а «нас живут».

На Него мы возложим наши заботы и страхи. Ибо он – океан блаженства и радости.

В этих строках Тукарам говорит не о том, что нам следует сохранять свои заботы и страхи, продолжать думать о том, чего мы хотим, и беспокоиться и бояться, что можем этого не получить – и тогда молить Бога исполнять наши желания, ибо только он достаточно могущественен, чтобы это делать.

Это, по существу, означало бы то же самое, что молить Бога принять нашу сторону в нашей войне против других.

Святой имеет в виду, что нам следует отказаться от концептуального мышления и полностью забыть наши тревоги – на Него мы возложим свои заботы и страхи – и отдаться Ему в вере, что Ему лучше знать.

Наша индивидуальная точка зрения неизбежно была бы узкой и ограниченной, что в конечном счете может помешать нашим собственным интересам.

Как бы ни любил родитель потакать своему ребенку, он не дал бы ему для игры бутылку с ядом, несмотря на весь шум, который мог бы поднять ребенок.

Прекрасной иллюстрацией ограниченной точки зрения разделенного ума индивида и цельного ума джняни, пожалуй, мог бы служить тот факт, что при определенном масштабе увеличения отдельные клетки организма казались бы занятыми яростной и беспощадной борьбой за индивидуальное выживание, но если рассматривать организм в целом при другой степени увеличения, было бы ясно видно, что кажущийся конфликт на более низком уровне в действительности был гармонией на более высоком уровне.

Скульптурное изображение Танцующего Шивы – с его четырьмя руками и их жестами, такими динамичными и в то же время так великолепно уравновешенными – прекрасно выражает ритм и единство Жизни, персонифицируя непрерывное и непрекращающееся течение энергии, проходящее через бесконечно разнообразные паттерны, сливаясь в совокупность феноменальной активности Брахмана посредством беспрестанно меняющихся бесчисленных проявлений в феноменальном мире.

Когда Тукарам говорит: «На Него мы возложим наши заботы и страхи», – в действительности он говорит нам, что в каждый конкретный момент «то-что-есть» представляет собой неоспоримый факт, который не мог бы иметь места без знания и воли Бога, и если бы мы хотели его изменения, так как думали бы, что он нас не устраивает, это бы ясно показывало, что мы не готовы принимать волю Бога.

Если мы предоставляем Ему делать то, что он считает верным и должным в тех или иных обстоятельствах, то будем возлагать наши заботы и страхи на Того, кто есть океан блаженства и радости

Иными словами, мы принимаем тот факт, что короткие ноги утки нельзя удлинить без неудобства для утки, точно так же, как длинные ноги журавля нельзя укоротить без вреда для него. И принимая этот факт как правильный и должный, мы принимаем и свои несовершенства как правильные и должные в более широкой перспективе.

Такое более широкое видение автоматически ограничивает наше концептуализирование в отношении наших узких забот и страхов, и начинает способствовать отдаче перед всеобщностью проявления и его функционирования – не самоуничижающему отказу от нашей свободы, но возвышающему отказу от нашей псевдо-субъективности в качестве сущности, ведущему к действительной свободе от забот и страхов.

Перекладывая на Него бремя своих забот и страхов, мы избавляемся и от иллюзорного индивида – эго – который без всякой необходимости принимал на себя это бремя, так что исчезают не только существующие тревоги, но и сама проблема жизни.

Когда прекращается концептуализация, понятие времени – обусловливания прошлым и страха за будущее, – на котором она основывается, также исчезает, и мы на самом деле переживаем настоящий момент, в котором весь мир есть Брахман, в котором мы видим себя просто ячейками для восприятия вселенского функционирования, а не индивидуальными и отдельными организмами с гипотетической независимостью выбора и действия.

Конфликт и его неотделимая противоположность – тревога – присущи самой природе интеллекта, который отличает человека от животного.

Любое инстинктивное действие спонтанно, и потому в нем нет места для мысли или тревоги, но в любом действии, основывающемся на интеллекте, никогда не бывает полной уверенности в том, что решение не может быть неправильным, даже помимо непредсказуемого фактора.

Действие, основывающееся на интеллекте, вызывает появление двойственных факторов тревоги/ответственности, вместе со страхом и враждебностью по отношению к неподвластным нам людям и обстоятельствам. И то и другое основывается на иллюзорном эго.

Иначе говоря, конфликт и тревога – наши заботы и страхи – неразрывно связаны с понятием «меня» в противопоставление «другому», и когда Тукарам говорит: «На Него мы возложим наши заботы и страхи», – он ожидает от нас понимания того, что мы должны отказаться от бремени эго, бремени отождествления с отдельной сущностью, которая просто не существует кроме как в качестве иллюзорного понятия, которое Витгенштейн называл «маленьким человечком внутри».

Да будем мы всегда пребывать у Его стоп, ведь разве мы не его возлюбленные чада?

Как мы можем отказаться от этого бремени эго? Тукарам с бесконечным простодушием говорит: пусть мы всегда будем пребывать у Его стоп.

Эти две красивые строчки показывают неразрывную связь между бхакти (преданностью Богу) и Знанием.

«Пребывание у Его стоп», очевидно, означает «отдачу». Для идущего по пути бхакти отдача ясно означает «да будет воля Твоя».

Для искателя Знания отдача означала бы понимание того, что концептуальная индивидуальная сущность, будучи лишь бесконечно малой, но, тем не менее, неотъемлемой частью всего проявления, не может обладать независимым существованием и волей.

В то же самое время понимание включало бы в себя тот факт, что все феноменальное проявление, будучи объективным выражением Той чистой субъективности, не может быть не чем иным, кроме как высшим Абсолютом.

Иными словами, и для бхакты, и для искателя Знания, «пребывание у Его стоп» должно означать отказ от отождествления с отдельной сущностью

– не капитуляцию кого-то одного перед кем-то другим (поскольку это сразу же подразумевало бы продолжение разделения), – а просто свидетельствование умирания эго и его желаний – так что больше нет никакого разделения между верующим и его Богом, между искателем и тем, что он ищет.

На этом этапе возникает следующий вопрос: Если допустить, что такой отказ от сущности произошел, как человеку вести свою повседневную жизнь в мире? Как человеку продолжать свои дела и жить своей жизнью?

Китайский мудрец Хуанбо говорит:

«Если все время держать свой ум неподвижным, чтобы не порождать никаких мыслей, результатом будет отсутствие дуализма, отсутствие зависимости от других и отсутствие привязанностей.

Если в течение дня позволять всему идти своим чередом, как будто ты слишком болен, чтобы об этом беспокоиться, без особого желания быть известным или не известным другим,

с умом, подобным глыбе камня, в которой нет никаких трещин, тогда вселенский закон глубоко проникнет в твое понимание.

И очень скоро окажется, что ты совершенно не имеешь привязанностей, твои реакции на феномены быстро уменьшаются, и твой беспрестанный поток мыслей приходит к концу».

В состоянии, наступающем при отсутствии концептуализации и соответствующего конструирования объектов в уме, все мышление и все действие обретают ноуменальную природу.

При наличии понимания того, что все события – это предопределенные части всей тотальности функционирования, действия происходят без всякой тревоги, поскольку отсутствуют всякие мысли об успехе или неудаче действий.

Иначе говоря, когда в психике глубоко укореняется ясное понимание единства субъекта и объекта, все действия становятся спонтанными и естественными и лишенными оттенка дуализма и разделения между собой и другим.

Более того, чистота и естественность действий человека не могут не вызывать сочувственной реакции у тех, кого они касаются, даже хотя эти действия, в действительности, могут не быть в их непосредственных интересах.

Другими словами, непостижимое действие глубокого понимания превращает жизнь в менее сложную и более приятную.

Важно то, что ясное понимание «того-что-есть» не заставляет нас отвергать феноменальный мир как иллюзию, поскольку тогда мы проводили бы ложное различие между реальным и нереальным, между субстанцией и тенью, между ноуменом и феноменом.

Существует только реальность, и любая иллюзия, любая видимость, любая тень не может не быть отражением самой этой реальности.

Считать, что феноменальная вселенная, будучи иллюзией, отличается от реальности, означало бы делать реальность чем-то меньшим, чем все сущее.

Истинное понимание предполагает, что ноуменальность является и трансцендентной, и имманентной в феноменальности, и поэтому все различия видятся пустыми.

Иными словами, ничто не видится приемлемым или неприемлемым, существующим или не существующим, в результате чего, посредством осознания того, что ни привлекательные, ни непривлекательные атрибуты вещей не обладают никаким абсолютным существованием, культивируется бесстрастие.

И, что еще важнее, соперничество в мире становится игрой – Лилой, – а не борьбой и конфликтом.

Короче говоря, непосредственным результатом глубокого понимания становится то, что человек освобождается от мира и его проблем, страданий и хаоса посредством видения его абсурдности.

Он видит: все, что он считал и называл желательным или нежелательным, и основывал свои идеалы и цели в жизни на таких иллюзорных различиях – это просто разнообразие в течении жизни, которая иначе была бы невыносимо скучной.

Апперцепция фундаментальной бессмысленности общепринятых ценностей с точки зрения реальности поднимает человека над кажущимися конфликтами и борьбой жизни, так что теперь он видит ее как игру, в которой он должен участвовать согласно правилам, но которую ему вовсе не нужно принимать всерьез.

Как это происходит?

Человек, который посредством понимания «того-что-есть» освободился от общепринятых норм суждения, считает глупым принимать страдания, налагаемые этими самыми нормами, или погружаться в то, что обычно считается великими удовольствиями.

Он ни в каком буквальном смысле не уходит и не прячется от материального мира людей и событий, ибо это сразу означало бы признание в суждении о мире, основанном на тех же самых условных ценностях.

Как бы сказал Нисаргадатта Махарадж, он продолжает оставаться в обществе, но воздерживается от реализации преобладающих побуждений, которые заставляют обычного человека бороться за богатство, славу и безопасность – тех самых побуждений и намерений, которые создают индивидуальную карму.

Радостно и без всякого суждения принимая все, что встречается ему на пути, как часть всей тотальности функционирования, он пребывает в фундаментальном единстве, включающем в себя человека и природу во всеобщности, каковой является вселенная, и идет по жизни, наслаждаясь всеми переживаниями и никогда и никоим образом не становится привязанным – ни положительно к удовольствиям, ни отрицательно к страданиям.

Святой Тукарам выражает все это так простодушно, говоря: «Да будем мы всегда пребывать у Его стоп, ведь разве мы не Его возлюбленные чада?»

По существу это означает, что нас просят оставить все наши индивидуальные желания у Его стоп и жить с чистой верой в то, что Бог, как родитель всех живых тварей, не мог бы делать ничего такого, что в конечном счете не было бы в наших интересах, хотя иногда определенные события могут казаться страданием.

Такой отказ фактически означает отказ от волеизъявления, независимо от того, продиктован ли он пониманием, что отдельная сущность, будучи иллюзией, неспособна обладать никаким независимым или автономным существованием, или же понимание принимает форму уверенности в доброте Бога, как создателя всех живых существ, который всегда будет нас защищать.

При отказе от идеи независимой сущности и ее гипотетической воли, иссякает сам источник желаний, и одновременно уничтожается и связанность, которая налагается желаниями и усилиями по достижению объектов этих желаний.

После этого остается только чувство полной свободы, поскольку уничтожен сам источник и причина связанности.

Необходимо пояснить этот момент.

Дело не в том, что мысли и желания не возникают: возникновение мысли-желания в уме так же естественно, как возникновение волн на водном просторе.

Порождение мыслей-желаний составляет природу ума, и любые попытки подавления этого естественного феномена не только будут безуспешными, но и усугубят проблему.

В действительности, после начала понимания происходит то, что мысли-желания не привлекают внимания; они возникают, и когда их игнорируют и не реализуют, они исчезают.

Иначе говоря, понимание приводит к простому свидетельствованию процесса возникновения и исчезновения мыслей-желаний без всякой вовлеченности.

И тогда сами собой постепенно уменьшаются и интенсивность, и частота возникновения желаний, и в той же степени возрастают ощущение покоя и чувство удовлетворения.

Требуется удовлетворительный ответ на вопрос о том, как жить на более низком уровне повседневной жизни с ее непрерывными проблемами принятия решений и человеческих отношений, когда твое понимание «того-что-есть» достигает более высокого уровня.

По существу, вопрос сводится к следующему: Не будет ли понимание того, что гипотетическая сущность – это просто иллюзорное понятие (и будучи таковым не может иметь никакой воли или независимости выбора и действия) нарушать и ослаблять волю, препятствуя эффективной жизни?

Этот вопрос столь упорно возникает и служит причиной столь большого количества путаницы и разочарования, что его необходимо рассмотреть подробно.

Самое важное здесь то, что для того, кто упрочился в понимании, эта проблема не существует.

Очевидный ответ Нисаргадатты Махараджа искателю, которого так упорно беспокоит эта проблема: «Прочно укрепляйся в понимании, и тогда увидишь, есть ли какая-то проблема». Но этот ответ его бы не удовлетворил и был бы истолкован как уклонение от прямого ответа.

Тогда давайте рассмотрим различные аспекты проблемы:

А. Давайте посмотрим, что говорил по этому поводу Лао-цзы, в особенности потому, что он не имел дела с принципами какой-либо философии, а в основном интересовался практическими результатами.

Лао-цзы писал свою книгу «Дао-дэ цзин» (что означает «Книга о Пути и Силе») более двух тысяч лет тому назад, в беспокойные времена, когда войны порождали новые войны, на предательство отвечали еще большим предательством, а армии разных враждующих сторон прокатывались по всей стране, оставляя за собой только «сорняки и колючки».

Он пришел к твердому выводу, основанному не на каких-либо религиозных догмах, а на непогрешимой логике и действительном опыте, что «тот, кто действует, вредит, тот, кто хватает, допускает ошибку».

Это означает, что в том, что касается человеческих отношений, сила может лишь уничтожать саму себя, поскольку любое действие должно порождать противодействие, а любой вызов – соответствующий ответ, в никогда не кончающейся цепи причин и следствий.

Каждое событие или действие, стремящееся изменить существующее положение, вызывает сопротивление.

Это применимо к любому объекту и любому мероприятию во всех сферах жизни, будь то личные отношения, бизнес или политика.

Даже камень сопротивляется дроблению, и естественно, что живое существо сопротивляется более активно и более разнообразными способами. Отсюда совет: «Не будите спящую собаку».

Известно, что в более примитивном обществе змеи вполне мирно уживались с людьми, пока не боялись вмешательства в свою жизнь с их стороны.

В том, что касается людей и их организаций, сопротивление имеет тенденцию становиться все более и более выраженным и эффективным, если конечно оно полностью не уничтожается по достижении определенного уровня.

Но пока не достигнут этот уровень, сопротивление остается полностью соответствующим любому вызову и, следовательно, применение силы определенно приводило бы к обратному результату.

Именно поэтому мы видим во всех человеческих делах циклический паттерн.

Простое течение времени не может объяснить этот паттерн, который, в действительности, управляется причинно-следственным отношением.

Это было одним из важных моментов в учении Нисаргадатта Махараджа.

Принято считать, что действия людей обусловлены волевыми актами с их стороны, их выбором действия.

Однако в действительности жизнь как таковая настолько сильно обусловливается инстинктом, привычкой и тем, что в данное время считается «принятым», что образ жизни человека, по существу, представляет собой серию рефлексов, и очень далека от произвольного и целенаправленного действия, каковым ее считают.

Истина состоит в том, что «воля» не может быть не чем иным, как иллюзорным умозаключением, поскольку нет никакой сущности, которая могла бы проявлять волеизъявление или волевое действие.

Все, что мы обнаруживаем в качестве волеизъявления – это побуждение, выражение «идеи меня», которую никакое буйное воображение не могло бы счесть достаточно могущественной, чтобы воздействовать на неумолимую цепь причинности или на всю тотальность функционирования проявления; она может быть лишь неотъемлемым элементом того или другого.

В этой связи мне хочется рассказать об одном подходящем случае, касавшемся управляющего банком, с которым я был лично знаком.

Он был сверх нормы наделен мощным эго и сопутствующим ему чувством волеизъявления, личного усилия и достижения. Он не сознавал, что имеет работу потому, что есть клиенты, чьи нужды следует удовлетворять, чтобы банк мог процветать.

Однажды он узнал, что клиент, которого он не только оставлял без внимания, но нередко обижал и восстанавливал против себя, внезапно занял такое положение, где он имел большое влияние и мог поручать значительное количество деловых операций одному из нескольких банков, с которыми он вел дела.

Управляющий прекрасно знал, что потеряет работу, если сам не обратится к этому клиенту с предложением, и столь же хорошо знал, что клиент не примет его предложение. Он оказался в трудной ситуации, поскольку не был готов сам лично идти к клиенту и рисковать в свою очередь подвергнуться оскорблению.

В конце концов, с огромным трудом, ему удалось послать к клиенту сотрудника, отвечавшего за связи с общественностью, который был очень популярен и особенно нравился этому клиенту, чтобы передать тому специальное приглашение посетить управляющего банка.

Его посланцу с немалым трудом удалось уговорить влиятельного клиента. Была назначена встреча, и PR-менеджер предупредил заносчивого управляющего о последствиях, если тот и на этот раз не сумеет сдержать свой нрав, имея дело с этим клиентом.

В назначенный день все, казалось, шло хорошо, управляющий приветствовал клиента с необычной теплотой и непривычной скромностью, и PR-менеджер со вздохом облегчения отправился распорядиться насчет легкой закуски и напитков.

Однако, вернувшись через несколько минут, он услышал доносившиеся из кабинета сердитые голоса, и почти немедленно из кабинета выскочил разъяренный клиент, бросил обвиняющий взгляд на ошеломленного PR-менеджера, и ушел, не проронив ни слова.

Войдя в кабинет, PR-менеджер увидел управляющего, вытиравшего пот с лица носовым платком. Он жестом пригласил PR-менеджера сесть, и лишь спустя некоторое время смог успокоиться и начать говорить. Он был совершенно подавлен.

Казалось, все началось хорошо, клиент оценил изменившееся к лучшему отношение банкира и готовился отвечать ему взаимностью, но, по словам банкира, в какой-то неопределенный момент он обнаружил, что вопреки всем своим предыдущим хорошим намерениям, он кричит на клиента (конечно, клиент был очень упрямым!).

Наконец, в полном отчаянии, управляющий признался: «Я действительно не знаю, как это случилось – я безусловно не хотел, чтобы это случилось».

Как часто мы слышим от людей такие душераздирающие заявления! И, значит, воля оказывается просто иллюзорным умозаключением, просто демонстративным выражением возбужденной «идеи меня», которое в этом конкретном случае привело к краху, но легко могло бы привести к ложному чувству достижения, если бы результат был иным.

Другими словами, человеческие существа – что бы они сами ни думали – не живут и не проявляют волю, а играют полностью пассивную роль.

Не может ли быть так, что важность человеческой жизни – и даже сам факт жизни – переоценивали и преувеличивали?

И потом, существует понятие «священности жизни» (для всех практических целей и, предположительно, только человеческой жизни!), когда сама Природа демонстрирует сильнейшую тенденцию обращаться с «жизнью» как с чисто второстепенной по отношению ко всей тотальности проявления, которое, как сегодня признают даже физики, «имеет природу мысли».

А метафизик выражает все это так:
«То, чем являются все чувствующие существа, само не существует».

Б. Возвращаясь к вопросу о способности человека понимания – или верующего, который выбирает всегда пребывать у стоп Бога, – жить нормальной жизнью в этом мире, мы сперва должны обсудить, что следует понимать под словами «нормальная жизнь».

Безмерное самолюбие не может способствовать нормальной жизни, чрезмерную агрессивность тоже нельзя было бы назвать чертой, способствующей нормальной жизни.

Тогда можно считать, что беспокойство в отношении способности человека понимания вести нормальную повседневную жизнь, определенно относится к чувству равновесия в его отношениях с другими людьми в мире, к его способности сохранять должность или достаточно эффективно вести дела.

Если это ясно понимать, то большая часть путаницы исчезает.

В любом случае, человека с чрезмерно агрессивным самолюбием даже не интересовало бы ни понимание, ни поклонение!

Что же касается нормального поведения и продвижения, будь то на работе или в бизнесе, понимание или религиозность окажутся существенной помощью, а не препятствием, поскольку у человека понимания будут естественно и бессознательно развиваться такие «достоинства», как терпимость и терпеливость, которые, безусловно, будут помогать его отношениям с людьми, в то время как отсутствие концептуализирования и непродуктивных мыслей об успехе или неудаче несомненно приведет к огромному повышению эффективности его работы, поскольку он не будет зря тратить энергию на бесполезное беспокойство.

Поэтому Лао-цзы называет эту «мягкую» позицию (в противоположность утвердительной твердой позиции агрессивной силы) самым эффективным способом добиваться того, чтобы люди делали то, чего мы хотим.

Почему? Потому что по его словам:

«Уступать – значит сохранять целое… Поскольку мудрый человек не соперничает, никто не может соперничать с ним».

Он называет такое действие деятельностью недеяния, которая достигает успеха посредством бытия, а не делания, позиции, а не поступка, сочувствия, а не принуждения, смирения и терпимости, а не силы и агрессии.

Это в точности то, что имел в виду Нисаргадатта Махарадж, когда говорил:

«Коль скоро есть понимание, ты можешь делать все, что угодно».

Основу этого метода человеческих отношений составляет определяющий фактор – бесспорный факт, что люди интуитивно чувствуют наше отношение.

Неискреннее отношение, как правило, будет замечено так же быстро, как отношение уступчивости, основанное на страхе и неуверенности.

Только подлинная позиция сочувствия и скромности твердо основывается на понимании того, что хорошее и плохое, а также все традиционные противоположности во взаимоотношениях относительны – и потому полностью избегает всякого суждения, которое вызывало бы соответствующую реакцию.

На самом деле, даже когда человек понимания прибегает к силе, по его отношению становится совершенно ясно, что сила использовалась как неизбежная и заслуживающая сожаления необходимость.

Эта реакция на подлинное неагрессивное отношение скромности и сочувствия (суть которого – не заставлять другого человека чувствовать себя низшим) возникает потому, что в человеке имеется неявное интуитивное ощущение согласия и гармонии в функционировании феноменального проявления, частью которого является человек, несмотря на явную картину разногласий и дисгармонии, предстающую ему в жизни.


В этой красивой абханге, которую мы здесь интерпретировали, святой показывает в совершенной перспективе проблему естественного, спонтанного и ноуменального образа жизни.

То, как нам следует это понимать, можно резюмировать с точки зрения, основанной на учении Нисагадатты Махараджа:

Основное понимание состоит в том, что все проявление – включая всех человеческих существ – это то, что представляется в сознании (здесь и сейчас), и оно превосходит понятия пространства и времени, а значит и движения.

Эти понятия возникают в чувствующих объектах (включая людей) как необходимое условие для того, чтобы можно было познавать проявление и его функционирование.

В ходе этого процесса сознание – Абсолютная потенциальность – становится отождествленным с каждым чувствующим существом как гипотетическим автономным индивидом, обладающим свободой выбора и действия.

Но фактически чувствующее существо продолжает быть не чем иным, как феноменальным объектом, который возник как часть проявления и не имеет собственной природы.

Эго – результат дуализма псевдо-субъекта и объекта – служит причиной страдания в мире.

Именно от этого призывает отказаться святой, ибо отказ от псевдо-субъективности означает и отказ от идеи «меня», и тогда остается только вечный субъект «Я» вместе с кажущейся проявленной вселенной, которая в целом представляет собой не что иное, как «Я-субъект».

Проявление – это просто иллюзорная структура, наподобие тени, и потому не отличается от «Я».

Если это понимание по-настоящему прочно укореняется в уме, если чувствующее существо очень глубоко убеждено, что в своей кажущейся индивидуальности оно не живет как сущность, а просто пассивно «играет роль» в подобной сновидению структуре этого проявления, то «его» воля естественным образом исчезает.

Иными словами, независимость и автономия индивидуальной сущности с ее волевым действием или выбором решения и действия, предстают в истинном свете как абсолютно иллюзорные.

Чувствующее существо, осознавшее, что оно вовсе не является сущностью, теперь понимает, что оно не может быть индивидуальным субъектом других чувствующих объектов, и потому ему бессмысленно иметь какие бы то ни было желания или намерения.

Все, что оно может делать, или все, что с ним может происходить, – это лишенное всякого выбора свидетельствование проявления и его функционирования через посредство психосоматического аппарата.

На самом деле отказ от волеизъявления означает принятие «Божьей воли», поскольку отказ от волеизъявления по-настоящему означает не только отсутствие намеренного деяния, но и отсутствие намеренного недеяния.

Затем имеется проблема управления, с которой тесно связаны эго и его гипотетическая воля. Вся наша жизнь кажется не чем иным, как напрасными попытками управлять нашими естественными реакциями на события.

Основу любого управления составляет дуализм того, кто управляет, и того, кем или чем управляют. Очевидно, что орган управления – это гипотетическая сущность, которая намеревается изменить «то-что-есть», чтобы удовлетворять то, что она считает своими потребностями, и вся суть в том, что этот орган управления не имеет никакой идентичности, кроме понятия, создаваемого мышлением, прошлым и памятью.

И этот эго-управляющий орган пытается управлять чем-то, что само тоже представляет собой порождение мышления.

Например, предположим, что человек на что-то сердится. Немедленная реакция состоит в подавлении гнева или, по крайней мере, в его рациональном объяснении.

Но, как неоднократно указывал Махарадж, суть дела в том, что человек не отделён от гнева (или любой другой эмоции), поскольку тот, кто пытается подавлять гнев, и сам гнев – это не две разные вещи, а просто видимости или движения в сознании – управляющий есть управляемое.

Однако жить неуправляемой жизнью не означает потакать себе во всем, чего тебе хочется, поскольку вся суть естественной жизни без попыток управлять ею состоит в том, чтобы жить без волевых действий, без надуманного желания или намеренного нежелания чего бы то ни было, жить без процесса вторичного мышления (мысленного обсуждения), просто свидетельствуя события, как в сновидении, без всякой вовлеченности в них.

Тогда ум становится не бездействующим, как ум идиота, а чрезвычайно живым, а мозг регистрирует только те факты, которые необходимы для практических целей.

Ум становится свободным от постоянной болтовни не из-за какого-либо намеренного контроля или вследствие какого-то химического воздействия, а легко и естественно, просто за счет понимания «того-что-есть».

Тогда ум (представляющий собой содержание личного или индивидуального сознания) становится единым с безличным или универсальным сознанием, и, несмотря на всю внешнюю активность, пребывает в той внутренней тишине, что не относится ни к пространству, ни к времени, ни к звуку, которые касаются только гипотетической сущности.

На фоне понимания, к которому мы, таким образом, пришли, эту красивую абхангу Тукарама вполне можно было бы перефразировать так:

Давайте понимать нашу истинную природу и пребывать в ней. Такое понимание будет способствовать необходимости отказа от нашего ложного отождествления с якобы независимой и автономной иллюзорной сущностью.

Отказ от этого эго устранит все волевые желания, представляющие собой голод. После этого всякое действие будет спонтанным действием без личной ответственности или вины. И так в этом пребывании в нашей истинной природе к нам придет совершенная безмятежность.

Наша истинная природа? Разумеется, это универсальное сознание – чувство Присутствия, которое есть в каждом и всяком чувствующем существе без какого бы то ни было различия или разграничения, не в качестве индивидуальной сущности, а чувство Присутствия как такового.

Именно к этому универсальному сознанию святой обращается в еще одной важной абханге:

«Куда бы я ни шел, Ты мой постоянный спутник, ведущий меня за руку, и, беря на себя все мои обязанности и заботы, Ты оказываешь мне постоянную поддержку».

15. О, Смерть, где твое жало?

Чтобы понять ту притягательную силу, которой с незапамятных времен обладал для человеческого ума феномен смерти, необходимо исследовать и понять саму структуру человеческого существа.

Однако прежде чем это делать, возможно, было бы довольно интересно вкратце рассмотреть идею «жизни мертвых» – пожалуй, самое ранее верование, которое впоследствии легло в основу религии.

Вера в загробную жизнь, подобно всем человеческим концепциям, естественно, претерпевала разные стадии эволюции, незаметно и плавно переходившие друг в друга.

Тем не менее, в развитии идеи посмертного существования можно различить три основных этапа.

На первой, или низшей, стадии не слишком ясно воспринималась сама идея смерти или различия между жизнью и смертью.

На второй стадии, хотя феномен смерти и принимался как физический факт, его считали всего лишь временным и потому ожидали воскрешения тела.

Только на третьей стадии смерть считали полным концом жизни тела, а посмертное существование связывали с отдельной, отчасти неземной, нематериальной сущностью, именуемой душой.


На первой стадии первобытный человек интуитивно чувствовал свое действительное бессмертие, и его образ жизни, основывавшийся на низком уровне интеллекта, давал ему ощущение бесконечности жизни.

Разумеется, это ощущение подкреплялось тем, что ни один человек не переживает личного опыта смерти.

Смерть как феномен связывали только с насильственным лишением жизни, вроде утопления в реке во время наводнения, удара молнии или нападения дикого животного.

Иными словами, не могла возникнуть идея неизбежности смерти. Более того, для первобытного человека явление прерывания сознания во время сна, при несчастном случае или в результате оглушения было достаточно распространенным опытом.

Дикари привыкли видеть, как их собратья теряли сознание под действием естественных факторов, в результате несчастных случаев или сражений, а потом, через некоторое время, снова приходили в сознание и полностью восстанавливали свои жизненные силы.

В течение подобных периодов они, естественно, заботились о безопасности, физических нуждах и удобстве тел своих бессознательных собратьев. Поэтому для дикарей любая потеря сознания всегда была временной, и пока она продолжалась, следовало заботиться о теле раненого человека.

В таком отношении первобытного человека к своим раненым или травмированным друзьям и родственникам определяющую роль играла примитивная психология.

По-видимому, уже на достаточно ранних этапах развития человеческого ума существовало интуитивное ощущение, что помимо осязаемого тела должно быть какое-то невидимое существо, которое обитает в физическом теле и покидает его вместе с дыханием, когда наступает смерть, и которое, даже когда тело живо, убегает из него во время сновидений.

Поэтому первобытный человек с очень ранних времен считал сознание (или жизнь, или душу) чем-то родственным дыханию, чем-то, что в определенное время и в определенных обстоятельствах могло покидать тело, а потом снова возвращаться.

Именно это интуитивное понимание в сочетании с собственным повседневным опытом, касавшимся себя и других, становилось основой концепции, согласно которой мертвый человек считался человеком, чья невидимая душа покинула тело, но вполне может в него вернуться, и потому мертвое тело следует сохранять.

Со временем такая концепция естественным образом должна была привести к практике мумификации – особенно в условиях более сухого климата, как в Египте или Перу.

Следовательно, в течение первой стадии первобытному человеку явно была свойственная любящая забота о мертвых, которая выражалась в том, что мертвое тело заботливо сохраняли в доме – будь то пещера, или хижина, или что-то другое – и рядом с ним ставили пищу.


Первая стадия, судя по всему, постепенно переходила во вторую, которая была связана с той или иной формой погребения.

Однако на этой второй стадии любовь к умершим, по-видимому, постепенно превратилась в своего рода боязнь мертвых, которая начиналась с идеи возможного возвращения самого тела, чтобы докучать оставшимся в живых, а позднее сменилась идеей возвращения в форме призрачного духа или привидения.

На третьей стадии появляется практика сожжения мертвых тел, и, по-видимому, именно вместе с этой практикой сожжения тела возникла идея бессмертия души.

Это усовершенствованное представление о бессмертии постепенно становилось приемлемым даже для более современных европейских народов, хотя они продолжали хоронить своих умерших, и их общепринятым убеждением оставалась вера в воскрешение.

Не может быть никаких сомнений в том, что в большинстве случаев сообщества, которые в настоящее время сжигают своих умерших – подобно индуистам, – ранее практиковали их погребение.

В Ведах ясно говорится о погребении как обычном способе избавления от мертвого тела, и даже в ином случае представляется, что погребение практиковалось в Индии примерно до 1300 г. до н. э.

Затем появилась практика сожжения с погребением золы, а гораздо позднее золу стали бросать в какую-либо священную реку.

Основоположники практики кремации, несомненно, надеялись, что превращение тел их умерших в золу с ее последующим погребением должно помешать мертвым возвращаться в дома живых, но они, конечно, не могли предотвратить появление призраков в сновидениях живых, равно как не могли помешать умам живых сочинять фантазии о призраках.

Иными словами, в то время как телесное воскрешение было исключено, поскольку сожжение полностью и необратимо уничтожало тело, появилась доктрина бессмертия души: хотя тело уничтожалось, дух продолжал жить, порождая привидения и призраки.

Однако процесс эволюции концепции загробной жизни, судя по всему, продолжился до той стадии, когда огонь стали считать средством освобождения духа из оков плоти, и призрак освобождался от одинокой жизни в гробнице, переходя в мир духов и теней.

На самом деле, поклонение предкам, вероятно, играло столь большую роль в возникновении религиозных эмоций, что систематический анализ существующих богов или божественных личностей показал бы, что они стали результатом обожествления давно умерших реальных людей.

Сэр Альфред Лайл как-то сказал, говоря об Индии в целом, что самые известные местные божества – это обычно люди из прошлых поколений «которые заслужили особое повышение и внеочередной чин среди бестелесных призраков».

Этот очень краткий обзор развития понятия смерти на протяжении веков дает нам перспективу для рассмотрения проблемы, которую феномен смерти представляет для нас сегодня.

Для первобытного человека смерть не была настоящей проблемой, поскольку он был бы озадачен, столкнувшись с трюизмом «все люди смертны».

Для него жизнь была бесконечной, пока он не погибал от какого-то природного явления или в борьбе со своим врагом, либо с диким животным.

Для современного человека смерть становится проблемой, потому что он бывает потрясен внезапным «исчезновением» любимого человека, который умер, и чья смерть убеждает его в неоспоримом факте, что и он сам однажды должен будет умереть.

Это создает для него проблему: мой организм, физическое тело, исчезнет, но как насчет «меня», того, кто обладал телом и руководил его функциями до того, как организм покинули дыхание и сознание?

Суть в том, что проблема возникает из-за того, что, с одной стороны, человек считает себя руководящим началом – функционирующим элементом – в физическом организме, проявленном в пространстве-времени, а с другой стороны, вместо того чтобы сохранять этот функционирующий элемент в качестве вневременного и отдельного от физического аппарата, он его персонифицирует и наделяет бесконечной продолжительностью.

Иными словами, как столь часто указывал Нисаргадатта Махарадж, вместо того чтобы правильно понимать самость, или душу, или функционирующий элемент как саму вневременность, он неправильно понимает ее как сущность, отдельную от психосоматического аппарата, но, тем не менее, существующую в пространственно-временной бесконечности, чей конец отодвигается в бесконечность во временной длительности.

Чтобы совершенно ясно понять эту проблему, необходимо изучить структуру человеческого существа во всей полноте, а не только в качестве феноменального проявления, физической видимости.

Иллюзия смерти

Всю полноту космоса можно было бы с приемлемой точностью охарактеризовать как «бесконечный динамизм».

Все феноменальное проявление – это беспрестанная игра фундаментальной энергии, в которой постоянно появляются и исчезают, соединяются и распадаются вещи, но все это происходит в рамках вечной стабильности абсолютной вневременности.

Действительно, весь космос представляет собой иллюзию, проявляющуюся в сознании, когда оно находится в движении, и исчезающую и сливающуюся с сознанием, когда движение энергии прекращается и сознание входит в свое вечное состояние покоя.

В состоянии иллюзорного движения космос являет картину бесчисленных (непрерывно появляющихся и исчезающих) феноменальных объектов, образующих целостную иерархию от первоначального водорода до человеческого существа, наделенного интеллектом – которые все вместе образуют целостные системы все более и более сложной и все более и более индивидуализированной организации в рамках всеобщей иерархии.

Хотя в перспективе в функционировании этой феноменальной иерархии может наблюдаться определенная непрерывность, при более близком рассмотрении можно выявить два четко выраженных квантовых скачка, первый из которых состоит в проведении различия между живыми и неживыми вещами (с точки зрения присутствия чувствительности), а второй – в появлении интеллекта (с его явным выражением – словом), который отличает чувствующих человеческих существ от других чувствующих животных.

В этом анализе важно то, что, несмотря на такое понятийное различие, разные феноменальные объекты не различаются в своей основе: животные (и растения) – это неживая материя плюс кое-что еще, заставляющее их расти и жить, а человек – это и неживая, и животная материя плюс кое-что еще в виде интеллекта.

При условии базового понимания того, что те два квантовых скачка не обеспечивают полного разрыва для создания совершенно других феноменальных объектов, возможно – и даже необходимо – видеть, как эти

три категории отличаются друг от друга в своем соответствующем функционировании во всем проявлении.

(а) Неживой объект при своем появлении образуется из определенных материалов в определенных обстоятельствах. Структура неживого объекта обладает относительной устойчивостью до тех пор, пока он не распадается под действием присущей ему радиоактивности или внешних влияний. Это распад является полным и окончательным в том смысле, что при нем не происходит никакого соответствующего восстановления или воссоединения.


(б) Структура чувствующего объекта – «живого» существа – не обладает относительной устойчивостью неживого объекта. В отличие от неживого объекта, она не рождается однажды, чтобы однажды умереть, но зависит от питания, чтобы оставаться живой, и даже при наличии питания она постоянно распадается и вновь соединяется – умирает и возрождается – до тех пор, пока, в конце концов, не уничтожается в том, что именуется смертью.

Каждая живая вещь представляет собой целое, состоящее из различных подцелых – индивидуальных клеток, пребывающих в состоянии непрерывного изменения, исчезновения и замещения новыми клетками.

Иначе говоря, чувствующий объект – живая вещь – находится в неустойчивом равновесии (в противоположность относительно устойчивому равновесию неживого объекта), представляя собой сочетание двух противоположных обменов веществ, один из которых связан с распадом, а другой с объединением.

На самом деле эта полярная двойственность составляет саму основу того, что понимается как жизнь, самого появления и существования вселенского проявления.

Все феноменальное проявление – это результат сбалансированной игры взаимосвязанных полярных противоположностей – соединения и распада, представленных в веданте как Пуруша-Пракрити, а в даосизме как Ян-Инь.


(в) Третья категория, отличающаяся появлением интеллекта, который выражается «словом», представлена исключительно людьми.

Именно благодаря интеллекту человек эволюционировал до более высокого плана общих понятий – чистых идей, символов – которые выходят за пределы символизируемых ими вещей.

Человек не только воспринимает вещи, подобно чувствующему животному, но и осознает это восприятие и способен думать о таких восприятиях.


Скачок между неживыми объектами и животными характеризуется появлением жизни и желания жить: растение естественно обращается к элементам, дающим ему питание, то есть к свету, воде и воздуху.

Эту волю к жизни, выраженную в виде специального усилия, более ясно демонстрирует животное в своей борьбе за сохранение не только собственного существования, но и существования сущности, с которой оно себя отождествило, например, семьи, своего хозяина и т. д.

Иными словами, животное, понятийно отличающееся от человека, озабочено изначальным, или космическим, аспектом объединения, при этом не осознавая взаимосвязанного с ним аспекта распада.

Это не означает, что животное не озабочено смертью как проявлением распада. В своих усилиях, направленных на сохранение существования, оно борется с распадом, но суть в том, что животное распадается вопреки самому себе – животное озабочено только одним аспектом двойственности существования, то есть объединением или жизнью.

Отсутствие интеллекта не позволяет животному думать о смерти – оно может лишь интуитивно осознавать надвигающуюся опасность для жизни.

Иначе говоря, хотя сознание – универсальное или безличное сознание – функционирует в животном (и таким образом делает его чувствующим существом, подобным человеку), животное, не обладая интеллектом, не может воспринимать функционирование своего личного, или индивидуального, сознания.

Индивидуальное сознание, несомненно, функционирует в животном как «я» в противоположность «другому», и животное сознательно делит другие живые вещи во внешнем мире на друзей и врагов.

Но это все – ум не осознает двойственности чувства или эмоции, поскольку эти гармония и дисгармония, эти симпатия и антипатия носят интуитивный и запрограммированный характер.

Поведением животного управляют рефлексы, а не разум и логика. Поэтому животному не приходится сталкиваться с теми проблемами, которые досаждают человеку, и которые создаются работой интеллекта.


Как отвечая на вопросы, так и в других случаях, Нисаргадатта Махарадж всегда указывал, что именно наличие интеллекта отличает человека от животного, хотя оба они – чувствующие существа.

Хотя человек, как и животное, делает все возможное для сохранения своего существования, его подлинная, или главная, цель состоит не в этом.

С появлением интеллекта желание жить становится у человека не самоцелью, как в случае животного, а средством для достижения совершенно иной цели, состоящей в том, чтобы «быть», что полностью отличается от простого «жить».

В то время как животная эмоциональность останавливается на реакции его физического организма на происходящее во внешнем мире, человеческая эмоциональность идет дальше симпатий и антипатий реакций физического организма к осмыслению и оценке этих реакций.

Результатом такого осмысления и оценивания интеллектом гармоний и дисгармоний реакций на внешний мир становится стремление человека к совершенной, или идеальной, гармонии, которую он только вообразил себе, но не пережил в действительности.

Этот разрыв между концептуализацией и актуализацией абсолютной гармонии или тем, что можно было бы назвать подлинным бессмертием, составляет для человека вечную проблему, от которой он не может избавиться.

На самом деле, это и есть та «связанность» человека, от которой он ищет «освобождения».

Действительная причина этого разрыва состоит в том, что интеллект манит человека этим идеалом совершенной гармонии, но сам может работать только на уровне животной эмоциональности, на уровне «меня» и «другого», на уровне друга и врага, на уровне приемлемого и неприемлемого.

Иными словами, концептуализация, или мысленное представление, идеального состояния основывается не на действительности двойственных аспектов радости и страдания, а на иллюзорном аспекте чистого счастья в самом этом феноменальном существовании.

Более того, человек даже воображает эту радость и счастье как свое нормальное и правомерное состояние в своем существовании в качестве феноменального объекта.

Все, чего хочет человек, – это быть включенным в высшее состояние, кульминацией которого было бы полное блаженство.

Именно в этом смысле он хочет развиваться и стремится достичь того высшего состояния рая или чего-то в этом роде.

В основе подобного представления лежит тот фундаментальный факт, что вместо того чтобы быть всеобщим сознанием или Абсолютным Началом (как бы это не называлось), человек старается чем-то стать.

Это стремление «становиться» – результат полного непонимания, в силу которого человек, вместо осознания того, что он – просто один объект среди «десяти тысяч вещей» (как говорят даосы), представляющий объективный ноумен, считает себя независимой, автономной сущностью, субъектом всех своих объектов.

Иначе говоря, благодаря появлению интеллекта человек усвоил оба аспекта интеграции и распада (в отличие от животного, в природу которого входит только интеграция), но, к несчастью, распад видится им не как автономный фактор, а просто как шаг к лучшему состоянию: человек хочет разрушения неприемлемого состояния (в котором происходит постоянная борьба за интеграцию или счастье) для достижения более приемлемого состояния, где не было бы нужды в разрушении.

Одним словом, «бытие» Абсолютной Реальности путают со «становлением» в относительной реальности. Человек не готов отказываться от относительного «себя», чтобы быть абсолютным «Я». Он хочет становления «себя» – феноменального объекта – абсолютным субъектом.

Как говорил Нисаргадатта Махарадж, это похоже на случай тонущего человека, который не готов выпустить из рук свой тяжелый мешок с золотом.

Человек не готов принимать смерть как окончательный распад объекта, «себя», чтобы он мог быть вечным и единственным субъектом «Я» – он хочет и ожидает смерти как временного распада, который принес бы «ему» чистые и вечные радость и счастье.

Когда человек становится свидетелем смерти другого человека, он видит, что организм перестает функционировать, и поскольку об этом говорит ему его интеллект – и в этом убеждает его глубинная интуиция, – он знает, что умерло именно тело, и что он сам – тот, кто был здесь сто лет назад и будет здесь через сто лет – не может умереть.

Он также знает, что тот, кто продолжает жить после физической смерти, не имеет той формы, которая у него была, когда он жил.

Но он не может представить себе такой возможности, чтобы ТО, что всегда было вечно присутствующим, не нуждалось для своего присутствия ни в какой форме – видимой или невидимой, материальной или нематериальной – поскольку он не может отказаться от идеи «себя» как отдельной сущности.

Его инстинкт вечного присутствия действительно верен, но его интеллект не может избавиться от своего условного рефлекса, который заставляет его персонифицировать это вечное начало.

В результате он видит вечное начало как «себя», покидающего существующее тело в момент смерти, но продолжающего феноменально «существовать» где-то еще.

Человеку оказывается крайне трудно принять полное уничтожение феноменального объекта, с которым он отождествлен в качестве отдельной сущности.

Такое отождествление продолжает существовать за пределами его понятия смерти физического аппарата, ожидая существования «меня» в каком-то ином мире.

Иными словами, он не может отказаться от идеи пространственно-временного представления «себя» и задается вопросом о том, куда человек попадает после смерти.

Таким образом, проблема и тайна смерти прочно основывается на идее «меня» (в противоположность «другому» или «не-меня»), который в то или иное время достигнет известного отправного пункта, именуемого «смертью», и предположительно отправится в какое-то неизвестное место в пространстве и времени.

Фактически, смерть ставит проблему, на самом деле вовсе не представляющую собой проблему, поскольку эта проблема основывается на ложной и иллюзорной концептуализации.

В действительности, вовсе нет никакого «меня», отправляющегося куда бы то ни было.

Как, бывало, говорил Махарадж, одно глубокое понимание этого факта составляло бы просветление.

Почему нет вообще никакого «меня»?

Потому что «я» – это всего лишь проявление, видимость в сознании, которая полностью исчезает в глубоком сне, когда сознание временно отсутствует.

Все «я» составляют часть всего проявления, которое представляет собой объективное выражение субъекта «Я».

Коль скоро имеет место ясное понимание этого факта, проблема предстает во всей своей ложности и абсурдности как что-то, создаваемое умом и полностью неправильно понятое и бессмысленное с точки зрения Реальности.

Поскольку то, что Я есть – это субъективная, Абсолютная Реальность, вопрос о том, что происходит с видимостью в сознании (а это все, чем может быть «я» как феноменальный объект), когда она исчезает (умирает), просто нелеп, ведь

любое происшествие может быть только в относительное реальности, а то, что Я есть – то, что мы все суть в Реальности – это Вневременность.

Проблема равносильна поиску устойчивости и постоянства бытия в состоянии относительности (сама основа которого – непрерывное движение), и

смерть представляет собой часть серии движений (начинающихся с рождения), последнее изменение, которое отмечает исчезновение одного феноменального объекта среди миллионов.

При таком рассмотрении проблема действительно кажется абсурдной, но факт остается фактом – это весьма «реальная» проблема.

Почему проблема вообще возникает?
Вот в чем вопрос.

Ответ состоит в том, что

нас обманывает наша память, придавая событиям ощущение непрерывности, начала и конца, появления и исчезновения феноменального объекта.

Эта иллюзия непрерывности создает иллюзию изменений, происходящих с кем-то или чем-то, что кажется постоянным.

Мы знаем, что изменения продолжают происходить с каждым, начиная с рождения и в процессе «роста». Все клетки, из которых состоит тело, претерпевают непрерывный процесс умирания и замены новыми – процесс распада и соединения – и в этом процессе новые клетки группируются по той же самой старой схеме.

Именно перегруппировка клеток по той же схеме создает ощущение непрерывности и иллюзорное впечатление постоянства, скрытого за всеми изменениями.

Каждое дерево в лесу через какое-то время умирает и заменяется новым, но лес будет продолжать считаться тем же лесом, вода в реке в любой момент всегда продолжает течь, однако река продолжает считаться той же самой рекой.

«Реальность» и «постоянство» объекта, которые человек воображает до тех пор, пока объект не исчезает или не умирает – фундаментальное постоянство в видимом непостоянстве изменений, – полностью иллюзорны.

«Реальность» (и сопровождающее ее базовое ощущение постоянства) любого объекта – такого близкого, как стул, или такого далекого, как звезда, живого или неживого – это не что иное, как образ в уме, являющемся содержанием сознания.

Объект «ощущается» или «воспринимается» в уме вследствие впечатления, которое обретает тело и форму в результате невообразимо быстрых повторений.

Каждое повторение – это отдельный квант, и серия таких квантов составляет то, что известно как «время».

Таким образом, то, что мы представляем себе как постоянство объекта – это не что иное, как непрерывный ряд впечатлений в последовательности квантов, которую мы считаем длительностью, в которой происходят «изменения».

Поэтому должно быть ясно, что соединение и распад происходят так быстро, что фактически мы умираем все время, что и реальность, и постоянство (сохранение которых составляет основу человеческой проблемы того, что происходит после смерти) полностью иллюзорны и, наконец, что все феноменальное проявление – это «материя ума».

Теперь возможно добраться до корня проблемы как таковой. Человек может иметь только мысленное представление о том, что происходит в глубоком сне.

Можно свидетельствовать приближение сна вплоть до самого последнего момента, когда ты действительно засыпаешь, но нельзя на самом деле обладать знанием глубокого сна.

Только кто-то другой мог бы отметить тот момент времени, когда ты заснул. Лишь вернувшись в состояние бодрствования, человек может говорить, что он крепко спал.

Так же обстоит дело и со смертью: можно видеть только смерть кого-то другого.

В этом корень проблемы, поскольку она носит чисто концептуальный, полностью воображаемый и иллюзорный характер.

Проблемой смерти озабочено только иллюзорное эго, «я».

Как обычно говорил Нисаргадатта Махарадж, что касается меня, то Я не знаю ни о каком рождении и ни о какой смерти.

Знание «меня» возникло, только когда два человека заявили мне, что они – мои родители, а Я – их сын, и что меня зовут так-то и так-то.

Что происходит, когда Я «умираю»?

Очевидно, Я возвращаюсь туда, где Я был до своего «рождения», туда, куда уходит звук после того, как он исчезает.

Смерть – это событие, посредством которого мое тело так или иначе исчезает – его погребают или кремируют – дыхание в теле прекращается и смешивается с наружным воздухом, и сознание, заточившее себя в теле (и отождествившееся с ним), высвобождается и становится вселенским сознанием, подобно капле дождя, падающей в реку.

Форма, которая проявлялась в сознании и воспринималась умом, исчезла.

Кто мертв? О чем весь этот шум?


Взглянуть на этот вопрос шире помогут два происшествия, касающихся китайского мудреца Чжуан-цзы.

(1) Друг мудреца пришел к нему, чтобы выразить свои соболезнования по поводу смерти его жены, и нашел его сидящим верхом на перевернутой бочке, стучащим по ней и громко распевающим.

Когда он выразил свое недовольство этим недостойным поведением, Чжуан-цзы сказал:

«Ты думаешь, я не скорбел как всякий другой, когда умерла моя жена? Потом я взглянул назад на ее начало и время до того, как она родилась, и не только до того, как она родилась, но и до того, как у нее появилось тело, и не только до того, как у нее появилось тело, но и до того, как у нее был дух.

Посреди запутанной мешанины тайны и чуда произошла перемена, и у нее появился дух; вторая перемена – и у нее появилось тело; еще одна перемена – и она родилась. Теперь произошла следующая перемена, и она умерла. Это в точности похоже на смену времен года – весна, лето, осень, зима».


(2) В эпитафии на смерть своего Учителя Лао-цзы Чжуан-цзы писал:

"Учитель пришел потому, что ему пришло время прийти. Он ушел потому, что следовал естественному течению событий.

Довольствуйся каждым моментом вечности и будь готов следовать течению. Тогда не будет никакой причины для радости или скорби. В прежние дни это называли свободой от связанности. Дерево сгорает, но огонь продолжает гореть, и мы не знаем, когда это закончится."


Наш линейный тип мышления включает в себя грамматическое правило, согласно которому переходный глагол, вроде глагола «знать» должен иметь субъект и предикат (подлежащее и сказуемое – пер.).

Не может быть «знания» без кого-то, кто знает, и чего-то, что он знает.

Наше отождествление с этим правилом настолько сильно, что мы не способны понять возможность «знания» или «понимания» как такового, без знающего и знаемой вещи.

Эта неспособность избавиться от призрака индивидуальной сущности – создания Майи – показывает, до какой степени мы позволяем условностям и концепциям управлять нашей жизнью.

Разумеется, это основа навязчивой мысли: «Что со мной случится, когда я умру?»

Нисаргадатта Махарадж обычно отвечал на подобные вопросы так: «Ты будешь в точности тем, чем был сто лет назад».

Задавать такой вопрос так же бессмысленно, как спрашивать – что происходит с моим кулаком, когда я раскрываю ладонь?

Давайте хотя бы надеяться, что наше умственное обусловливание немного ослабнет, благодаря вспоминанию краткого изложения учения Будды в «Вишуддхимагге»:

Есть страдание, но нет никого, кто страдает.
Есть событие, но нет никого, кто в нем действует.
Есть Нирвана, но нет никого, кто ее ищет.
Есть путь, но нет никого, чтобы по нему идти.

Что это за штука – смерть (и жизнь)?

Единственное, что несомненно в жизни, – это смерть, и смерть означает конец всего. Такой была точка зрения на смерть на Западе до начала 1970-х гг.: смерть означала конец всего, так что о чем тут думать, за исключением, пожалуй, того, что человек должен наилучшим образом использовать свои возможности в этой жизни, чтобы достичь того, чего он хочет достичь.

На Востоке, в целом, преобладала иная точка зрения: жизнь и смерть с незапамятных времен рассматривались не как отдельные события, а как ряд взаимосвязанных событий в потоке времени.

В 1970-х на Западе произошел внезапный взрыв интереса к феномену смерти и процессу умирания, главным образом из-за ряда исследований процесса смерти, проводившихся несколькими психиатрами, врачами и учеными. Эти «околосмертные» исследования сосредоточили внимание западного человека на природе и значении феномена смерти и, таким образом, сблизили Восток и Запад в вопросе индивидуального выживания после смерти.

Однако самым важным моментом, который оставался без внимания в большинстве этих околосмертных исследований, было то, что

все околосмертные переживания – это только движения в сознании, и потому могут иметь только природу сновидения, будучи, следовательно, концептуальными и иллюзорными.

Околосмертные переживания могут происходить только с эго, а то, что эго не имеет реального существования просто невозможно отрицать.

Эго представляет собой чисто иллюзорное понятие, и только когда эго полностью уничтожается, реальное бытийствование переходит в бытие, а бытие познается как «То», которое по самой своей природе не может быть небытием.

В большинстве случаев интерес к этой теме обусловлен не желанием знать процесс как таковой и его первопричину, стоящие за феноменом смерти, а желанием найти ключ к выживанию индивидуальной сущности, ключ к достижению надежности, которая обеспечит такому выживанию бессмертие индивидуальной личности.

Кто (или что) эта индивидуальная сущность, которая боится ненадежности?

Ключ к проблеме (и поиску) – это самое глубочайшее понимание, что никакой индивид как таковой не может выдернуть себя из вечного течения жизни, что он составляет неотъемлемую часть всего проявления, и что смерть и жизнь представляют собой неразделимую и взаимосвязанную двойственность лежащего в их основе целого.

И это действительно бесспорно, что такое глубокое понимание может происходить не из какого бы то ни было интеллектуального уразумения, а лишь из совершенно другого измерения.

Интеллект составляет часть феноменальности, и требуемое измерение должно быть иным, нежели феноменальным, то есть оно должно быть ноуменальным.

Другими словами, индивидуальное разумение должно избавиться от себя и перейти в ноуменальное постижение, или апперцепцию, в которой индивид как таковой больше не существует, и эго уничтожается.

Человек хочет знать смысл и значение жизни и смерти. Красивый цветок, который в течение короткого времени цветет в дикой местности, в той же мере составляет часть проявленной вселенной, как и человек. Цветок не интересуется смыслом своего существования, равно как дикий зверь в джунглях не интересуется смыслом жизни и смерти, хотя он – в той же мере чувствующее существо, как и человек.

Смысл – это явно не что-то, связанное с самими вещами; это функция ума, интеллекта, и потому разные люди находят разные смыслы в одних и тех же вещах, и одни и те же люди находят в одних и тех же вещах разные смыслы в разные моменты времени.

Иначе говоря, смысл – это просто интерпретация пережитого опыта определенного человека в определенное время и в определенном месте и, следовательно, может значительно меняться.

Смысл – это то, чего ищет иллюзорное эго по отношению к объективному опыту в пространстве-времени, которое само является просто понятием.

Когда существование принимается и постигается как безличное чувство бытия живым и присутствующим здесь-и-сейчас, понятие пространства-времени исчезает, индивид со своим умом уничтожается, все поиски становятся неуместными, и

остается только безличное сознание, которое и есть наша истинная природа, как нетленная нерожденная (и потому бессмертная) бесконечность и безвременность – чисто субъективное «Я».

Такая апперцепция может возникать только в результате признания умом-интеллектом своей ограниченности – ум не может обнаружить источник ума – так что ум-интеллект отказывается от своего поиска смыслов и полностью капитулирует.

Тогда ум становится незанятым, постящимся умом, и радушно открывается к возникновению того интуитивного постижения, которое может быть названо апперцепцией.

Подобной апперцепции невозможно «достичь» по той простой причине, что в таких усилиях неизбежно участвовал бы индивидуальный ум, а индивидуальный ум – это разделенный ум, делящийся на субъект и объект, «меня» и «другого».

На самом деле апперцепция может случаться только когда этот разделенный ум капитулирует и сливается в цельный ум.

Отдельная волна не способна понять свою истинную природу; лишь спадая, капитулируя и сливаясь с океаном, она становится океаном.

Как никогда не уставал напоминать своим посетителям Нисаргадатта Махарадж, индивидуальный ум – эго – естественно страшится самой идеи неизбежности смерти, поскольку она означает его собственное уничтожение.

Этот страх принимает различные формы: эго может решать, что жизнь коротка и скоротечна, и потому следует брать от нее все, что можно – в виде вина, секса и веселья; или оно может решать в пользу частичного уничтожения путем «достижения» столь многого в этой жизни, что оно обессмертит себя – возможно навсегда – своей славой в будущих поколениях.

И, тем не менее, глубоко в душе человек всегда знает с интуитивной убежденностью, что он бессмертен, и именно по этой причине он всегда ищет – сознательно или бессознательно – свою истинную природу.

И такой поиск обречен быть тщетным до тех пор, пока не происходит осознание того, что это иллюзорное, выдуманное эго ищет свой собственный источник.

Но эго – разделенный ум – не может найти ответ, пока не откажется от самого себя в полной капитуляции и не пожертвует собой; ум не может превзойти ум, глаз может видеть все, кроме самого себя.

Возможно, самое важное и самое выразительное описание опыта смерти принадлежит Рамане Махарши, мудрецу с Аруначалы. Будучи молодым, здоровым юношей всего шестнадцати лет, он однажды был без всякой видимой причины охвачен внезапным и гнетущим страхом смерти. Он просто был убежден, что скоро умрет.

За этой убежденностью последовала другая столь же мощная убежденность: это то, на что он сам должен найти ответ – там и тогда, и потому ему даже не пришло в голову, что можно пойти к врачу или, по крайней мере, поговорить с кем-нибудь дома.

Реакция против страха смерти гнала его ум внутрь, чтобы сосредоточиться на единственной мысли: если пришла смерть, то что именно происходит? Что умирает? И эта мысль была почти сразу вытеснена другой, столь же мощной мыслью-убежденностью: умирает только тело.

Затем он стал разыгрывать процесс феномена смерти: неподвижно лежал в застывшей позе, вытянув руки и ноги, и сосредоточивался на мысли, что тело мертво, и что мертвое тело отнесут на место для сожжения, оно будет сожжено и превращено в золу – полностью уничтожено.

Он мог действительно воспринимать весь этот процесс, и такое восприятие привело к внезапной и непосредственной апперцепции того, что он – оживляющее сознание, которое превосходит тело.

Подобная спонтанная апперцепция полностью выходила за пределы измерения мышления и представления. Это была интуитивная убежденность, которая не зависела от мысли, рассудка или логики.

Тем, что оставалось совершенно отдельным от тела, полностью превосходя его, было вневременное, внепространственное бытийствование – то, что Махарши впоследствии называл «Я-Я».

С того момента страх смерти полностью покинул юного Раману, и «Я» (не эго – «я») с той поры оставалось непрерывно сосредоточенным на Себе.

В этом повествовании о действительном эпизоде особенно важна позиция юного Раманы – позиция безусловного приятия неизбежного события смерти, полной капитуляции перед тем, что происходило, без малейшего сопротивления или реакции на происходящее, только осознание – свидетельствование – события окончания того, что именуется жизнью, без возражения, без конфликта.

Такого рода позиция абсолютной самоотдачи совершенно естественному происшествию должна иметь дополнительное преимущество в том, что касается действительного процесса смерти, поскольку расслабление, присущее такой позиции, делало бы процесс более легким и более переносимым физически, тогда как напряжение, присущее позиции сопротивления и ответной реакции, делало бы процесс настолько же более трудным и более болезненным.

Позиция расслабленного сотрудничества с тем, что происходит (и чего нельзя избежать) может быть лишь результатом глубокого понимания человеком своей истинной природы.

Такую позицию делала бы возможной только убежденность в том, что мы – вневременной, внепространственный ноумен, а не временная и конечная видимость, которую представляет собой тело.

Знание нашей истинной природы разотождествляло бы нас с нашими телами и давало бы нам возможность без всякого напряжения или вовлечения свидетельствовать, пожалуй, с некоторым удивленным любопытством, действительный процесс смерти – исчезновения того, что представало в сознании как феномен.