Немного Дзена

Тема в разделе 'Лакшми', создана пользователем Лакшми, 12 окт 2020.

Статус темы:
Закрыта.
  1. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    1-2.jpg

    Учение Дзен Мастера Ман Гонга


    Перевод с корейского языка: Дзен Мастер Дэ Кванг, Чэ Тонг Суним и Кэтти Парк.
    Предисловие Дзен Мастера Дэ Бонга. Перевод на русский язык Мьонг Гонг Суним и А.Третьякова


    Содержание

    · Посвящение
    · Предисловие переводчиков
    · Введение
    · ГЛАВА I — Что есть я? Небходимость найти истинного себя
    · ГЛАВА II — Практика Дзен. Как найти свою истинную природу
    · ГЛАВА III — Человеческая жизнь
    · ГЛАВА IV — Дхарма Будды
    · ГЛАВА V — Буддизм
    · ГЛАВА VI — Монахи и монахини
    · ГЛАВА VII — Правила поведения в сангхе
    · ГЛАВА VIII — Предостережения
    · ГЛАВА IX — Последние слова
    · Биография

    Раскрыть Спойлер
    Посвящается Пятой годовщине памяти Великого Дзен-Мастера Сунг Сана Хэнг Вон
    30 ноября 2004 года ушел Великий Дзен-Мастер Сунг Сан.
    Это английское издание Учения Дзен-Мастера Ман Гонга посвящено его памяти и является даром всем живым существам. Бесчисленные существа получили пользу от Учения Будды, которое передавалось через множество поколений Учителей. Сострадание и самопожертвование этих Учителей и практикующих вызывает в нас чувство искренней благодарности. Представляя эту книгу, мы выражаем признательность всем, кто помогал осуществить ее издание, тем самым способствуя более широкому и глубокому пониманию корейской традиции Дзен.

    Дзен-Мастер Ман Гонг (1872-1946 гг) получил трансмиссию от Дзен-Мастера Кьонг Хо и является одним из величайших современных учителей корейского Дзен. Он и его ученики сыграли ведущую роль в восстановлении буддисткой традиции в Корее, которая несколько веков находилась в упадке из-за преследований при династии Джосьон и при японской оккупации (1919-1945гг). Дзен-Мастер Ман Гонг был праучителем Дзен-Мастера Сунг Сана, и его линия передачи живого учения продолжает распространяться по всему миру.

    Всегда, когда любимый Учитель уходит, никто из учеников не остается спокойным. Некоторые печалятся из-за потери; некоторые чувствуют угрызения совести из-за того, что не предпринимали никаких усилий; некоторые чувствуют себя в долгу перед учителем. Чувство долга с буддисткой точки зрения является самым важным. Учитель посвятил всю свою жизнь передаче нам истинного учения, и мы искренне благодарны ему. Это Учение - величайший дар, который кто-либо может преподнести. Когда получают в дар истинное Учение, оно всегда исходит из обязанности – долга. Как учил Дзен-Мастер Ман Гонг «прежде всего практикующему следует найти хорошего Учителя. Когда вы завершите свою практику, учить других станет и вашей обязанностью».

    Буддизм учит, что нет ничего особенного. Наши «нравится» и «не нравится» - причина идеи особенного. Ничего особенного нет и в смерти, однако она является великим Учителем. Дзен-Мастер Сунг Сан и перед смертью делал то же, что и всегда: передавал нам Учение. Неизбежность смерти иногда приводит людей к замкнутости на себе и безразличию к другим. Сунг Сан Суним, наоборот, даже использовал свою болезнь, чтобы учить нас. Тридцать два с лишним года он давал Учение в основном за пределами Кореи и Японии, болезнь никогда не покидала его, но не была для него препятствием. Его задача состояла в том, чтобы давать, и он полностью отдавал себя другим. Этого не увековечит никакой памятник и никакие сантименты.

    За несколько часов до смерти Шестой Патриарх Дзен в Китае Хуэй-Нэнг сказал: «После моего ухода не следуйте принятой традиции плакать или сожалеть. Познайте свой собственный ум и реализуйте свою собственную природу Будды, которая не подвержена рождению и смерти, движению и неподвижности, которая не приходит и не уходит, не утверждает и не отрицает, не остается и не исчезает. После моей смерти следуйте моим наставлениям и практикуйте правильно, тогда всё будет так, как будто я жив. Если же вы не последуете Учению, не будет пользы даже если я не уйду».

    Что же это за наставления? Наша традиция передачи Учения простая и ясная. Дзен-Мастер Сунг Сан учил только одному: «Не знаю». Иногда это «не знаю» означает «просто делай это», иногда оно означает исходную точку, иногда правильные ситуацию, отношение, действие, иногда «бросьте все это», а иногда великую любовь, великое сострадание и Великий Путь Бодхисаттвы. Какими бы ни были образы и формулировки, вопрос всегда только один:

    «Что есть я?» Дзен-Мастер Сунг Сан множество раз повторял: «Надеюсь, вы отправитесь прямо в «не знаю», ясное как пространство. Пытайтесь, пытайтесь, пытайтесь… 10000 лет без остановки… тогда скоро получите Просветление и спасёте всех существ от страданий».

    Дзен-Мастер Дэ Кванг, Провиденс Дзен-Центр, Камберлэнд, Род Айлэнд, Осень, 2009 год.

    Предисловие переводчиков

    Когда древние буддистские тексты впервые попали из Индии в Китай, первоначальные переводы на китайский делались c пали и санскрита. Ученые, знатоки санскрита, пали и китайского языков тщательно сверяли и перепроверяли все тексты, уточняя и адаптируя их для читателей своего времени, после чего переводы, наконец, издавались.

    Распространение Дхармы шло медленно, от одного языка к другому, от одного переводчика к другому, не теряя сути Учения.

    Перевод Учения Дзен-Мастера Ман Гонга на английский язык стал возможен благодаря «совместному действию»: так Дзен-Мастер Сунг Сан называл совместную работу группы практикующих. Сплоченными усилиями легче выявить самое существенное для блага всех существ. Как практикующие и переводчики, мы благодарны представившейся возможности в меру сил помочь распространению Дхармы, обращаясь к глубокой традиции корейского буддизма.

    Приносим искреннюю благодарность семейству Док Сонг Сан за разрешение перевести эту версию текста с корейского языка. За поддержку и помощь в осуществлении этого проекта наша особая благодарность Соль Джонг Банг Джанг Суниму из Судокса и Су Ам Сунимау из Хвагеса.

    Мы глубоко благодарны Дзен-Мастеру Дэ Квангу за руководство в работе над переводом. Его ясная мудрость помогала держаться сути Учения. Особые благодарности Дзен-Мастеру Дэ Бонгу за предисловие и за то, что он дал нам направление в этом проекте, а также Дзен-Мастеру Дэ Кван за поддержку и руководство. Благодарим издательский совет Дзен монастыря Су Бонг за поддержку, а также Е Джин Сунима за неоценимую помощь в исследовании и Роджера Кэйса за издательскую и моральную поддержку на начальных этапах. Публикация этой книги стала возможной благодаря щедрости и поддержке Международной Школы Дзен «Кван Ум», Дзен-Центра Провиденс, Дзен монастыря Су Бонг, Керионг Сан, Международного Центра Му Санг Са, Хвагеса, а также других североамериканских и азиатских Сангх Школы Дзен «Кван Ум».

    Учение Дзен-Мастера Ман Гонга — прямое, бескомпромиссное, ясное. Как и все великие духовные Учения, оно имеет силу убеждать, источником которой является прямой опыт, великое сострадание, мудрость. Мы надеемся, наш перевод будет соответствовать тексту, передаст его наиболее важные послания, направленные на пробуждение человеческих существ. Пусть все существа получат пользу от этого Учения и достигнут освобождения.

    Хэ Тонг Суним и Кэти Парк, Дзен Центр Провиденс, США, Дзен монастырь Су Бонг, Гонг Конг, Осень, 2009 г.

    Введение

    В конце Второй Мировой войны Дзен-Мастер Ман Гонг, окунув цветок в тушь, каллиграфически написал знаменитую фразу: «Весь мир — один цветок». Почему? Конец войны совпал с окончанием 35-летней оккупации Кореи Японией. В эти тяжелые для корейского народа времена Мастер Ман Гонг не просто медитировал где-то в горах, достигая просветления и наслаждаясь хорошей репутацией, обучая других: его миссия была связанна с судьбой корейского буддизма.

    После 1912 года японцы пытались разрушить корейскую культуру, язык, религию – все, что было корейским. Частью этой стратегии был контроль над корейским буддизмом, поскольку японцы считали его силой сопротивления. Они созвали аббатов всех главных храмов. В то время в Корее было три или четыре тысячи храмов, которые подчинялись двадцати пяти главным храмам. Генерал-губернатор, японец, управлявший Кореей, призвал двадцать пять аббатов этих храмов в Сеул. Ман Гонг Суним как глава одного их этих храмов тоже присутствовал на этом собрании. Японский генерал-губернатор сказал: «Все корейские буддисты следуют за вами, великие монахи. Мой предшественник, прежний генерал-губернатор хотел помочь корейскому буддизму. Я, как и он, тоже хочу помочь. Чтобы корейский буддизм стал сильным, корейский буддизм и японский должны стать одной школой». Означало это, конечно, следование правилам японского буддизма. Не только такие мелочи, как ношение черной одежды, но и соблюдение японских обычаев, ослаблявших корейский буддизм: позволение монахам жениться, есть мясо и употреблять алкоголь. Японские авторитетные лица настаивали, чтобы главные храмы возглавляли женатые монахи. По указу японского правительства за непослушание назначалась тюрьма или казнь.

    Когда генерал-губернатор закончил говорить, Ман Гонг Суним встал, вышел на середину комнаты и, обращаясь к генерал-губернатору, спросил «Знаете ли вы, откуда берутся горы и реки, великая Земля?» Это был явный вызов, но генерал-губернатор ничего не сказал, хотя мог бы просто казнить Ман Гонг Сунима за дерзость. Внезапно тот крикнул: «Катц!» Затем указал на рот генерал-губернатора и заговорил: «Этот рот — врата в ад. Ваш предшественник не собирался помогать корейскому буддизму, наоборот, хотел его погубить. Если же вы, генерал-губернатор, и в самом деле хотите помочь, не трогайте корейский буддизм». Затем он покинул собрание и вернулся на гору Док Сонг. Шесть тысяч монахов и монахинь отказались следовать японским порядкам, и японцы не тронули их. Остальные монахи и монахини подчинились японцам, именно поэтому в Корее до сих пор существуют небольшие ордена женатых монахов.

    Затем Ман Гонг Суним взял лепесток национального цветка, окунул его в тушь и каллиграфически написал: «Весь мир — один цветок». Меня всегда поражало, почему он выбрал тогда не кисть, а цветок? В этой фразе нет горечи. Нет гнева. В ней нет исключений. Всё часть цветка. Такой мир — конец всех различий. Достиг Ман Гонг Суним нирваны или нет, но в тот момент его ум не знал никаких различий. Не надо ждать, пока практика приведет к совершенству. Один только миг открытого, свободного, принимающего весь мир, истинно сострадательного, всеохватывающего ума — уже Это. Это и есть Будда.

    (Из речи Дзен-Мастера Дэ Бонга на конференции «Весь мир – один цветок». Сингапур, 2005 год.)


    ГЛАВА I — Что есть я? Необходимость найти истинного себя

    Сказано, что человеческие существа наиболее ценны, так они могут постичь свою истинную природу.

    Истинная природа означает полную свободу (человек сам себя контролирует), тем не менее, люди редко бывают свободны где бы то ни было и когда бы то ни было. Они не могут контролировать свою жизнь, поскольку их ложное мышление (малое «я») становится хозяином, а истинная природа рабом.

    Ложное мышление малого «я» - производное истинной природы. Истинная природа (ясный ум или ум бодхисаттвы) это настоящий ум, не имеющий ни начала ни конца; он не имеет ни существования, ни небытия, и все же в нем есть все.

    Так чем же тогда человеческое существо, потерявшее всякое представление о своей истинной природе, отличается от животного, которое инстинктивно стремится только к сексу и пище? Как бы ни были вы велики и знамениты, если вы не постигли свою истинную природу, вы подобны молекуле, подверженной четырем видам рождения в шести сферах существования (самсара)

    В нашем мире большинство людей тесно связаны друг с другом, следуя одному образу жизни и бездумно разделяя общую карму. Их жизни просто происходят, без всякого направления. Они не видят того ужаса, в котором пребывают. Когда приходит смерть, они слепы относительно того, что их ждет.

    Если я окликну кого-нибудь по имени и он сразу же ответит «Да!» — это истинная природа. Истинная природа не имеет ни жизни, ни смерти. Она не может сгореть, промокнуть, не может быть пораненной ножом. Она полностью свободна и не имеет никаких преград.

    Также как пленник извиваясь волочится по дороге за лошадью, также кармические цепи волокут нас по дороге страданий. Раз за разом мы проходим круг жизни, болезни, старости и смерти. Только ваш собственный меч мудрости может рассечь эти цепи.

    Как бы образованы и уважаемые вы ни были, вы подобны человеку сошедшему с ума, каковым и останетесь до тех пор, пока не разрешите «великий вопрос жизни и смерти».

    Когда Будда Шакьямуни родился, он простёр одну руку к небу, другую к земле и сказал: «Между небом и землей только «Я» свято». «Я» — это истинная природа вещей.

    Каждый из нас уже имеет природу Будды (истинную природу), но не может стать буддой, потому что не понимает сам себя.

    Все является истинной природой (большим «Я»). Если вы прилагаете хоть какие-то усилия чтобы найти что-то другое, то это пустая трата сил.

    Каждый из нас имеет три тела: физическое тело, кармическое тело и тело дхармы. У истинного человеческого существа эти тела не разделены и функционируют как одно.

    Любое действие берет начало в теле дхармы. Поскольку тело дхармы не отделено от физического и кармического тел, то и все явления также вне жизни и смерти.

    Это «место», вне жизни и смерти, включает в себя как чувствующих существ так и не чувствующих. Поэтому все оружие вселенной не сможет уничтожить истинную природу даже одной единственной травинки.

    В нашем мире существует множество учений о том как найти и понять свою истинную природу.

    Все они отражают лишь понимание малого «я» (с точки зрения нашей кармы). Истинная природа непостижима и невообразима.

    Истинная природа это неразрушимое алмазное тело, которое не может умереть. Вне времени оно имеет бесконечную жизнь. Каждая жизнь и смерть физического тела подобна смене одежды; истинный человек способен свободно снять или носить одежду жизни и смерти.

    Те знания, которые вы получаете через зрение и слух, не приведут вас к постижению вашей истинной природы. Размышления о истинной природе уже не являются истинной природой.

    Истинную природу можно найти только ‘до мышления', потому что мир ‘до мышления’ содержит в себе все существующее и уже совершенен.

    Если человек достигает просветления, стремясь постичь Будду, то видит, что и сам он будда. Это значит, что вы должны найти истинную природу внутри себя.

    ГЛАВА II — Практика дзен: как найти свою истинную природу

    В нашем мире нет такого места, где можно найти свою истинную природу, и нет такого учителя, который рассказал бы вам как это сделать. Только если вы сами занимаетесь практикой дзен-буддизма, вы можете найти свою истинную природу.

    Дзен-практика означает, что каждый должен удерживать свой ум чистым. Это самое важное.

    Владение знаниями, накопленными в мире, служит только этой жизни и нашим заблуждениям. Дзен-практика ведет к мудрости, которая вне времени и пространства, вне нашего тела и даже вне этой жизни.

    Зал Дхармы – это не только Зал Дхармы. Для тех, кто практикует Дзен, их собственное тело тоже Зал Дхармы. Вы можете все время практиковать Дзен, когда вы стоите, идете, сидите, лежите – даже когда вы молчите или говорите. Это значит, что вы всегда остаетесь в «Зале Дхармы».

    Вы никогда не можете практиковать Дзен в одиночестве (все есть Дзен). Вы не должны покидать своих Учителей, потому что только они могут безпрепятственно учить вас относительно всего, что касается жизни.

    Очень трудно услышать даже одно слово от Учителя Дзен. Это может произойти только раз за 10 000 кальп. Однако, если вы услышали одно это слово и постигли его, то вы можете реализовать свою истинную природу, не практикуя Дзен.

    Слушать Речь Дхармы следует так же, как ходить по тонкому льду; вам понадобится вся ваша искренность и всё внимание.

    «Дзен Мастер» - это не просто условный титул, как доктор или учитель. Дзен Мастера достигли мастерства в законах вселенной и унаследовали прямую линию передачи мудрости от Будд и Прославленных Учителей.

    Теория и практика – части одного и того же круга. С чего бы ни начали, цели своей вы достигните. Но свою истинную природу вы не можете постичь без учения Дзен Мастера.

    Просто слушать Учение Дзен Мастера без веры в него и не следовать этому Учению, значит идти к плохой Карме. Такое пренебрежение сделает почти невозможным для вас услышать вновь такого рода Учение.

    Чем больше вы верите в Учителя Дзен, тем больше вы постигните. Каждый кто знает, что соевый соус соленый, может практиковать Дзен.

    Причина, по которой вам трудно практиковать Дзен в том, что в вашей предыдущей жизни вы просто били баклуши. Когда вы полностью расплатитесь за свою беспечность, тогда и получите результат.

    Если вы имеете сильную веру, без всяких сомнений, то ваша основа для практики Дао уже сильна.

    Когда Великая вера, Великое мужество и Великий вопрос становятся одним, тогда вы можете добиться успеха в своей практике.

    Если вы имеете полную веру, тогда ваша чистая энергия может правильно применяться в любой ситуации без всяких преград.

    Если Речь Дхармы не затрагивает ваш ум, то вновь получить человеческое тело вам будет очень трудно.

    Человек, посвятивший себя практике, должен прежде всего найти хорошего учителя; после того, как вы закончили свою практику, ваша обязанность учить других.

    Самый большой грех в том, чтобы называть самого себя Дзен Мастером и обучать других без полномочий, полученных от остроглазого держателя линии.

    Дхарме внимают, когда речь останавливается и ум замирает. Дхарма передается только от ума к уму. Без прямых наставлений Учителя Дхарма не может быть постигнута.

    Основой практики является «ум новичка». Однако, практика не имеет каких-то границ и, пожалуй, лучше всего начинать ее, когда вам уже за двадцать.

    «Дзен-Практика» - это не просто обычный термин. Она указывает на нечто, находящееся вне обычного понимания, на то чему нужно учиться, потому что на этом пути нет противоположностей. Следует достичь такой стадии практики, когда она становится всепоглощающей, когда кроме нее ни для чего не остается места, даже для кончика единственного волоска.

    Результат столетних мирских учений не может сравниться с постижением единственного момента ума «до мышления».

    Все чувствующие существа возникают от привязанностей к противоположному полу. Из-за этого у нас появляется привычка все делить на противоположности, одну жизнь за другой. Величайшее препятствие сосредоточению ума является рассуждение (думанье), основанное на противоположностях. Крайне важно, чтобы практикующие люди держались в стороне от противоположного пола.

    Хотя вы и удерживаете единый ум и отбросили всякое мышление, все еще нужен один шаг: забудьте один ум, тогда вы сможете найти свою истинную природу.

    Чтобы постичь результаты своей практики, вы должны убрать малое «я». Вы нужно перестать проверять и стать подобным трухлявому пню, тогда вы сможете избавиться от того «я», которое считает, что оно существует.

    Три условия, необходимые, чтобы найти свое истинное «Я»: первое – место для практики, второе – Учитель, третье – друзья по Дхарме.

    Следуйте Пути с искренностью и собранностью. Несмотря на то, что различные учебные стили немного различаются, Путь один. Если вы не искренни, то будете тратить свое время и останетесь недовольны собой.

    Вам нужен Учитель даже для того, чтобы сделать что-нибудь настолько простое, как соломенные сандалии. Даже у простого гриба есть свое собственное место, где он может расти. Так как же кто-либо может надеяться постичь Путь, который включает все, не имея Учителя? Как может не найтись особого места для человека Пути, если в его распоряжении энергия Вселенной?

    Влияние друзей по Дхарме сильнее, чем Учение Учителя.

    Если вы практикуете Дзен и решили Великий вопрос жизни, тогда все ваши плохие поступки и грехи за много жизней будут стерты и вы покончите со страданиями Сансары.

    Когда вы практикуете, отбросьте восприятие человеческого существа: станьте глухи, слепы и глупы (не умны). Если вы не привязаны ни к чему, тогда большое «Я» появится само по себе.

    Практика Дзен существовала долгое время. В последние полторы тысячи лет прославленные Учителя развили практику Дзен, основанную на великом вопросе, что привело к появлению бесчисленного количества Учителей. Существует 1700 коанов. Когда я впервые начал практиковать, то взял вопрос «Десять тысяч Дхарм возвращаются к одному, куда возвращается Один?» Этот коан имеет два уровня. Наилучший вопрос для новичка «Десять тысяч Дхарм возвращается к одному, что такое Один?» Несмотря на то, что вы удерживаете вопрос, вы должны войти в состояние не думанья, которое ясно и спокойно. Там, где даже вопрос исчез, вы увидите свою собственную природу.

    Человек не существует и не несуществует. Это не дух, душа или ум. Тогда что же это? Когда вы задаете себе вопрос, удерживайте ум подобно кошке, караулящей мышь. Вопрос должен быть подобен текущей воде, никогда не останавливающейся и все время новой. Если вы искренне удерживаете вопрос, то однажды вы найдете Один.

    Вам будет очень трудно практиковать Дзен, если вы будете сожалеть о том, что оставили мирское учение или гордость, или если вы привязаны к какому-либо особому таланту. Поэтому вы должны полностью вернуться к тому, чтобы стать чистой страницей.

    Если вы сможете заниматься очень суровой практикой, то достигните великой свободы.

    В старые времена были люди, которые внезапно забывали и о жизни, и о смерти, услышав лишь одно слово от Учителя Дзен. Было также много людей, которые получали просветление после трех или семи дней практики. Однако, в наше время у людей очень мало терпения и практика Дзен для них просто побочное занятие. Из-за этого люди, которые практиковали 20, а то и 30 лет, все еще не постигли великой сути буддизма.

    Если вы сами съедите рис, то почувствуете себя сытым. Если вы сами не практикуете Дзен, то даже Будда и прославленные Учителя не смогут помочь вам.

    Если вы хотите практиковать Дзен, то прежде всего победите в битве свои шесть чувств.

    Дзен-практика очень доступна, она не зависит ни от каких особых обстоятельств. Поэтому практикующие могут быть уверены, что их не заметят даже посланцы ада.

    Когда появляется одна мысль, появляется всё. Когда одна мысль исчезает, исчезает всё. Появление и исчезновение одной мысли – это творение и разрушение целой Вселенной, даже жизни и смерти.

    Учебная фраза: «Если вы откроете рот, это уже ошибка!» прямо указывает на ум, который до имени и формы.

    Когда вы считаете, что ваша практика идет хорошо, значит, она уже пошла неправильно.

    Если вы можете практиковать даже во сне, значит, вы сделали практику своим учителем.

    Даже в глубоком сне без сновидений вы должны знать, где находится ваш «неподвижный» ум.

    Бодрствуя, мы бродим по жизни, контролируемой нашим мышлением. Сновидения берут начало в нашем теле Кармы, которое имитирует прошлые действия нашего тела формы.

    Вы должны быть способны практиковать так, как будто сон и бодрствование одно и то же.

    Подумайте способны ли вы удерживать свой повседневный ум даже тогда, когда ваше тело горит в огне? Если вы не можете, то знайте, что когда вы перейдете от жизни к смерти, ваш путь будет темным, и вы не будете знать, что делать.

    Практикующий человек должен заниматься практикой непрактики. Это более трудно, чем то, что мы называем практикой.

    Вместо того, чтобы заботиться о том насколько хорошо вы практикуете, вам следует укреплять в себе веру.

    Насыщенная жизнь необходима как до, так и после просветления.

    Дзен-практика подобна горнилу, в котором расплавляются все ваши кармические препятствия из прошлых жизней.

    Относитесь к людям c состраданием. Однако, когда дело касается вашей практики, вы должны быть жестко бескомпромиссны, иначе никогда не победите 84 000 иллюзий ума.

    Прежде чем ум успокоится, у человека может еще о чем-то думать, но во время практики не следует вмешиваться даже в мельчайший отблеск мысли.

    Во время практики демона сна следует бояться больше, чем мысли. Поэтому сначала нужно поставить этого демона на колени.

    Очень трудно получить человеческое тело, поэтому не пренебрегайте возможностью усердно практиковать. Если вы упустите этот шанс, очень трудно будет получить такое тело вновь.

    Если вы не достигните силы в своей практике, то когда вы умрете, только ваша карма останется с вами. В это время даже животные могут показаться вам прекрасными мужчинами и женщинами, на самом деле ведущими вас в животное царство вашей следующей жизни.

    Время имеет первостепенное значение для практикующего Дзен – не теряйте ни одного момента.

    Наиболее свободны и расслабленны вы тогда, когда пользуетесь туалетом. Если вы имеете один ум, то даже в это время вы можете достичь просветления.

    Причина, по которой мы откладываем практику в том, что мы всегда думаем, будто у нас еще есть время. Просыпаясь утром, вы всегда должны говорить себе «Я еще жив – я не умер. Я должен закончить эту великую работу. Завтра не существует.»

    Ночью, когда вы ложитесь спать, подумайте, сколько вы практиковали сегодня. Если вы больше время тратите на мышление и сон, а не на практику, то так настроить себя, чтобы больше практиковать каждый день и действительно делать это!

    Если иллюзии или сон появляются во время практики, тогда напомните себе, что в этой жизни вы не свободны от жизни и смерти. Это поможет вам освежить свой ум.

    Если у вас появится малейшая эгоистическая мысль, в момент, когда вы умираете, тогда даже память о практике Дзен исчезнет.

    Если вы монах, покинули дом, вышли из Сансары, и вместо практики Дзен занимаетесь чем-то иным, то вы только укрепляете привычки жизни и смерти.

    Если вы практикуете Дзен, думая, что получите что-то особое, вы впадете в ересь.

    Несмотря на то, что человек Пути иногда может совершать различные сверхъестественные действия или творить чудеса (просто особенности Дхармы),никому не следует стремиться к этому.

    Вера – это каменная ступенька, ведущая к Будде. Используя эту веру, которая не имеет «Я», вы должны пройти за Будду и найти свою собственную природу.

    Если вы являетесь практикующим Дзен, вы должны и вести себя так же – не будьте фривольными. Тогда вы сможете учить других, даже не открывая рта.

    Существует четыре стадии постижения в практике: первое – знать, что нет ни жизни, ни смерти. Второе – быть в согласии с тем, что нет ни жизни, ни смерти. Третье – постижение того, что нет ни жизни, ни смерти. Четвертое – беспрепятственное использование того, что не существует ни жизни, ни смерти. Когда вы пройдете эти четыре стадии, то будете великим и свободным человеком, не имеющим никаких преград ни в теории, ни в практике.

    Не пытайтесь что-либо понять во время практики. Если вы достигните в ней силы, то просветление появится само собой.

    Если вы стали ленивы в своей практике, поскольку считаете, что уже чего-то достигли, вы закрываете перед собой дверь к Дхарме Будды.

    Ум, который не привязан ни к чему материальному, используя пустоту, выполнять что угодно.

    Ум создает материальный мир, но без материального мира ум не может существовать или функционировать.

    Каждая вещь в материальном мире имеет свою функцию, основанную на ее имени. Ум не имеет ни имени, ни формы, но является источником всякого существования. Каждый уже имеет Ум, обладающий бесконечными возможностями. Если вы вернетесь к Уму, то вы сможете делать все.

    Два актера жизнь/смерть и добро/зло пользуются бесконечным разнообразием форм, чтобы сыграть пьесу в театре Ума. Используя вселенную как сцену, они по очереди создают то комедию, то трагедию.

    Даже страна высоко развитая в культуре и экономике по существу бедна, если нет в ней человека Пути. Если страна бедна, но имеет человека Пути, она богата.

    Человек Пути не должен быть «человеком Пути». Вы должны достичь места, которое до имени и формы. Не боготворите людей Пути и пусть ваши обеты и практика не станут вам препятствием. Вместо этого станьте полностью независимым человеком. Если вы поступите так, то вы можете свободно посещать любое из шести царств существования и избавитесь от страданий.

    ГЛАВА III — Человеческая жизнь

    Человеческая жизнь является не более, чем коротким актом пьесы. Когда акт заканчивается, наше сознание, которое создает счастье, гнев, печаль и удовольствие, исчезают без следа. Плоть превращается в гниль. Ну что же это за неизменность? Разве вы испытывали свободу хоть на одну секунду во время этой короткогой неизменности? Смерть приходит внезапно. Вы можете умереть прежде чем проглотите тот рис, который сейчас жуете. Из-за пожара вы можете никогда не порадоваться дому, который сейчас строите. Вот она неизменность. Разве не печально, что люди не могут контролировать свои собственные жизни и тем не менее они создают группы и даже нации? Если вы хотите истинной свободы, вы должны знать, на чем она основывается. Люди могут много говорить о свободе, но если они не знают ее источника, то это все равно, что говорить будто хорошо питаешься, совсем не имея риса.

    Жизнь подобна дереву гингко, которое видит в пруду свое отражение и считает, что нашло себе пару и теперь у них появятся фрукты. Человеческие существа ведут себя так же как это дерево. Они плачут и смеются, реагируя на свой мир сновидений, который является просто отражением их кармы.

    Человеческая жизнь – это не просто продолжение этой жизни, но скорее продолжение возникновения и исчезновения (рождения и смерти) вновь, вновь и вновь. В момент смерти люди забывают о своих предыдущих жизнях и страданиях, связанных с вхождением в матку, с ростом и рождением. Они думают только о своей настоящей жизни, опираясь на ограниченное понимание, которое дают им шесть сознаний. Визиты на небо или в ад, человеческое тело или животное, все эти жизни приходят и уходят очень быстро. Как в кино, где сцены меняются моментально.

    В нашей жизни мы не можем вернуть прошлое и не можем гарантировать будущего. Есть только настоящее. Если вы полностью постигните это, тогда прошлое, настоящее и будущее станут одним, а ваша жизнь станет цельной.

    Жить, значит жить в настоящем, а не в прошлом или в будущем. Настоящее – это момент перехода между прошлым и будущим, который никогда не прекращает своего движения. В этот момент вы можете почувствовать, что жизнь нестабильна —это не настоящая жизнь! Прошлое, настоящее и будущее являются одним, потому что настоящее — это будущее прошлого и прошлое будущего.

    Мы живем в окружении высших цивилизаций, развитых вне всякого воображения. Ниже нас бесчисленные ады неописуемой жестокости. Какой из этих миров настоящий мир? Найти ответ на этот вопрос, значит постичь мир нашего истинного «Я».

    Наша настоящая жизнь – это целый мир. Если вы не получите удовлетворения в этой жизни, вы не получите его нигде.

    Каждое человеческое существо хочет что-нибудь от жизни, но никто не понимает, что это «хотение» - источник страдания.

    Основные вехи человеческой жизни: старость, болезнь, смерть, счастье, гнев, печаль и удовольствие – все это просто гости на празднике, отмечающем ваше угасание. Они посещают вас по привычке. Если вы постигните это, то сможете освободиться от жизни и смерти.

    Бесчисленные чувствующие существа населяют нашу вселенную. Они образует свои собственные общества. В результате привычек множества жизней наши сознания становятся все более и более кристаллизованными. Человеческие существа не могут видеть или чувствовать вне этих границ, поэтому не имеют возможности понять чувствующих существ других царств подобно небесам (Боги) и ада (Духи).

    Любая человеческая черта всего лишь продукт привычки. Гениальность и талант – результаты такой же привычки, образовавшейся за много-много жизней. Ваша карма – это ваша привычка.

    Все в мире всегда собирается и разрушается. Вселенная создается и уничтожается вновь и вновь бесконечное время. То же самое верно относительно наших жизней: рождение всегда следует за смертью.

    Чувствующие существа (люди, животные, черви и т.д.) проживают короткие, нацеленные только на себя жизни, контролируемые малым «я». Потеряв свою свободу они тащатся за своей кармой, бродя по шести сферам существования и появляясь в любом из четырех видов рождения. Будды сделали всю вселенную своей, став одним целым с ней. Все чувствующие существа являются телом Будды и 3000 миров являются домом Будды. Будды абсолютно свободны в том, чтобы занять или покинуть любое тело или дом.

    Поскольку Будды сделали всю вселенную своей, они могут свободно пользоваться миром имени и формы.

    Каждый думает, что небеса – это самое лучшее, куда можно попасть, и никто не хочет отправиться в ад, но вся вселенная просто одно тело; и небеса, и ад – это один дом. Чувствующие существа всегда расщепляют свой мир на два. Они даже делят свои тела на две части, посылая одну часть в небеса, другую – в ад, согласно кармическим привязанностям.

    Никто не может достичь истинного мира, если ими управляют обстоятельства.

    Поскольку обычные люди считают этот мешок крови и экскрементов своим истинным телом, то они полагают, что жара, холод, жажда и голод – это единственное о чем следует беспокоиться. Для таких людей нет никакого способа избавиться от страданий Сансары.

    Восприятие обусловлено шестью сознаниями (глаза, уши, нос, язык, тело и ум), которые всегда меняются в зависимости от времени и обстоятельств. Но как можем мы ухватить истинную природу жизни, пользуясь этими шестью сознаниями?

    Несмотря на то, что существуют очень развитые и глубокие мирские теории, они не могут разрешить вашу жизненную проблему, поскольку все эти теории привязаны к имени и форме.

    Если существует учение, которое просветляет вас относительно того, чего теория объяснить не может, то такое учение – это дверь к Дао.

    Те, кто говорят о метафизике и идеализме, не осознают, что и сами-то они не свободны от материального мира.

    Во всем мире нет никого, кто говорил бы правильно или неправильно. Несмотря на то, что Бог свободно использует сверхъестественные силы, влияя на судьбы человеческих существ – это бывает не часто.

    Те, кто отрицают существование Бога, не могут избежать глупости; те, кто верит в Бога, не могут избежать невежества.

    Человеческие существа гордятся бесконечными возможностями современной науки. Однако, если они используют ее неверно, то она создает больше вреда, чем пользы. Когда исчезает эгоизм, когда ум и материя становится одним, тогда мы входим в век истинной науки, где люди могут жить в мире. Настоящий мир настанет, только когда духовная культура, основанная на истинной природе, будет приниматься каждым человеческим существом.

    Всей мощью физических наук мы не можем подчинить себе всю природу, только часть ее. Даже если бы мы могли подчинить ее, это все равно был бы результат наших человеческих привычек. Мы все еще не преодолели наших привычек. Лишь при условии, что люди научились бы полностью управлять своими привычками, мы сможем пользоваться и природой и своими привычками так, как если бы это была наша собственная машина.

    Ученый, чей ум и материальный мир становится одним, способен проявить свои бесконечные возможности.

    В наши дни люди озабочены только своим собственным благосостоянием. Когда они слушают речь Дхармы, они ее не понимают и относятся к ней невнимательно. Им нравится критиковать содержание этой речи без всякого смысла и основания. Поступая так, они спускаются по темному пути.

    Из-за эгоистических привязанностей наши умы ограничены индивидуалистическим мышлением, мы не понимаем, что мы и другие – одно и то же. Такой вид невежества умаляет нас, как человеческих существ.

    Чувствующие существа знают, что они должны быть добрыми, но не понимают, что должны найти внутри себя то, что сделает их добрыми.

    Люди говорят, что человеческие существа самые ценные из всех существ, потому что они способны думать и рассуждать. Тем не менее, они даже не пытаются понять, что такое думанье и рассуждение.

    Несмотря на то, что чувствующие существа не знают истинных себя совсем, некоторые претендуют на то, чтобы быть учеными или вождями, обсуждая великие вопросы жизни. Это то же самое, что убивать жизнь, пытаясь спасти ее.

    Если вы сделаете даже один шаг за грань теории и научных изысканий, вы сможете найти свое истинное «Я». Величайший вопрос жизни не может быть разрешен прежде, чем вы найдете истинного себя.

    Великие вопросы жизни не могут быть решены, опираясь на надежду или на то, что вам эти вопросы просто нравятся. Постигните ваше истинное «Я», тогда вы сможете свободно управлять ссвоей жизнью, как в теории, так и в вашей повседневной деятельности (Карма).

    Чувствующие существа знают только как знать, они не знают как «не знать».

    Если вы знаете это «не знаю», тогда вы действительно знаете. Способ как знать на самом деле – это знать, как не знать. Это ваша истинная природа.

    Мы подобны братьям, рожденным одной и той же маткой (мать Земля), выступающие друг против друга с ружьем и мечом. Кого мы в действительности собираемся убить, точа свой меч? Кого мы действительно убиваем, создавая оружие? В этом человеческая трагедия.

    ГЛАВА IV — Дхарма Будды

    Если вы скажете «Дхарма Будды», то это уже не Дхарма Будды.

    Все такое, как есть – это Дхарма Будды. Если вы встанете на ящик из-под мыла, чтобы проповедовать Дхарму Будды, то всякое значение уже потеряно.

    Материальные вещи должны использоваться; Ум – это основа. Когда Ум и материальное станут одним целым, тогда это Дхарма Будды. Если вы не постигните Дхарму Будды в этой жизни, то нет никакой гарантии, что вы найдете дорогу к ней в следующей жизни.

    Дхарма Будды относится к любому человеческому периоду или к любым человеческим обстоятельствам.

    Если ваша жизнь не тронута Дхармой, то вы уже потеряли человеческий статус.

    Будда – это Ум; Дхарма – это материя. Еще до того, как Дхарма Будды появилась как имя и форма и даже до того, как появился исторический Будда, существовала истинная природа. Если вы отложите в сторону малое «я», которое подобно черепку разбитого горшка, то обнаружите тело дхармы, которое подобно семи драгоценностям (золото, серебро, бирюза, горный хрусталь, коралл, агат и жемчуг).

    Говорит не рот; работает не рука. Когда вы найдете того, кто в действительности говорит и работает, тогда вы станете цельным человеческим существом, которое в действительности может говорить и работать.

    Дхарма Будды ответственна и за тело, и за ум. Жизнь, в которой Дхарма Будды не действует, это жизнь без всякой цели. Как только вы поймете это, вы тотчас вернетесь к Дхарме Будды.

    Мирские принципы и Дхарма Будды не две разные вещи. Будда и чувствующие существа – одно целое. Когда вы постигните эту Дхарму «не двух», вы станете настоящим человеком.

    Тот, кто знаком с Дхармой Будды не привязан к дуалистическому мышлению (он покинул дом). Если вы не постигли Дхарму Будды, тогда вы подобны обычному мирянину.

    Для того чтобы отпирать разные замки, вам нужно иметь много различных ключей. Если вы хотите воспринять бесчисленные, туманные принципы самадхи, вам понадобится 10 000 ключей мудрости.

    Отрицать Дхарму Будды, значит отрицать самого себя. Если вы отбрасываете Дхарму Будды, тогда вы отбрасываете самого себя, потому что вы и есть будда. Любой звук является речью Дхармы и все является истинным телом Будды. Однако, мы все время слышим, что очень трудно встретиться с Дхармой Будды хотя бы раз за 10 миллионов кальп. Это загадочная ситуация заслуживает, чтобы мы ее рассмотрели подробнее.

    ГЛАВА V — Буддизм

    Если вы защищаете свою теорию буддизма, то вы уже идете против его основных принципов, потому что принципы буддизма вне эгоизма.

    Принципы буддизма говорят, что мы не должны наказывать плохое или поддерживать хорошее, потому что как хорошее, так и плохое являются Дхармой Будды. Прелести рая и страдания ада - все создаем мы сами.

    Ничего нельзя получить, не заплатив какую-то цену, и не бывает успеха без усилий – это первое правило Вселенной.

    Все уже является Буддой, поэтому не может быть каких-то застывших правил или догматических организаций для Учителей. Буддизму следует обучать с терпением шаг за шагом согласно обстоятельствам.

    Теория «только-Ум» в буддизме не противопоставляет себя материализму. Только-Ум относится к изначальному Уму (истинная природа), где Ум и материя – одно и то же.

    Пространство (истинная природа) порождает Ум, Ум порождает личность, которая порождает действие.

    Обычно люди думают, что термины «материя» и «ум» полностью объясняют основную природу Вселенной. Однако, истинная природа Вселенной находится где-то еще.

    В буддизме тело Дхармы вне духа, а истинный человек вне души. Постичь это – окончательное просветление. Тело Дхармы является корнем тела формы, духа и души. Когда тело формы и душа теряют свой корень, они просто движутся через жизни, постоянно меняя их одну за другой (сансара). Это и есть человеческий мир.

    Буддизм – это система образования, которая учит каждого человека, как найти свою истинную природу. Другие религии так же подобны мосту к обнаружению истинного «Я».

    Словами невозможно объяснить скрытый принцип буддизма, однако, его возможно передать от ума к уму. Учитель не может научить этому, а ученик не может научиться. Невозможно отдать это и принять это. Это Дхарма наследуемая буддами прошлого и будущего.

    ГЛАВА VI — Монахи и монахини

    Монашество существовало до того, как появилось имя и форма, знаете ли об этом? Есть хозяин для всех существ, который учит даже тех, кто уже на небесах.

    Монахи, чья жизнь является практикой, должны отказаться от своих семей (родителей, супругов, детей), всего, что они имели и даже от самих себя.

    Монахи не должны позволять судьбе контролировать свои жизни. Они не должны бояться ада или радоваться тому, что живут за счет других.

    Монашеская дисциплина заключается в том, чтобы удерживать свою истинную природу чистой как белый лотос, и не привязываться к мирским вещам.

    Чтобы завершить даже мирскую учебу, потребуется половина жизни, так что же сказать о трудностях Учения в течение 10 000 лет, чтобы найти путь к бесконечной жизни?

    Многие чувствуют потребность в мирском образовании, хотя оно и не касается колеса жизни и смерти; Представьте себе насколько больше мы нуждаемся в уроках практики Дзен, которые навсегда уничтожат привязанность к жизни и смерти и позволяют нам реализовать свою истинную природу.

    Миряне принимают Дхарму как «деланье», а монахи учатся Дхарме как «неделанью».

    Миряне делают все, что угодно с привязанностью, тогда как монахи отсекают привязанности. Монахи не должны быть привязаны ни к Будде, ни к патриархам.

    Наследственность людей-мирян идет по линии крови, тогда как наследственность монахов идет через просветленный ум, который является Дао. Самый большой грех мирянина – прервать наследственность от своих предков. Для монахов, которые являются учениками Будды, нет большего греха, чем не унаследовать Дхарму.

    В древние времена старые мирянки, которые понимали Дхарму, часто испытывали монахов. Однако, в наши дни даже те монахи, которые ведут ассамблею, не понимают Дхарму Будды. Это действительно время тьмы! Как же нам спастись?

    Удачи и неудачи человечества – это результат подъемов и падений буддизма. Мир в мире всегда идет об руку с процветанием буддизма.

    Заплатанные одежды практикующих Сунимов драгоценны, даже одеяние короля не может с ними сравниться. Одеяния короля скрывают массу плохой Кармы, но поношенные одежды монахов убирают любую карму и позволяют расти мудрости.

    Если монах все еще завидует богатству и славе мирянина, или чувствует одиночество или печаль – это действительно позорно.

    Монах – это человек, который достиг единства со всей Вселенной.

    Монахи не должны ничего использовать для самих себя даже если это получено благодаря своим собственным усилиям, поскольку все, что они имеют – это собственность трех драгоценностей (Будда, Дхарма и Сангха).

    Если вы получили подношение как монах и пользуясь им не практикуете, то вы транжир.

    Если вы монах и не действуете так как должен действовать монах, то вы грешите против своей семьи.

    Если человек становится монахом, когда он еще молод (до того, как его природа оказалась загрязнена) и действует правильно всю свою жизнь, тогда его заслуги перекроют и небо, и землю.

    Есть множество монахов, которые растрачивают подношения людей и не практикуют искренне. Поэтому в наши дни мало мирян, которые поддерживают монашескую жизнь. Усилия, которые вы прилагаете к тому, чтобы следовать Дао, становятся Дао, поэтому вы должны смело практиковать даже в очень трудных ситуациях.

    Направление ваших мыслей определяется вашей практикой. Если вы способны выбрать направление ваших мыслей, тогда вы способны вступить на правильный путь, и бесконечная жизнь вам гарантирована.

    Мирская жизнь позволяет иметь пробелы во внимании, но монашеская жизнь требует, чтобы практика была постоянной даже во сне. Даже небольшой перерыв в практике позволяет появиться всякого рода препятствиям.

    Даже убийца 10 миллионов людей, который раскаивается, поклоняется Будде и становится практикующим монахом, может отвести от себя ненависть своих жертв и избавиться от той плохой кармы, которую они создали для него на бесконечные кальпы.

    Поскольку люди привязаны к своему ложному «я», то всё, что они видят, слышат и делают, становится преходящим.

    Чувствующие существа не могут избежать сансары шести сфер существования, контролируемых временем и пространством, потому что они привязаны к тому, чтобы жить только во времени и пространстве.

    ГЛАВА VII — Правила поведения в Сангхе

    Монахи и монахини должны жить в сангхе и считать ее сокровищем.

    Монахи не должны создавать каких-либо фракций внутри Сангхи. Если кто-то выделяет «нас», тогда он уже нарушил дух Сангхи.

    Монахи должны жить вне человеческого мира, основанного на материальных ценностях; жить в духовном обществе там, где «ты» и «я» становится одним.

    Служить Сангхе значит служить Будде.

    Оотсекая привязанности к мирской жизни, монахи должны уважать друг друга, т.к. каждый из них очищает карму другого. Они должны любить детей и уважать старших.

    Если кто-либо уже поклялся войти в отношения ученик/учитель, тo ученик должен уважать учителя, а учитель должен вести и учить ученика.

    Монах прежде всего должен отсечь тот ум, который думает в терминах «правильно» и «неправильно». Если возникла ссора, вы должны взглянуть в себя. Если это не ваша вина, тогда просто не обращайте на это внимание. Если вы живете, соблюдая это правило, то избавитесь от ссор и принесете мир.

    Имея дело с храмовым бизнесом, монахи не должны заботиться о личной выгоде, а возвращать все полученное Сангхе.

    Не обсуждайте недостатки ваших друзей по Дхарме с другими. Если это ваш истинный друг по Дхарме, тогда этo ваши ошибки.

    Монахи взяли на себя трудную работу — действовать для других, поэтому всегда будьте полезными для других.

    Ум бесконечен, но и тело (его представитель) не ограничено.

    Монахи должны удерживать открытый Ум, который един и неделим, и действует на благо всех. Даже к насекомым они должны относиться с великой любовью и с великой печалью.

    Если вам выпала неожиданная удача, не радуйтесь, потому что за вашей удачей может стоять чья-либо печаль и потеря.

    Первичной чертой всех монахов должно быть терпение.

    Монахи должны быть способны принять на себя всю критику Сангхи и готовы положить жизнь за Сангху.

    Если каждый искренне выполняет свой долг, тогда никогда не возникнет дисгармонии внутри Сангхи.

    Избегать трудностей и искать выгоды в общественных делах – это предательство самого себя.

    Не жалуйтесь на то, что вас попросили посвятить себя чему-либо такому, что для вас недостижимо. Думать о том, что что-либо находится вне ваших возможностей, значит ослаблять свой дух.

    ГЛАВА VIII — Предостережения

    Если вы вдохнете, но не сможете выдохнуть — вам конец! Вы потеряете свой человеческий путь, если не достигните силы в практике, потому что ваш ум не будет чистым, когда свет вашей жизни погаснет (вы умрете).

    Тратить время и бить баклуши – источник нашей плохой кармы.

    Если вы не практикуете для того, чтобы найти свое истинное “Я”, а просто гонитесь за богатством и сексом, тогда даже если появятся тысячи Будд, спасти вас они не смогут.

    Даже для того чтобы спасти небольшую страну требуется множество жертв, так что для того чтобы раскрыть вашу истинную природу от вас потребуется очень большая плата.

    Любой понимает, что произошло, когда что-нибудь теряет, но никто не осознает, что потерял свое истинное “Я”.

    Если вы игнорируете даже маленьких существ, то в будущем станете одним из них.

    Предоставляя другим получать выгоду, делаешь полезное для самого себя. Делать подношения другим все равно что открывать банковский счет с большой выгодой для себя.

    Наихудшая вещь, которую вы сможете сделать – это обвинять других в своей собственной ошибке.

    Одно действие лучше тысячи мыслей.

    Ходить вокруг да около значит призывать множество видов опасности.

    Всегда действуйте прежде чем говорите.

    Не пистолет и не нож стреляет или режет, на самом деле это действие вашей собственной карма.

    Самое ужасное не ад, а тот ум, который создает желания, гнев и невежество.

    Истинная работа закончена, когда действует “неделанье” (wu wi). Настоящая доброта там, где не проявляешь сострадания.

    Истинная речь исходит не изо рта.

    Пугает больше всего пустое пространство.

    Можете ли вы показать свое думанье другим?

    Испытывали ли вы «кость пространства»?

    Видели ли вы волосы, растущие на пуканьи духа?

    Можете ли вы слышать, как статуя Будды произносит Дхармовую речь?

    Мышление само по себе есть реальность и истина существования.

    Когда возникает мышление, возникает дхарма; когда мышление исчезает, все дхармы возвращаются в пустоту.

    Земля, дерево, черепица, камни сами по себе являются Дао.

    Страдание – это мать будды.

    Вам следует найти будду в невежестве.

    «Не ум» - это учитель Вайрокана будды.

    Когда вы отсечете желание понимать, тогда вы сможете понимать все, потому что понимание находится в пустоте.

    Вы должны знать, что огородное чучело более духовно, чем человеческое существо.

    Если вы ничего не получили, то вам нечего и терять.

    Полезный человек никогда не бывает праздным.

    ГЛАВА IX — Последние слова

    В течение почти сорока лет я учил на этих горах учеников Дзен. Множество людей приходили ко мне, считая, что приходят к Дзен-Мастеру, но они видели только мое тело формы, дом, где живет моя истинная природа, они не видели моей истинной природы. Это не проблема, но это означает, что они не увидели свою собственную истинную природу.

    Поскольку они не увидели свою истинную природу, они не могут видеть своих родителей, детей, жену или кого бы то ни было еще. Они впустую бродят по жизни, как безумцы. Мы говорим, что это действительно мир тьмы. Ученики, которые получившие мое Учение, должны следовать ему искренне и преданно, и не забывать методов, которыми я пользовался. Быть искренним и преданным значит оплачивать свои Дхармовые долги, не тратить время своей практики впустую и не сожалеть потом об этом.

    Вы должны всегда иметь ввиду три вещи: место практики, учитель и друзья по Дхарме. Через 3000 лет после Шакьямуни Будды три Бодхисаттвы наивысшего уровня появятся на горе Дог Сунг. Семь человек Великой Мудрости и большое количество практикующих, которые постигли путь, тоже появятся там.

    Вам следует знать, что я - вечное существо, независящее от тела формы.

    Даже когда моя речь Дхармы уже не будет слышна, вы сможете все еще видеть мое истинное лицо, потому что оно никогда не исчезает.

    ДЗЕН МАСТЕР МАН ГОНГ

    Дзен Мастер Ман Гонг Воль Мьон (1871-1946 гг) родился в провинции Чольабукдо в Корее вторым сыном из четырех. Перед родами его мать видела очень ясный сон о драконе, который символизирует рождение великого существа. Когда ему исполнилось два года, то уже явно было видно, что он станет великим монахом. В 13 лет сопровождая свою мать в храм Кеум Сан Са, он в первый раз увидел статую Будды и практикующих монахов. Эта встреча способствовала раскрытию его ума, и на следующий год он вступил в храм Донг Хак Са в горах Керьонг, чтобы обучаться как монах- послушник и получил там имя Воль Мьон, когда начал изучать Сутры. В это время в Корее было очень неспокойно из-за междоусобной борьбы и недостатка пищи повсюду. Монахи, включая молодого Воль Мьона, жили на те скудные подаяния, которые собирали день ото дня там где могли. Именно в это время он встретил своего учителя Дзен-Мастера Кьонг Хо и последовал за ним в обитель Чун Джанг Ам в провинции Чольанамдо.

    В Чун Джанг Ам он практиковал вместе с двумя другими учениками Дзен-Мастера Кьонг Хо, Су Волем и Хэ Волем. Эти трое стали известны как «три луны Кьонг Хо», ‘Воль’ означает луна. Хотя Чун Джанг Ам была маленькой обителью, Кьонг Хо со своими учениками превратили ее в самое сильное место практики Дзен того времени. Когда Вьол Мьону было 24 года, Дзен-Мастер Кьонг Хо испытал его на различных коанах, которые тот все прошел и дал ему трансмиссию Дхармы и имя Ман Гонг. История просветления Ман Гонга следующая:

    Дзен-Мастер Ман Гонг, праучитель Дзен-Мастера Сунг Сана, стал монахом будучи еще подростком и в течение нескольких лет изучал сутры Махаяны в Храме Донг Хак Са. Однажды, когда ему было 13 лет, там проходила большая церемония, отмечающая начало долгих каникул. Мастер Сутр поднялся и сказал «Вы все должны очень усердно учиться, познавая буддизм и стать, как большие деревья, из которых строятся храмы, и как большие чаши, способные удержать в себе множество вещей. В Сутре сказано ‘вода становится квадратной или круглой, согласно форме сосуда, в который ее нальют. Точно так же люди становятся хорошими или плохими в соответствии с теми друзьями, которых они имеют’, всегда имейте в уме Будду и придерживайтесь хорошей компании, тогда вы станете великими деревьями и сосудами Дхармы. Чего я искренне желаю.»

    Следующим выступал Дзен-Мастер Кьонг Хо. Случилось так, что он посетил храм в это время. Его уже знали по всей Корее, как Великого Дзен-Мастера. Одетый в лохмотья с длинными волосами и длинной редкой бородой, он был поразительной фигурой среди аккуратных бритых монахов. Он сказал «Все вы монахи. Монахи свободны от мелких личных привязанностей и живут только для того, чтобы служить людям. Желание стать великим деревом или сосудом Дхармы не позволит вам стать истинным учителем. Великие деревья идут на великие нужды, маленькие деревья идут на маленькие нужды, и плохие, и хорошие чаши могут быть по-своему использованы. Ни одно из них не следует отбрасывать. Держитесь и плохих, и хороших друзей. Вы не должны что-нибудь отбрасывать. Это истинный Буддизм. Моим единственным желанием будет то, чтобы вы освободились от всякого концептуального мышления.»

    Все были полны глубокого восхищения. Когда Дзен-Мастер выходил из Зала Дхармы, Ман Гонг побежал за ним и дернул за рясу. Кьонг Хо обернулся и сказал: «Чего тебе надо?»

    Ман Гонг сказал: «Я хочу стать вашим учеником, пожалуйста, возьмите меня с собой.»

    Кьонг Хо криком погнал его прочь, но мальчик не уходил. Тогда Мастер сказал с большой убежденностью: «Ты всего лишь ребенок. Ты не способен обучиться Буддизму.»

    Ман Гонг сказал: «Люди могут быть молоды или стары, но есть ли старость или молодость в Буддизме?»

    Кьонг Хо сказал: «Плохой мальчишка! Ты убил и съел Будду! Пойдем со мной.»

    Он взял мальчика в Храм Чунг Джунг Са, представил его Аббату и оставил там. В течение следующих пяти лет Ман Гонг усердно учился. Однажды, когда ему было уже 18 лет, он услышал коан: «Десять тысяч Дхарм возвращаются к Одному: куда возвращается Один?» Тотчас же у него возник великий вопрос. Он не мог ни есть, ни спать, ни думать о чем-то, только этот вопрос. Весь день и большую часть ночи он удерживал этот вопрос в уме, где бы ни был и что бы не делал в это время.

    Однажды, когда он сидел в медитации Дзен, большая дыра появилась в стене, на которую он смотрел. Он мог видеть все окрестности! Траву, деревья, облака и синее небо, все появилось сквозь стену абсолютно ясно. Он коснулся стены, она все еще была здесь, но была прозрачна как стекло. Подняв голову, он увидел, что может видеть сквозь крышу. Тут Ман Гонг стал полон невыразимой радостью. На следующее утро он пошел к Дзен-Мастеру, ворвался в его комнату и заявил: «Я проник в природу все вещей. Я достиг просветления.»

    Дзен-Мастер сказал: «О, действительно? Так в чем же природа все вещей?»

    Ман Гонг сказал: «Я могу видеть сквозь стену и крышу как будто бы их не было.»

    Дзен-Мастер сказал: «Это правда?»

    «Да, я больше не имею совсем преград.»

    Дзен-Мастер взял свою палку и ударил Ман Гонга по голове: «Теперь есть какие-нибудь препятствия?»

    Ман Гонг застыл, его глаза выкатились, его лицо покраснело, а стены опять стали твердыми. Дзен-Мастер сказал: «Куда делась теперь твоя правда?» «Не знаю, пожалуйста, учите меня.»

    «Над каким коаном ты работаешь?»

    «Куда возвращается Один?»

    «А ты понимаешь Один?»

    «Нет.»

    «Ты должен сначала понять Один. То, что ты видел было иллюзией, не позволяй ей уводить себя в сторону. Когда будешь более усердно работать над своим коаном, ты сможешь это понять.»

    Ман Гонг вышел с этого интервью с обновленным вдохновением. В течение следующих трех лет он постоянно медитировал над Великим вопросом. Затем однажды утром, которое ничем не отличалось от других, он пел Песню Утреннего Колокола: «Если вы хотите понять всех Будд прошлого, настоящего и будущего, вы должны воспринимать, что вся вселенная создана одним лишь Умом.» Пропев эти слова, он ударил в большой колокол. Внезапно его ум раскрылся и он понял, что все Будды проживают в единственном звуке.

    Пьяный от радости Ман Гонг побежал в Комнату Дхармы и пнул монаха, который обычно сидел рядом с ним. Монах вскрикнул и сказал: «Ты с ума сошел?»

    Ман Гонг сказал: «Это природа Будды!»

    «Ты что достиг просветления?»

    «Вся вселенная Одно. Я – Будда!»

    В течение следующего года Ман Гонг пинал и бил многих монахов и стал очень знаменит. Люди говорили: «Он великий человек. У него совсем нет преград.»

    Год спустя, однажды он был на какой-то важной церемонии, на которой присутствовал Кьонг Хо. Ман Гонг пошел в его комнату размышляя: «Этот Дзен-Мастер и я одно и то же, мы оба достигли просветления. Он – Будда, но и я так же. Но поскольку он был моим первым учителем, я поклонюсь ему, как сделал бы обычный монах.»

    После того, как Ман Гонг поклонился, Кьонг Хо сказал: «Добро пожаловать. Прошло много времени с тех пор, как я видел тебя. Слышал, что ты достиг просветления. Это верно?»

    Ман Гонг сказал: «Да, Мастер.»

    «Прекрасно. Но позволь мне сейчас задать тебе вопрос?» Кьонг Хо поднял веер и кисть, а затем положил их перед Ман Гонгом «Это одно и то же или разное?»

    Ман Гонг сказал «Веер – это кисть, кисть – это веер.»

    В течение следующего часа прямо с бабушкиным терпением Кьонг Хо пытался показать Ман Гонгу его ошибку. Однако, Ман Гонг не желал слушать. Наконец Кьонг Хо сказал «У меня есть к тебе еще один вопрос. В похоронной церемонии есть строчка, где говорится ‘У статуи есть глаза и слезы из них медленно стекают вниз.’ Что это значит?»

    Ман Гонг застыл. Он не мог найти ответа. Внезапно Кьонг Хо закричал на него «Если ты не понимаешь этого, то почему ж ты говоришь, что веер и кисть одно и то же?» С большим отчаянием Ман Гонг поклонился и сказал «Простите меня.»

    «Ты понимаешь свою ошибку?»

    «Да, Мастер, что мне делать.»

    «Давным-давно, когда Дзен Мастера Джоджу спросили имеет ли собака природу Будды, он сказал ‘нет’, что это значит?»

    «Я не знаю.»

    Кьонг Хо сказал «Всегда удерживай Ум, который не знает и вскоре ты достигнешь просветления.»

    Ман Гонг понял каким великим даром было это Учение. В течение следующих трех лет он очень усердно практиковал и всегда удерживал «незнающий Ум». Однажды он услышал звон большого колокола и понял ответ Джоджу. Он возвратился к Кьонг Хо, поклонился и сказал «Теперь я знаю почему Бодхисаттва смотрит в сторону: потому что сахар сладкий, а соль соленая.»

    - Из книги «Посыпание Будды Пеплом»

    Получив трансмиссию Дхармы, Дзен-Мастер Ман Гонг написал следующее стихотворение:

    «Пустая гора, истинная энергия без времени и пространства.

    Белое облако и ясный ветер приходят и уходят сами по себе.

    Почему Бодхидхарма пришел в Китай?

    Петух поет утром.

    Солнце поднимается на Востоке.»

    Затем он построил небольшую обитель, назвав ее Кеум Сон Дэ, рядом с храмом Су Док Са в горах Доксунг, где больше 40 лет желающие практиковать Дзен собирались послушать его Учение, и многие достигли просветления. Как величайший и наиболее известный последователь Кьонг Хо, Ман Гонг выполнил желание своего Учителя расширить сообщество практикующих, обучая мирян и монахинь так же, как и монахов и помогая тем, кто приходил с искренним намерением достичь их истинного «Я».

    Ман Гонг был хорошо известен своей физической силой, несмотря на щуплую фигуру, а также был очень грамотным, часто его окружали поэты, музыканты и артисты. Знаменитые личности искали встречи с ним и в их компании он иногда исполнял собственные вариации на своей гьомунго*, корейской шестиструнной цитре. Эта цитра сейчас находится в музее «Храма Су Док Са», где также находится его знаменитая каллиграфия «Весь мир – один цветок», написанная в день освобождения Кореи от японской оккупации в 1945 году. Эта знаменитая каллиграфия из четырех иероглифов была написана тушью лепестком корейского национального цветка, розы Шарона.

    Дзен-Мастер Ман Гонг был Дзен-Мастером в храмах Су Док Са, Джунг Хэ Са и Кьонг Сонг Ам – трех дзен-монастырей для монахов и монахинь на горе Доксунг и учил там бесчисленных практикующих, как монахов, так и мирян. Он дал трансмиссию Дзен-Мастеру Ко Бонгу, Учителю Дзен-Мастера Сунг Сана и нескольким другим ученикам, включая четырех монахинь. Однажды, приняв ванну, он сел, посмотрел на себя в зеркало и сказал «Ну теперь нам пришло время расстаться» и вошел в Нирвану в возрасте 75 лет.

    ____________________________________________________________

    * гьомунго – шестиструнная корейская цитра, на которой по традиции играет мужчина. Гьомунго, о которой идет речь, была подарена Дзен Мастеру Ман Гонгу принцем последней династии Джосеон. Первоначально она была сделана для последнего короля династии Горьо в 14-ом веке


    91592065.gif
  2. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ


    Учение Дзен Мастера Ман Гонга [Аудиокнига, Nikosho]


    Или здесь
  3. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    index.jpg suzuki_tataro_0.jpg

    Дайсэцу Тайтаро Судзуки
    Основы дзэн-буддизма

    КРАТКО ОБ АВТОРЕ

    Дзэн-буддизм в последние годы вызывает к себе самый живой интерес как в Америке, так и в Европе. Пробуждению на Западе такого интереса к одной из наиболее древних и глубоких религий Востока в значительной мере способствовал автор данной книги Дайсэцу Тайтаро Судзуки. Он является самым прославленным и красноречивым толкователем дзэна на земном шаре.
    Судзуки сначала преподавал в нескольких ведущих университетах Японии, а затем расширил свою деятельность, перенеся ее за рамки отечества и развивая в международном масштабе.

    Начиная с посещения Великобритании в 1936 году в качестве преподавателя (по обмену), он затем читал лекции в различных университетах Америки и Европы. Он также написал более ста работ о дзэне и буддизме как на японском, так и на английском языке.

    Целый ряд его работ был переведен на другие западные языки. В число книг, опубликованных на английском языке, входят: «Введение в дзэн-буддизм», «Образ жизни по дзэну», «Руководство (учебник) дзэн-буддизма», «Дзэн-буддизм», «Мистицизм христианский и буддийский», «Занятия дзэн-буддизмом», «Ланкаватара-сутра», «Очерки о дзэн-буддизме, три серии», «Дзэн и японская культура», «Сущность дзэн-буддизма» и многие другие.

    В молодые годы автор жил в качестве мирского ученика в Энгакукее, большом монастыре Камакуры. За выдающиеся заслуги и вклад в области религии, а также за популяризацию японской культуры за рубежом он был награжден императором Японии в 1949 году медалью и избран членом Японской академии. В 1954 году он был награжден премией Асахи за заслуги в области культуры.

    ПРЕДИСЛОВИЕ АНГЛИЙСКОГО РЕДАКТОРА

    Покойный Дайсэцу Тайтаро Судзуки, профессор буддийской философии в университете Отани в Киото, родился в 1870-м, умер в 1966 году. Он был, вероятно, величайшим из современных авторитетов в дзэн-буддизме. На английском языке насчитывается 25 основных его работ о дзэн-буддизме, а на японском — до сих пор неизвестных на Западе — еще по крайней мере 18.

    Более того, он был, как показывает хронологическая библиография книг о дзэн-буддизме на английском языке, пионером обучения этому предмету вне Японии, так как до опубликования его первой серии «Эссе о дзэн-буддизме» в 1927 году на Западе о дзэне, как о живом опыте, не знал никто, исключая знакомых с «Религией самураев» Кайтена Нукарийи и читателей журнала «Восточный буддизм».

    Доктор Судзуки пишет со знанием дела. Он не только изучил оригинальные буддийские произведения на санскрите, пали, китайском и японском языках, но прекрасно ориентировался в современной философской литературе как на немецком и французском, так и на английском языке, на котором он бегло говорил и писал.

    Более того, он был больше, чем ученый. Хотя он и не являлся священником ни одной из буддийских сект, его уважали в каждом японском храме, так как знание духовных ценностей было в нем непосредственным и глубоким, о чем свидетельствуют все, кто имел возможность лично с ним общаться.

    Когда он обсуждал высшие состояния сознания, он говорил как человек, который в них жил; и на тех, кто духовно общался с ним, он производил впечатление человека, ищущего интеллектуальные символы для описания состояния сознания, лежащего «по ту сторону интеллекта».

    Его труды должны заменить личное общение с мастером тем, кто не имел этой возможности. С этой целью вскоре после войны работы доктора Судзуки были собраны в одно восьмитомное собрание сочинений, опубликованное издательством «Райдер и К°» в Лондоне.

    Три знаменитые тома «Эссе о дзэн-буддизме» и собрание статей, написанных в течение 50 лет, которые я назвал «Штудии в дзэн-буддизме».
    Эти работы не равноценны, поэтому неудивительно, что наиболее популярным было «Введение в дзэн-буддизм», последнее издание которого открывалось предисловием Карла Юнга из Цюриха.

    Доктор Юнг своим «Секретом Золотого Цветка» предпринял пионерскую попытку наведения мостов между специфически китайской мыслью и западной психологией. Комментарии этого великого психолога, хотя доктор Судзуки с ними согласен полностью не был, — несомненно, ценное дополнение к этой знаменитой попытке донести дзэн-буддизм до западных читателей.

    Сейчас «Райдер и К°» вновь перепечатывает «Введение в дзэн-буддизм», и этот выбор вполне понятен, ибо интерес к дзэну все возрастает, и все больше и больше западных писателей пытаются выразить невыразимое. Вслед за «Дзэном в английской литературе» Р.

    X. Блиса, моим собственным «Дзэн-буддизмом», «Путем дзэн» Аллана Уотса и «Дзэном в стрельбе из лука» Хориджеля последовали и многие другие книги, авторы которых далеко не все потратили достаточно времени и энергии для уяснения места дзэна в области духовной жизни.
    Ибо слишком легко ошибиться в понимании природы дзэна и его пути. Так как доктор Судзуки передал Западу девять десятых всего того, что он знал о предмете, его собственное «Введение» — наиболее надежное руководство для всех, кто сталкивается с этим впервые.

    Можно надеяться, что оно и в самом деле будет введением тысяч новых читателей в радости дзэна, и, быть может, оно приведет их к более глубокому изучению, которое, в свою очередь, после настойчивых усилий приведет к освобождению сердца и ума, которое и является результатом дзэнского опыта.
    X. Хамфрейс

    ee3697.jpg

    ПРЕДИСЛОВИЕ д-ра К.Г. ЮНГА

    Работы Дайсэцу Тайтаро Судзуки о дзэн-буддизме принадлежат к числу лучших вкладов в изучение живого буддизма, появившихся за последние десятилетия, а сам дзэн является основным плодом, выросшим на дереве, чьи корни уходят в собрание Палийского канона. (Его происхождение восточные авторы связывают с «Цветочной проповедью» Будды.

    Как-то раз он, не произнеся ни слова, указал своим ученикам на цветок. Только один понял его.) Трудно подыскать такую форму, которая была бы достаточна для адекватного выражения благодарности автору прежде всего за то, что он сделал дзэн более приемлемым для понимания Запада и, во-вторых, за тот способ, с помощью которого он достиг этой цели.

    Восточные религиозные концепции обычно настолько отличны от наших западных, что при попытке точного перевода (не говоря уже о значении тех или иных идей), сталкиваешься с такими трудностями, что при некоторых обстоятельствах их вовсе лучше не переводить.

    В качестве примера можно привести понятие «тао [1]», перевод которого на европейские языки до сих пор еще не сделан. Оригинальные буддийские тексты содержат взгляды и идеи, которые европейский интеллект едва ли способен усвоить.

    Я не знаю, например, какой именно духовный (или, может быть, климатический) фон необходим для того, чтобы можно было бы дедуцировать полностью какую-либо ясную идею из буддийской «Камма».

    И несмотря на все то, что мы знаем сейчас о сущности дзэна, в нем остается центральная проблема — восприятие непревосходной сингулярности. Это странное восприятие называется сатори и может быть переведено как просветление.

    Судзуки говорит: сатори — это душа дзэна и без него нет дзэна. Для западного интеллекта не слишком трудно понять, что имеется ввиду, когда мистик говорит о просветлении или что понимается под ним на религиозном языке.

    Сатори, однако, описывает искусство и путь к просветлению, которые европейцу понять практически невозможно. Я сошлюсь на примеры в этой книге. Следующий анекдот может послужить дополнительным примером: «Однажды к мастеру пришел монах, чтобы узнать, где находится вход на путь истины.

    Мастер спросил его: Слышишь бормотанье ручья? — Слышу, — ответил монах. — Вход здесь, — сказал мастер». Я ограничусь этим примером, который ярко иллюстрирует загадочность саториального опыта.

    Даже если мы рассмотрим множество дополнительных примеров, все равно нам останется непонятным, как такое просветление происходит и из чего оно состоит, другими словами, чему или в чем просветляются?

    Кайтен Нукарийя, профессор буддийского колледжа Сото в Токио пишет о просветлении следующее: «Освободив себя от ложного понимания «я», мы далее должны пробудить нашу внутреннюю мудрость, чистую и священную, называемую мастерами дзэн умом Будды, или бодхи, или праджня.

    Это — священный свет, внутренний рай, ключ ко всем моральным сокровищам, источник всех влияний и власти, обитель доброты, справедливости, симпатии, беспристрастной любви, человечности и милосердия, мера всех вещей.

    Когда эта внутренняя мудрость пробудится, мы становимся способны осознать, что каждый из нас идентичен в духе, в сущности, в природе с универсальной жизнью или Буддой, что все люди лицом к лицу с Буддой, что каждый окружен изобильной милостью Священного, что Он пробуждает его моральную природу, что Он открывает его духовные глаза, что Он дарует ему новые способности, что Он определяет его миссию, и что жизнь — вовсе не океан страданий, рождений, болезней, старости и смерти, не юдоль слез, но священный храм Будды, Чистая Земля, где каждый может наслаждаться блаженством Нирваны.

    Тогда наше сознание полностью революционизируется. Нас больше не беспокоят гнев и ненависть, не сотрясают злоба и амбиции, не жалят обиды и жалость, не переполняют меланхолия и разочарование и т.д.».

    Вот так восточный человек, последователь дзэна, описывает сущность просветления. Нужно признать, что этот пассаж нуждается лишь в самых незначительных изменениях, чтобы быть на месте в любой христианской книге благочестия.

    Тем не менее он не помогает нам в понимании саториального опыта, описанного с такой всеобъемлющей казуистичностью. Вероятно потому, что Нукарийя обращается к западному рационализму, солидную дозу которого он сам воспринял, все это звучит так плоско-назидательно. Глубокая неясность дзэнских анекдотов предпочтительнее подобной адаптации: она сообщает больше, хотя говорит меньше.

    Дзэн — не что иное, как философия в западном смысле слова, (дзэн — не философия, не психология.) Это мнение выражено Рудольфом Отто в его предисловии к книге Охасамы о дзэне. Он говорит, что Нукарийя приспособил магический восточный мир идей к нашим западным философским категориям.

    Более того, он смешивает их друг с другом, если уж психофизический параллелизм, наиболее скучная (вялая) из всех доктрин, привлекается для объяснения этой мистической интуиции недвойственности, единственности и coincidentia oppositori .

    Гораздо лучше заранее позволить себе глубоко пропитаться экзотической неясностью дзэнских анекдотов и всегда помнить, что сатори — это то, каким дзэнские мастера и хотят, чтобы оно было. Между анекдотами и мистическими просветлениями имеется, по нашему мнению, пропасть, на возможность перехода которой может быть в лучшем случае указано, но которая никогда не достигается на практике.
    (Если, несмотря на это, я предпринимаю далее попытку объяснить, я в то же время полностью отдаю себе отчет в том, что в смысле сатори то, что я скажу, может быть только попытка подвести наше западное понимание по крайней мере к близости понимания — задачи, настолько трудной, что при выполнении ее можно совершить преступление против духа дзэна.)

    Имеется чувство прикосновения к истинному секрету, не нечто воображаемое или притворное, это на случай мистифицирующей секретности, но скорее опыт, сбивающий с толку все языки. Сатори приходит как нечто неожиданное, а не ожидаемое.

    Когда в христианском мире удостаиваются видения Святой Троицы, Мадонны, Распятия или Святого Отца, имеется впечатление, что более или менее так это и должно быть; то, что Якоб Беме перенесся в центр Природы при помощи солнечного луча, отраженного в тонкой тарелке, также доступно пониманию.

    Труднее понять видение Мейстером Экхартом «маленького обнаженного мальчика» или сведенборговского «человека в красном плаще», который хотел отучить его от обжорства и в котором, несмотря на это, а, возможно, ввиду этого, он узнал Господа Бога. Такие вещи трудно принять, так как они граничат с гротеском.

    Многие из саториальных опытов, однако, не просто граничат с гротеском, они именно в нем, в середине его и находятся, звуча подобно полным бессмыслицам. Для тех же, кто посвятил значительное время изучению с любовью и заботой, пониманию подобной цветку природы дальневосточного духа, многие из этих изумительных вещей, вводящих в смущение простого европейца, не окажутся препятствиями.

    Дзэн, действительно, одно из самых удивительных порождений китайского духа («дзэн, несомненно, одна из наиболее драгоценных и во многих отношениях одна из наиболее замечательных духовных милостей, дарованных восточному человеку»), который забеременел от буддизма.

    Поэтому каждый, кто действительно попытается понять буддийскую доктрину, пусть даже до некоторой ограниченной степени, — то есть путем простого отказа от различных западных предрассудков — дойдет до определенных глубин под эксцентричным покровом индивидуального саториального опыта или почувствует серьезные трудности, которыми философская и религиозная западная мысль пренебрегает вплоть до сегодняшнего дня. Как философы мы имеем дело исключительно с таким познанием, которое само по себе ничего общего не имеет с жизнью, а как христиане — ничего общего с паганизмом (благодарю Тебя, Господи, что я не такой, как другие люди!).
    В этих западных границах сатори отсутствует — это восточное занятие.

    Но так ли это? Неужели у нас нет сатори?
    При внимательном изучении дзэнских текстов нельзя избежать впечатления, что, несмотря на переполняющие их причуды, сатори, на самом деле, совершенно естественная вещь, нечто настолько простое (Судзуки, «Опыты...», 1,12: До изучения дзэна для человека горы — это горы и вода — вода.

    Когда для него блеснет истина дзэна, благодаря наставлениям хорошего мастера, горы для него — больше не горы и вода — не вода; позднее, однако, когда он действительно достигнет места покоя (то есть сатори), горы вновь становятся горами, а вода — водой),
    что за деревьями не видится леса, и в попытке объяснить это неизбежно говорятся такие вещи, которые приводят других в еще большее смущение.

    Нукарийя поэтому прав, когда он говорит, что любые попытки объяснить или проанализировать содержание дзэна по отношению к просветлению будут безрезультатными.

    Тем не менее этот автор рискует сказать о просветлении, что оно представляет собой инсайд в истинную природу «я», что это освобождение сознания от иллюзий относительно «я» (просветление заключается в проникновении (инсайде) в природу «я»).

    Эта иллюзия состоит в смещении (отождествлении) эго и «я». Нукарийя понимает под «я» — Все-Будда, то есть просто тотальное сознание жизни.
    Он цитирует Пан-Шана, который говорит: «Мир мысли заключает целую Вселенную в своем свете», — добавляя: «Это космическая жизнь и космический дух, и в то же время индивидуальная жизнь и индивидуальный дух».

    Как бы ни определять «я», это всегда нечто другое, чем эго. Ввиду того, что высшее познание эго приводит к «я», последнее — вещь большого размаха, обнимающая знание его и поэтому превосходящая его.

    Точно так же, как эго — это определенное знание о себе, так же и «я» — знание моего эго, которое, однако, не воспринимается больше в форме более широкого или высшего эго, но в форме не-эго.
    Подобные мысли также знакомы автору «Немецкой теологии»: «Любое создание, которое осознает это совершенство, должно вначале потерять всю свою тварность, «неточность» и «себя». «Если я возьму какое-либо добро для себя, то только от заблуждения, что есть — мое, или что я — Бог.

    Это всегда знак несовершенства и глупости. Когда я сознаю истину, я должен понять также, что я не Бог, что Бог не мой и не для меня. Человек говорит: «О, я бедный глупец, я заблуждался, думая, что был этим, но я нашел, что это есть и стал воистину Богом».

    В этих фразах уже достаточно информации относительно содержания просветления. Наличие сатори интерпретируется и формулируется как прорыв через сознание, ограниченное эго-формой, в форму не-эго, подобного «я». Эта концепция отвечает природе дзэна, а также и мистицизму Мейстера Экхарта.

    Мейстер говорит в своей проповеди по поводу «Блаженны нищие духом»: «Когда я пришел от Бога, все вещи сказали: Вот Бог! Но я не мог быть блаженным, потому что был созданием (тварью).

    Но в прорыве (в дзэне также имеется подобный образ: когда мастера спросили, из чего состоит Буддость, он ответил: «Дно кувшина пробито»; другая аналогия в «разорвать мешок»), когда я хотел оставаться пустым в воле Бога, а также опустошить эту волю Бога и всех его созданий, и самого Бога — тогда я более, чем все создания (твари), ибо я не Бог, не тварь: я то, что я есть (Судзуки: дзэн — это прыжок в истинную, естественную природу человека, или распознание исходного человека) и чем останусь сейчас и навсегда.

    Затем я рванулся и вознесся выше всех ангелов. В этом рывке я стал так богат, что Бог не мог удовлетворить меня, несмотря на то, что он — Бог, несмотря на все его Божьи дела; ибо в этом прорыве я ощутил, что Бог и я — одно и то же.

    Я есть то, чем я был, я не уменьшаюсь и не увеличиваюсь, я неподвижное бытие, движущее все вещи. Бог больше не пребывает в человеке, так как человек своей силой отвоевал то, чем он всегда был и чем будет всегда».

    Здесь мастер описывает восприятие сатори, освобождение эго через «я», к которому добавляется природа Будды или Божественные универсалии.

    Так как из-за научной осторожности я не собираюсь здесь делать какие-либо метафизические заявления, то, имея в виду изменение сознания, которое может быть воспринято, я рассматриваю сатори прежде всего как психологическую проблему.

    Для всякого, кто не разделяет или не понимает эту точку зрения, это «объяснение» будет не чем иным, как словами, не имеющими реального значения.

    Он не способен сделать эти абстракции связующим мостом для соответствующих фактов; другими словами, он не может понять, каким образом запах цветущего лавра или прищемленный нос могут привести к столь резкому изменению сознания.

    Простейшей вещью было бы, конечно, отбросить все эти анекдоты в область занимательных волшебных историй, или, по крайней мере, если принять факты как таковые, рассматривать их как случаи самообмана. (Можно также с готовностью использовать при этом выражении «самовнушение» — этого патетического белого слона из собрания интеллектуальных нелепостей.)

    Однако серьезное и благожелательное исследование странного явления не может легко пройти мимо этих фактов. Конечно, мы никогда не сможем решить с определенностью, действительно ли личность «просветлена» или «спасена», или она просто вообразила себе это. Мы не имеем критериев для этого.

    Более того, мы достаточно хорошо знаем, что воображаемая боль зачастую гораздо болезненнее, чем так называемая реальная, ибо первая сопровождается моральными страданиями, причиной которых является вытесненное чувство тайного самообвинения.

    Поэтому здесь следует говорить не о действительных фактах, а о духовной реальности. Все эти странные факты являются, так сказать, психическим проявлением события, известного в качестве сатори.

    Каждое духовное событие — это и картина и воображение; там, где этого нет, не может быть сознания и феноменальности наличия (данности).

    Воображение само по себе является психологической данностью, и поэтому, назвать ли просветление реальным или воображаемым, совершенно безразлично.
    Просветленный человек, или убеждающий в том, что он просветленный, — в любом случае думает, что он просветлен.

    То, что другие думают об этом, ничего не может определить для него в отношении его опыта. Даже если он лжет, его ложь — духовный факт.
    Более того, даже если все религиозные свидетельства — не что иное, как сознательные выдумки и фальсификации, можно провести весьма интересное психологическое исследование о фактах такой лжи с таким же научным подходом, с каким психопатология подходит к изучению маний.

    Тот факт, что имеется религиозное движение, над которым многие блестящие умы работали в течение многих веков, — вполне достаточная причина для того, чтобы отважиться на попытки ввести подобные психические события в область научного изучения.

    Ранее я поднял вопрос, имеем ли мы что-либо подобное сатори на Западе? Если мы изучаем высказывания наших западных мистиков, на первый взгляд нам не откроется ничего такого, что хотя бы в малейшей степени могло бы быть связано с этим.
    Исходя из нашего способа мышления, трудно представить себе возможность существования этапов развития сознания.

    Простая мысль о том, что имеются огромные психологические различия между сознанием существования объекта и «сознанием сознания», граничит с неуловимостью, которую мы вряд ли способны охватить.
    Едва ли кто-либо настолько серьезно заинтересуется проблемой, чтобы принять во внимание психологические условия, необходимые для постановки подобных проблем.

    Характерно, что постановка вопросов, подобных этому, вытекает, как правило, не из какой-либо интеллектуальной необходимости, но там, где она существует, она почти всегда коренится в примитивной религиозной практике.

    В Индии — йога, а в Китае — буддизм поставляли мотивационную силу для попыток вырвать себя из оков обыденного состояния сознания, которое ощущалось как неполноценное.

    Что касается западного мистицизма, то его тексты полны инструкций о том, как человек может и должен освободить себя от я-чества своего сознания с тем, чтобы посредством сознания своего собственного бытия подняться выше его и обрести внутреннего (богоподобного) человека.

    Используется образ, известный также и индийским философам, а именно: дерево, корни которого наверху, а вершина внизу.
    Есть старое дерево, его корни растут вверх, его ветки вниз... Оно называется Брахман, и он один неделающий. (Нельзя предположить, чтобы этот фламандский мистик, родившийся в 1273 году, заимствовал этот образ из какого-либо индийского текста.)

    И он должен вскарабкаться на дерево веры, которое растет вниз, так как корни его в голове бога. («О, Бог, инструктируй меня в доктрине не-эго». Цит. по книге Судзуки: «Эссе...» 1, 76.)
    Ruysbroeck также говорит, подобно йогам: «Человек должен быть свободен и без образов, свободен от всех привязанностей и пуст от всех тварей».

    Его не должны трогать страсть и страдание, выгода и потери, возвышение и падение, заботы о других, наслаждение и страх, и он не должен привязываться ни к какой твари. «Именно в этом состоит единство бытия и это означает «быть обращенным внутрь».

    Это означает, что человек повернут внутрь, в собственное сердце, так что вследствие этого он может чувствовать и понимать внутреннюю работу, внутренние слова Бога.

    Это новое состояние сознания, возникающее в результате религиозной практики, отличается тем, что внешние вещи более не влияют на эго-подобное сознание, из которого возникает взаимная привязанность, но что пустое остается открытым для других влияний.

    Это другое влияние не ощущается более как собственная активность, но как работа не-эго, имеющего сознание в качестве своего объекта.
    Дело обстоит так, как будто субъективный характер эго продлевается или замещается другим субъектом.

    Это вопрос хорошо известного религиозного опыта, сформулированного св. Павлом (Послание к Галатам, 2, 20). Здесь, несомненно, описывается новое состояние сознания, отделенного от прежнего состояния сознания процессом далеко зашедшей религиозной трансформации.

    Можно возразить, что изменяется не само по себе сознание,
    а лишь сознание чего-то, как если бы мы, перевернув страницу книги, увидали бы новую иллюстрацию. Я боюсь, что эта концепция — не более, чем произвольная интерпретация, так как она не согласуется с фактами.

    Дело в том, что мы не просто видим различные картины в тексте или различные объекты, но скорее ощущаем некую трансформацию восприятия, часто являющуюся результатом яростных духовных конвульсий. Исчезновение одной картины и ее замещение другой — это обыденное дело, не имеющее ни одного из атрибутов трансформационного опыта.

    Дело не в том, что по-другому видится нечто другое, но что видится то же самое, как если бы пространственный акт видения изменился бы при добавлении нового измерения. Когда мастер спрашивает: «Слышишь ли ты бормотание ручья?» — он, очевидно, имеет в виду нечто совершенно отличное от обычного слушания. (Судзуки говорит об этом изменении: «Прежние формы созерцания заботы»... новая красота «переосвежает мозг» или «прочищает алмаз»; «Эссе...» 1, 123.)
    Сознание — это нечто вроде восприятия, и, подобно последнему, оно подвержено условиям и ограничениям. Например, можно быть сознательным на различных уровнях, в узкой или широкой сфере, более искусственно или более глубоко.

    Эти различия в степени, однако, часто являются различиями в характере, так как они полностью зависят от степени развития личности, то есть от природы воспринимающего субъекта. Интеллект не интересуется состоянием воспринимающего субъекта до тех пор, пока последний мыслит сугубо логически.

    Интеллект по необходимости имеет дело с систематизацией (усвоением) содержания сознания и с методами этой систематизации. Необходима философская страсть, заставляющая пытаться преодолеть интеллект и пробиться к восприятию воспринимающего.

    Такая страсть прагматически, однако, неотличима от силы религиозного мотива, и вся эта проблема в целом принадлежит поэтому к религиозному трансформационному процессу, несовместимому с интеллектом.
    Античная философия, несомненно, в огромной степени находится на службе трансформационного процесса, что все менее и менее можно сказать про новую философию.

    Шопенгауэр импилицитно античен. «Заратустра» Ницше — это не философия, но драматический трансформационный процесс, полностью поглощающий интеллект. Более того, это не вопрос мышления, но в высшем смысле вопрос мышления о мышлении — и это на каждой странице книги.

    Новый человек, полностью трансформированный, появляется на сцене, он один из тех, кто разбирает клетку старого человека и кто не только вглядывается в новый рай и новую землю, но и сам является их творцом.

    Ангел Силезский выражает это гораздо менее сильно, чем Заратустра: «Мое тело — тюрьма, в которой цыпленок изолирован от духа вечности».
    В христианском мире сатори соответствует опыту религиозной трансформации.

    Ввиду того, что имеются, однако, различные типы и степени подобного опыта, необходимо четко отделить ту категорию, которая более всего соответствует дзэнскому опыту.

    К такой категории, несомненно, относится опыт, отличающийся от всех других тем, что подготовка к нему состоит из «потери себя», «освобождении от образов» и т.п... Он резко отличается от того религиозного опыта, который, подобно упражнениям св. Игнатия, базируется на практике созерцания святых образов.

    В эту последнюю категорию (не-дзэнского опыта) я хотел бы включить трансформацию путем веры и молитвы и общественный опыт в протестантстве, так как в них решающее значение играют весьма определенные установки, а ни в коем случае не «опустошение» и не «освобождение».

    Утверждение, характеризующее последнее состояние, — «Бог есть ничто» — в принципе несовместимо с созерцанием страстей, с верой и общественными ожиданиями.
    Таким образом, поиски аналогий сатори в западном опыте нужно ограничивать теми немногими христианскими мистиками, чьи высказывания в защиту парадоксальности проходят по границе гетеродоксии или действительно переступают ее. Очевидно, что именно это качество навлекло на Мейстера Экхарта осуждение церкви.

    Если бы буддизм был церковью в нашем смысле слова, дзэнское движение было бы для него определенно невыносимой ношей.

    Причина этому — крайне индивидуальные формы методов (Сатори — наиболее интимный из всех индивидуальных опытов; «Эссе...» 1, 247), а также иконоборческая позиция многих мастеров (Мастер говорит своим ученикам: «Мне действительно нечего сказать вам... а если я не скажу, никогда это не станет вашим собственным».

    Монах говорит мастеру: «Я видел Будду, на котором ты ехал верхом». Мастер говорит: «Понимание, которое понимает — вот Будда.

    Нет другого». «Эссе...» п. 69, 59, 57). Но поскольку дзэн — это движение, некие стандартные методы обучения дзэнских
    монахов постепенно оформились, как можно видеть из работы Судзуки (Обучение дзэн-буддийских монахов, Киото, 1934), однако и по форме и по содержанию они касаются только внешнего.
    Помимо формирования определенных привычек, путь духовного обучения или формирования состоит из метода коанов. Под коаном понимаются парадоксальные вопросы, выражения или действия мастера.

    Согласно Судзуки, эта парадоксальность составляет самую суть этих вопросов, предлагаемых обычно в форме анекдотов — в качестве темы для медитации. Классический пример подобного анекдота — ву.
    Однажды монах спросил у мастера: «Имеет ли собака также буддийскую природу?» — на что мастер ответил: «ву». Как замечает Судзуки, это «ву» означает просто ву.

    Очевидно, именно так бы собака сама ответила на этот вопрос. На первый взгляд кажется, что предложение подобных вопросов для медитации означает предвосхищение или предположение окончательного результата и что содержание медитации ввиду этого будет предопределено, подобно иезуитским упражнениям или некоторым медитациям йогов, субстанция которых определяется задачей, предложенной учителем.

    Коаны, однако, настолько разнообразны, настолько двусмысленны и, сверх того, настолько ультрапарадоксальны, что даже эксперты остаются в полном неведении относительно того, что может возникнуть в качестве приемлемого решения.

    Более того, описание опытов настолько неясно, что ни в одном случае невозможно ощутить какой-либо бесспорной рациональной связи между коаном и опытом.

    Так как правильность ответа никоим образом не может быть доказана логически, можно предположить, что метод коанов не накладывает ни малейшего ограничения на свободу духовного проявления и что конечный результат поэтому проистекает не из чего иного, как из индивидуальной установки ученика.

    Полное разрушение рационального интеллекта, преследуемое этой тренировкой, создается благодаря почти совершенному отсутствию сознательной установки.
    При этом исключаются, насколько возможно, именно сознательные, но не бессознательные установки; то есть существующая, но невоспринимающая психологическая диспозиция, которая не что иное, как пустота и отсутствие установок.

    Это, естественно, данный фактор, и когда он отвечает, в чем, как очевидно, заключается сатори, — это ответ самой природы, которая сообщает о своей реакции непосредственно сознанию. (Дзэнское сознание является прыжком в подсознание; «Эссе...» II, 46.)

    То, что бессознательная природа студента противопоставляет учителю или коану в качестве ответа, проявляется как сатори. Именно эта точка зрения, как мне кажется, наиболее адекватно отвечает всем описаниям сущности сатори.

    Она также подкрепляется тем фактором, что «прыжок в свою собственную природу», «естественный человек» и глубина бытия зачастую являются для дзэнских мастеров предметом высшей заботы.
    Последнее редактирование: 12 окт 2020
  4. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    Дзэн отличается от всех других философских и религиозных медитационных практик принципом отсутствия установки.
    Сам Будда резко отвергается; в самом деле, он почти богохульно игнорируется, хотя или возможно именно поэтому, он, по-видимому, является сильнейшей духовной предпосылкой.

    Но он тоже образ и потому должен быть отброшен. Ничто не должно присутствовать за исключением того, что действительно здесь: то есть человек с его тотальной бессознательной установкой, от которой, просто потому, что она бессознательна, он никогда не может освободиться.

    Ответ, который, очевидно, приходит из пустоты, свет, вспыхивающий в кромешной тьме, — всегда оказываются опытом удивительного и священного просветления.
    Мир сознания является по необходимости миром, полным ограничений и стен, блокирующих путь.
    Он неизбежно односторонен, так как такова сущность сознания. Любое сознание может содержать в себе одновременно лишь несколько концепций. Все остальное должно лежать в тени, вдали от света.

    Увеличение объема одновременного содержания сознания приводит к его немедленному затуманиванию и спутанности вплоть до полной деформации.

    Сознание не просто требует ограничений, но по самой своей сути есть строгое ограничение, редукция к немногому и следовательно отличному (разливающемуся).

    Нашей общей ориентации мы обязаны просто и, главным образом, тому факту, что с помощью внимания мы способны вызывать сравнительно быструю последовательность образов.

    Внимательность, однако, — это усилие, на которое мы не всегда способны. Поэтому мы имеем дело, так сказать, с минимумом одновременных восприятий и последовательностей образов. Следовательно, широкое поле возможных восприятий постоянно лимитируется, и сознание привязано всегда к самому узкому кругу.

    Мы не можем себе представить, что бы произошло, если бы индивидуальное сознание оказалось способным охватить одним взглядом одновременную картину всего, что оно может вообразить.

    Если бы человек смог преуспеть в построении картины мира из нескольких ясных объектов, которые он был бы способен воспринять одновременно, какой божественный спектакль предстал бы перед его глазами! Этот вопрос касается лишь потенциально возможных для нас восприятий.

    Но если мы добавим к этому бессознательное содержание — то есть содержание, которое еще или уже не способно сознаваться, — и затем попытаемся вообразить себе полный спектакль, то это не по плечу даже самой дерзкой фантазии.
    Бессознательное — это совокупность скрытых психических факторов, и само по себе оно не способно к проявлению.

    Это «тотальная выставка» потенциальной природы. Оно констатирует общую диспозицию, из которой сознание время от времени черпает фрагменты.

    Если сознание по мере возможности очищено от какого бы то ни было содержания, оно переходит в состояние бессознательности (по крайней мере, переходное состояние).

    Этот сдвиг происходит в дзэне благодаря тому, что энергия сознания не направлена более на содержание, а перенесена на концепцию пустоты или коан; так как последние должны быть стабильны, прекращается также течение образов и освобождается энергия, поддерживающая кинетику сознания.

    Эта энергия переходит в бессознательное и усиливает его естественный потенциал до некоторого максимума. Это увеличивает готовность бессознательного содержания прорваться в сознание.

    Очищение и закрытие сознания — далеко не простое дело. Требуется специальное обучение и неопределенно долгий период времени (Бодхидхарма, основатель дзэна в Китае, сказал: «Каждая попытка такого человека обречена на провал»; «Эссе...» I, 176) для того, чтобы достичь максимального напряжения, приводящего к конечному прорыву бессознательного содержания в сознание.

    Прорывающееся содержание ни в коем случае не является неспецифическим. Как показано психоаналитической практикой, существуют строго определенные отношения между содержанием сознания и маниями и бредами, прорывающимися в него.
    Аналогичные взаимоотношения существуют между ними и бодрствующим сознанием нормального человека.

    Они основаны на принципе компенсаторной (более вероятно, чем просто комплементарной) взаимосвязи (для этого я отсылаю читателя к специальной медико-психологической литературе).

    Бессознательное выносит на поверхность все необходимое (эта «необходимость» — рабочая гипотеза, люди могут придерживаться самых различных взглядов на этот счет, например, являются ли религиозные концепции необходимыми; только в процессе индивидуальной жизни можно решить этот вопрос, абстрактных критериев для этого нет) в широчайшем смысле для завершения, законченности, сознательной ориентации.

    Если при этом бессознательное успешно встраивается в жизнь сознания, результатом является такая трансформация психики, которая лучше соответствует данной личности, а потому прекращается бесполезный конфликт между сознанием и подсознанием личности.

    Современная психотерапия остается верна этому принципу, так как она освободилась от исторического предрассудка, рассматривающего бессознательное как совокупность лишь инфантильного и морально незрелого содержания.

    Несомненно, что в нем имеется тайник, темная комната (чулан) грязных секретов, однако они не столько бессознательны, сколько скрыты и полузабыты.

    Но этот уголок также имеет мало общего со всем подсознательным, как гнилой зуб со всей личностью. Подсознательное — это матрица всех метафизических заявлений, всех форм мифологий, всех философий (если они не просто критические) и всех форм жизни, основанных на психологических предпосылках.

    Каждое вторжение бессознательного — это ответ на определенные условия сознания, и этот ответ вытекает из совокупности присутствующих идей — возможности, то есть из полной диспозиции, которая, как объяснено выше, есть одновременный образ психической экзистенции.
    Расщепление на отдельности, односторонности, фрагменты — суть сознания. Ответ от бессознательной диспозиции всегда имеет характер полноты, так как он соответствует природе, которая еще не раздроблена каким-либо дискриминирующим сознанием.

    Отсюда этот подавляющий эффект, этот неожиданный, тотальный, всеосвещающии ответ, воспринимаемый как откровение и освобождение, ибо сознание заклинило себя в безысходности.

    Поэтому, когда после долгих лет упорной практики и полного разрушения рациональности, последователь дзэна получает ответ — единственно истинный ответ — от самой природы, — все, что говорилось о сатори, может быть понятно.

    Легко увидеть эту естественность ответа, проявляющуюся в каждом дзэнском анекдоте.
    Как много мудрости заключено в ответе — ву — мастера на вопрос о буддийской природе собаки.

    Следует, однако, всегда иметь в виду, что, с одной стороны, есть много людей, не способных отличить духовное остроумие от ерунды, и, с другой стороны, — очень много людей, развивших свой интеллект до такой степени, что они никого не встречают в жизни, кроме дураков.

    Несмотря на огромное значение дзэн-буддизма для понимания трансформационного религиозного процесса, его использование западными людьми в высшей степени невероятно.

    На Западе отсутствуют духовные концепции, необходимые для дзэна. Кто из нас сможет так имплицитно верить в верховность учителя и в его экстравагантные методы? Это почитание высших личностей существует только на Востоке.

    Кто может похвастаться верой в возможность трансформационного опыта, парадоксально сверх всякой меры, более того, веры, настолько сильной, чтобы пожертвовать долгие годы утомительному поиску этого опыта?

    И, наконец, кто отважится принять на себя всю тяжесть еретического трансформационного опыта? Пусть это будет человек, который, возможно, по патологическим причинам может слишком много сказать самому себе.

    Такой человек не будет искать причины жаловаться на полное отсутствие последователей среди нас...
    Но если «Учитель» поставит трудную задачу, требующую несколько большего, чем пустой болтовни, европеец начнет сомневаться, ибо невероятная крутизна пути саморазвития так же мрачна, траурна и темна для него, как дорога в ад.

    Я не сомневаюсь, что саториальный опыт также существует и на Западе, ибо и у нас есть люди, остро чувствующие крайности и не трепещущие перед ними.

    Но они будут молчать не только из-за застенчивости, но и потому, что знают, что любая попытка передачи опыта бессмысленна, так как в нашей культуре нет никаких духовных тенденций, близких к этому опыту даже в церкви, средоточии религиозных добродетелей.

    В действительности ее функция противоположна всем таким крайностям, крайним опытам, ибо они еретичны. Единственное движение в нашей культуре, которое частично понимает, или, по крайней мере, должно понимать эти усилия, — это психотерапия.

    Не случайно поэтому, что это предисловие написано психотерапевтом. Взятая в целом, психотерапия есть диалектическое взаимоотношение между врачом и пациентом.

    Это диалог между двумя духовными целостностями, в которых мудрость является просто орудием. Цель же его — трансформация; не-предопределенная, единственным критерием которой является исчезновение «ясности».

    Никаких попыток со стороны врача форсировать события. Максимум, что он может сделать, — это облегчить путь пациента к достижению позиции, которая будет противоположна последнему сопротивлению к решающему опыту.
    Если знание играет немаловажную роль в нашей западной процедуре, это эквивалентные важности традиционной духовной атмосферы буддизма в дзэне.

    Дзэн и его техника могут существовать лишь на базе буддийской духовной культуры, и она является его предпосылкой.
    Вы не можете разрушить интеллект, которого никогда не было. Адепты дзэна — не выходцы из невежества и бескультурья.

    Даже у нас нередка ситуация, когда необходимо прежде развить сознательное эго и сознание, способное к пониманию, при помощи терапии, а лишь затем думать об уничтожении «ясности», или рационализма.

    Более того, психотерапия, несомненно, имеет дело с человеком, который, подобно дзэнским монахам, готов принести любые жертвы в поисках правды, но он зачастую наиболее упрямый из всех европейцев.
    Таким образом, задачи психотерапии, конечно, гораздо более многообразны, и индивидуальные фазы длинного процесса сталкиваются с большим сопротивлением, чем в дзэне.

    По этим и многим другим причинам прямая передача дзэна в западные условия непохвальна и даже невозможна.
    Психотерапевт, однако, серьезно размышляющий над вопросом о цели терапии, не может оставаться равнодушным, видя, к каким крайним результатам направлен восточный метод духовного исцеления, то есть делания целостным.

    Хорошо известно, что эта проблема серьезно занимала наиболее смелые умы Востока на протяжении более чем двух тысяч лет и что в этом отношении были развиты такие методы и философские доктрины, перед которыми бледнеют все наши западные попытки в этом направлении.

    Наши попытки — за некоторыми исключениями — останавливались или на магической (мистерии-культы, среди них и христианство), или на интеллектуальной (философы от Пифагора до Шопенгауэра) стадиях.

    Только духовные трагедии Гете (Фауст), Ницше (Заратустра) — зарницы прорыва тотального опыта в наше западное полушарие. (В этой связи я должен отметить английского
    мистика Уильяма Блейка. См. «Круг судьбы Уильяма Блейка», 1938.)

    И мы даже не знаем сегодня, что же эти, наиболее многообещающие из всех продуктов европейского духа попытки могут в действительности означать, насколько они перекрывают всю материальность и очевидность нашего сформированного греками духа (гений греков означает прорыв сознания в материальность мира, посредством которого была обворована его изначальная сказочность).

    Хотя наш интеллект развит почти до совершенной способности орла увидеть мельчайшую мышь с огромной высоты, его сковывает притяжение земли, и сансара вовлекает его в мир иллюзий, если он не обратит по крайней мере один глаз внутрь, чтобы найти того, кто ищет добычу.

    Однако он падает в родовые муки демонического рождения, окруженный неизвестными ужасами и опасностями, угрожающими обманчивыми миражами и запутанными лабиринтами. Кто знает что-либо о глубинных мотивах шедевра, как Гете называл «Фауста», или содроганиях Дионисия?

    Можно читать «Bardo Thodol», или «Тибетскую книгу мертвых», задом наперед, как я предлагал, с тем, чтобы найти восточные параллели к мукам и катастрофам западного «пути освобождения» целостности.

    Именно это имеет значение — не добрые намерения, умные имитации или, тем более, интеллектуальная акробатика.

    Так, в наметках, в больших или меньших фрагментах появляется перед психотерапевтом человек, освободивший себя от поспешных и близоруких доктринерских взглядов.
    Если он раб своего квази-биологического кредо, он всегда будет пытаться свести наблюдаемое к банальностям и привести к рационалистическому знаменателю, достаточному лишь тому, кто наполнен иллюзиями.

    Первая из всех иллюзий, однако, есть та, что что-то может быть достаточно кому-то. Эта иллюзия находится позади всего, что невыносимо, и впереди прогрессов, и это одна из наиболее трудных для преодоления вещей.

    Если психотерапевт находит время для размышления или если случайно он увидит вдруг свои собственные иллюзии, он может понять, как противоречат жизни все рационалистические редукции, когда они сталкиваются с чем-то новым.

    Если он следует этому, он вскоре получает идею о том, что означает «распахнуть двери», в которые каждый был бы рад проскочить.

    Ни при каких обстоятельствах я не подразумевал, что я даю какие-либо рекомендации или советы.
    Но поскольку западный человек начинает говорить о дзэне, я считаю своим долгом показать, где лежит наш вход на эту длиннейшую из дорог, которая ведет к сатори, и какими трудностями усыпан этот путь, который был пройден лишь немногими из наших величайших людей — подобно маякам на горе, сверкающим из туманного будущего.

    Было бы нездоровой ошибкой предполагать, что сатори или самадхи можно встретить где-либо ниже этих вершин. Для тотального опыта нет ничего дешевле или меньше, чем целое. Психологическое значение этого может быть понято при простом рассмотрении того факта, что сознание — лишь часть духовного и потому никогда не способно на духовную полноту.

    Для этого требуется неопределенная экспансия бессознательного. Последнее, однако, никогда не может быть схвачено ни умелыми формулами, ни изощренными научными догмами, так как здесь есть нечто от Судьбы, да это иногда и сама Судьба, как слишком ясно показывают Фауст и Заратустра.

    Достижение полноты призывает к использованию всего, меньшее ничего не сделает; следовательно, здесь не может быть легких условий, никаких подмен и компромиссов.

    Ввиду того, что Фауст и Заратустра, несмотря на высшую оценку, являются только пограничной линией того, что понятно европейцу, едва ли можно ожидать, что культурная публика, которая едва лишь услышала о туманном мире души, окажется способной сформулировать какую-либо концепцию духовного состояния человека, который погрузился в сложности процесса индивидуализации, — этим термином я обозначаю «становление целым».

    Люди тянут вперед словарь патологии, они утешают себя «невротической» и «психологической» терминологией, шепчут о загадке творчества — но что может создать человек, не являющийся поэтом?

    Последнее напоминание вызвано в современном мире немногими людьми, называющими себя для собственного удовлетворения артистами. Как будто искусство совершенно не имеет дела со способностями!

    Если вам нечего создавать, возможно, вы создаете себя. Дзэн показывает, как много «становление целым» значит для Востока.
    Переполненный загадками дзэн, возможно, и укрепит позвоночник трусливого европейца или даст ему очки, благодаря которым он из своей «унылой норы в стене» сможет насладиться, по крайней мере, проблесками мира духовного опыта, который до сих пор был скрыт от него в тумане (христианства).

    Это само по себе уже неплохо для тех запуганных, которые будут эффективно защищены от дальнейшего разрушения так же, как и от всего значительного, полезной идеей самовнушения.

    Я должен, однако, предупредить внимательного и симпатизирующего читателя, чтобы он не недооценивал духовную глубину Востока или же не предполагал какую-либо дешевость в дзэне. (Дзэн — это не прошлое, но наиболее серьезная задача его; «Эссе...» I, 16.)

    Усердное обучение в этом случае — меньшая опасность, так как в дзэне, к счастью, нет этих восхитительных необычных слов, как в индийских культах.

    Дзэн также не играет с усложненной техникой хатха-йоги (если ты ищешь Буддости, ты никогда не достигнешь правды (истины; «Эссе...» I, 222), посеявшей в европейцах фальшивую надежду на то, что духовность может быть достигнута сидением и дыханием.
    Напротив, дзэн требует интеллигентности и силы воли, как все великие вещи, желающие стать реальными.
    Последнее редактирование: 12 окт 2020
  5. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

    Собранные здесь статьи первоначально были написаны для «Нового Востока», который выходил на японском языке во время войны 1914 года под редакцией Робертсона Скотта.

    Издатель предложил опубликовать их в виде книги, но мне не хотелось этого делать в тот момент. Позднее они легли в основу первой серии моих «Дзэнских опытов» (1927), которые поэтому естественно более или менее покрывают ту же самую область.

    Недавно я пришел к мысли, что в конце концов старые статьи могут быть переизданы в виде книги. Причина в том, что мои «дзэнские опыты» слишком трудны для тех, кто хочет иметь лишь первое, приближенное представление о дзэне.

    В таком случае, почему бы то, что может рассматриваться как вводная работа, не приветствовалось бы моими зарубежными друзьями? Имея это в виду, я прошелся по всей рукописи и исправил все замеченные неточности как в отношении стиля, так и использованного материала.

    Пересмотр взглядов потребовал бы переделки всего текста, но в настоящее время я хочу лишь выразить некоторые моменты, оставив остальное в неприкосновенности. Поскольку в них нет ничего неверного, они могут остаться в том виде, в каком были написаны.
    Если книга послужит некоторым введением в дзэн-буддизм и подтолкнет читателя к изучению других моих работ, цель будет достигнута. Она не претендует на научное освещение предмета. Вместе с этим «Введением» рекомендуется использовать сопутствующую книгу «Руководство по дзэн-буддизму».

    Часть I. ОБЗОР.

    1. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ СВЕДЕНИЯ

    В процессе своего развития буддизм вылился в форму, которая так сильно отличается от первоначальной, или «примитивной», что мы имеем право подчеркнуть его историческое разделение на две школы: хинаяна («малый путь спасения») и махаяна («великий путь спасения»).

    Фактически махаяна во всем своем разнообразии форм представляет собою не что иное, как видоизмененную форму буддизма и восходит в оригинале к своему индийскому основателю, великому Будде Шакьямуни.

    Когда эта видоизмененная форма буддизма появилась в Китае, а затем в Японии, то она получила в этих странах свое дальнейшее развитие. Этим успехом она, несомненно, обязана китайским и японским жрецам, которые знали, как применить принципы своей веры к вечно изменяющимся условиям жизни и религиозным потребностям народа.

    Такое усовершенствование и приспособление еще больше углубили существующую пропасть между махаяной и хинаяной. Точнее следует сказать, что основные идеи махаяны изложены в буддийской литературе класса «Праджняпарамита». Самая ранняя литература этого класса появилась, вероятно, не позднее, чем через 300 лет после смерти Будды.

    Зародыши этих идей, несомненно, обнаруживаются и в литературе так называемого «примитивного» буддизма, однако их развитие, то есть сознательное постижение наиболее существенного в учении Будды, не могло бы быть успешным, если бы его последователи не воплотили этого учения в жизнь и не сообразовали бы его с ее изменяющимися условиями.

    Таким образом, индийские буддисты, обогащенные опытом и достигшие зрелости в размышлении, создали махаяну, в отличие от примитивной, или первоначальной, формы буддизма.

    В Индии известны две школы махаяны: мадхьямика Нагарджуны и видхняптиматра, или йогачара, Асанги и Васубандху.

    В Китае возникло больше направлений: тэн-дай (тянь-тай), кэгон (хун-ян), дзодо (цзин-ту), дзэн (чань) и т.д. В Японии, кроме этого, у нас есть: хоккэ, сингон, син, дзи и т.д. Все эти школы или секты принадлежат к ветви буддизма, называемой махаяна, и являются более примитивной формой буддизма. Можно сказать, что в настоящее
    время махаяна уже не обнаруживает (с первого взгляда, по крайней мере) черт, наиболее характерных для раннего буддизма.


    По этой причине некоторые люди утверждают, что эта ветвь буддизма в действительности вовсе не является буддизмом в общепринятом смысле.
    Однако я полагаю, что все, содержащее в себе жизнь, является организмом, а по природе своей организм никогда не остается в одном и том же состоянии.

    Желудь значительно отличается от молодого дуба, нежные листья которого только что распустились из почек, и еще больше — от взрослого дуба, величавого гиганта, поднимающегося к небу.

    Но все эти различные фазы изменения связаны непрерывностью роста и безошибочно обнаруживают родственные черты. Из чего мы делаем заключение, что одно и то же растение проходит несколько стадий развития. Так называемый примитивный буддизм является семенем.

    Из него вырос дальневосточный буддизм, который также не лишен примет дальнейшего роста. Говорить об историческом буддизме я предоставляю ученым, моя же цель — рассмотреть буддизм не только в историческом аспекте, но и как живую потребность настоящего, как динамическую силу Дальнего Востока.

    Среди многочисленных буддийских сект — особенно тех, которые выросли в Китае и Японии, — мы находим один уникальный орден, претендующий на то, что он передает сущность духа буддизма непосредственно от его автора, причем без помощи какого-либо тайного документа или таинственного обряда.

    Этот орден — один из самых значительных в буддизме не только с точки зрения его исторической важности и духовной жизненности, но и с точки зрения непревзойденной оригинальности и притягательной силы.

    Научное название этого пути — «Сердце Будды» («Буддха-хридайя»), а более популярное — «дзэн». Позже мы объясним, что «дзэн» и «дхьяна» — не одно и то же, хотя «дзэн» — это китайская транслитерация этого слова с санскрита («чань-на» — по китайски, «дзэнна» — по-японски).

    В истории религии эта школа уникальна во многих отношениях. Ее доктрины в теоретическом виде могут показаться спекулятивным мистицизмом, но они представлены таким образом, что только посвященные, посредством долгой тренировки действительно достигшие прозрения на этом пути, могут понять их подлинный смысл.

    Для тех, кто не обрел этого проникновения знания, то есть для тех, кто не испытывает дзэна в повседневной деятельности жизни, его учение или, скорее, изречения, принимают непонятный и даже загадочный смысл.
    Такие люди, расценивая дзэн, так или иначе, с точки зрения понятий, считают его абсолютно абсурдным и бессмысленным, или намеренно запутанным с целью скрыть его глубокие истины от непосвященных.

    Однако последователи дзэна говорят, что его кажущиеся парадоксы не придуманы специально для того, чтобы их авторы могли скрываться за ширмой обскурантизма. Эти парадоксы возникли потому, что язык человека является очень плохим средством для выражения глубочайших истин, истины эти не могут быть превращены в предмет, умещающийся в узкие рамки логики.

    Они должны быть пережиты в бездонной глубине души, после чего они впервые станут осмысленными. Фактически же нет более ясных и более откровенных выражений, которыми когда-либо пользовались люди для выражения своих внутренних переживаний.

    «Уголь черный» — это довольно ясно; но дзэн протестует: «Уголь не черный» — и это тоже довольно ясно, и даже яснее, чем первое утверждение. Но чтобы понять это, нужно углубиться в суть вопроса.

    В связи с этим личный опыт в дзэне — это все. Никакие идеи не понятны тем, у кого они не подкреплены личным опытом. Это ясно, как божий день. У ребенка нет никаких идей, так как его ум еще не развился настолько, чтобы воспринимать мир посредством идей.
    Если бы они у него были, то они, вероятно, представляли бы собой нечто такое абсурдное и нелепое, что не может иметь никакой связи с действительностью.
    Поэтому, чтобы достичь самого ясного и полного понимания вещи, нужно иметь личный опыт.
    Если же вопрос касается самой жизни, то здесь личный опыт крайне необходим. Без такого опыта ничто, связанное с ее сутью, никогда не может быть осознано и правильно понято.

    Основой всех понятий является простой, непосредственный опыт. Этому опыту дзэн придает самое большое значение, считая его фундаментом, и над ним он сооружает здание из слов и понятий, как это видно в литературе, называемой «Записями бесед» («гороку», «юй-лу»).

    Хотя «здание» и содержит в себе средство достижения сокровенной реальности, оно все же носит искусственный характер, а потому теряет свое значение, если само принимается за высшую реальность. Природа человеческого разума принуждает нас не возлагать больших надежд на это «здание».

    Дзэн в принципе далек от всякого рода мистификаций, но те, кто не решил центральной проблемы жизни, не могут не видеть ее в нем. Однако стоит только добраться до «фундамента» — и то, что казалось мистификацией, сразу исчезнет и в то же время обнаружится просветление, называемое «сатори».


    Итак, дзэн самым серьезным образом настаивает на необходимости внутреннего духовного опыта. Он не придает большого значения священным сутрам или их толкованиям мудрецами и учеными. Личный опыт прямо противопоставляется авторитетам и внешнему откровению, а самым практическим методом достижения духовного просветления последователи дзэна считают практику дхьяна, называемой в Японии «дзадзэн», («дза» означает «сидеть», а «дзадзэн» можно, в общем, перевести как «сидеть в медитации».

    Точный перевод будет дан позже в связи с описанием зала для медитации (дзэндо: чань-тан в IV части), а сокращенно — просто дзэн.
    Здесь необходимо сказать несколько слов в отношении той тренировки, которую проходят последователи дзэна для достижения духовного прозрения, о котором упоминалось раньше и которое составляет основу дзэна, так как именно в этом отношении дзэн в принципе отличается от всех других форм мистицизма.

    Для большинства мистика — такое сугубо личное, духовное переживание — является чем-то изолированным и неожиданным. Христиане используют молитву, умерщвление плоти или своего рода созерцание с целью вызвать в себе наступление этого состояния, а его дальнейшее развитие предоставляют божественной милости.

    Но поскольку дзэн не видит в таких вещах сверхъестественного посредничества, то методы его духовной практики отличаются практичностью и систематичностью. Уже в древнем Китае ясно намечалась такая тенденция и со временем, в конце концов, образовалась стройная система.

    В настоящее время последователи дзэна имеют в своем распоряжении эффективные методы духовной практики для достижения своей цели. В этом заключается практическая ценность дзэна.
    В то время как, с одной стороны, дзэн в высшей степени абстрактен, его методологическая дисциплина, с другой, — приносит огромную пользу человеку и определяет его мораль.

    Когда дзэн выражается в нашей повседневной практической жизни, мы иногда забываем о его отвлеченности, и тогда-то как нельзя ярче и проявляется его действительная ценность, так как дзэн находит невыразимо глубокую мысль даже в таких простых вещах, как поднятый вверх палец или простое приветствие, обращенное друг к другу, случайно встретившихся на улице. В дзэне самое реальное — это самое абстрактное и наоборот.

    Вся система практики, принятая дзэном, является продуктом этого основного духовного переживания. Я сказал, что дзэн мистичен, — да иначе и быть не может, так как дзэн является основой восточной культуры.

    Именно этот мистицизм часто мешает Западу измерить глубину восточного ума в связи с тем, что по природе своей мистицизм отрицает логический анализ, а логичность является основной чертой западного ума.

    Восточный ум синтетичен, он не придает слишком большого значения несуществующим подробностям, а стремится, скорее, к интуитивному постижению целого. Поэтому восточный ум, если мы допустим, что таковой существует, не находит ясного и определенного выражения.

    В нем нет того индекса, который бы сразу раскрывал его содержание постороннему уму. Мы видим перед собой нечто, так как его невозможно игнорировать, но как только мы попытаемся охватить это нечто своими руками для того, чтобы рассмотреть его лучше, оно ускользает от нас и мы теряем его из виду.

    Дзэн до смешного неуловим. Это, конечно, не является следствием того, что восточный ум сознательно и преднамеренно стремится скрыть свои тайны от постороннего ума. Неуловимость и неизмеримость являются, так сказать, самой природой восточного ума. Поэтому, чтобы понять Восток, мы должны понять мистицизм, то есть — дзэн.

    Следует помнить, однако, что мистицизм бывает разный: рациональный, иррациональный, отвлеченный и оккультный, разумный и фантастический. Когда я говорю, что Восток мистичен, я не имею в виду фантастичности, иррациональности или всякого выхода из рамок интеллектуального постижения.

    Я хочу лишь сказать, что восточному уму присущи спокойствие, тишина и невозмутимость. Кажется, что он постоянно соприкасается с вечностью. Однако эта тишина и умиротворенность вовсе не подразумевают простой праздности и бездеятельности.

    Эта тишина не походит на тишину пустыни, лишенной всякого живого. Это тишина «бездонной пропасти», в которой исчезают все контрасты и условности. Это тишина Бога, углубившегося в созерцание своего прошлого, настоящего и будущего творений: Бога, сидящего неподвижно на троне абсолютного единства и целостности.

    Она походит на «тишину грома», произведенного молнией двух противоположных
    электрических зарядов. Эта тишина присутствует во всем восточном.

    Тех, кто принимает ее за разложение и смерть, остается только пожалеть, так как в этой вечной тишине заключен вулкан активности, который низвергается в них... Вот, что я имею в виду, когда говорю о мистицизме восточной культуры.

    Можно с полной уверенностью сказать, что распространение такого рода мистицизма в основном явилось следствием влияния дзэна.

    Поскольку буддизму было суждено развиться на Дальнем Востоке, с целью удовлетворения духовных чаяний народа, то он неизбежно должен был перерасти в дзэн. Индийцам также присущ мистицизм, но их мистицизм слишком отвлечен, слишком созерцателен и слишком сложен, и, кроме того, он, кажется, не имеет действительной, живой связи с практическим миром частностей, в котором мы живем. Дальневосточный мистицизм, наоборот, отличается прямотой, практичностью и удивительной простотой.

    Он не мог стать не чем иным, как дзэном. Все буддийские секты в Китае, а также и в Японии, безошибочно указывают на свое индийское происхождение, так как их метафизическая сложность, пространные трактаты, абстрактность идей, их проникновение в исток всего и разностороннее толкование вещей, относящихся к жизни, носят явно выраженный индийский характер, а не китайский или японский.
    Всякий, кто знаком с дальневосточным буддизмом, сразу увидит это.

    Примером тому могут служить чрезвычайно сложные ритуалы секты сингон , а также ее тщательно разработанная система «мандала», посредством которой ее последователи пытаются объяснить строение Вселенной.

    Никакой китайский или японский ум никогда бы не изобрел такой сложной философской системы, не подвергнувшись влиянию индийской мысли. Другим примером являются в высшей степени отвлеченные философские системы садхъямика, тэндай (тянь-тай) или кэгон (хун-ян, аватамаска).

    Их абстрактность и проникновенная острота логики поистине удивительны. Все это ясно указывает на то, что все эти дальневосточные буддийские секты в основе своей импортированы.
    И когда, после обзора основных направлений буддизма, мы приходим к дзэну, мы вынуждены признать, что его простота и непосредственность, его прагматическая тенденция и тесная связь с повседневной жизнью резко отличаются от всех других буддийских сект.

    Основные идеи дзэна, несомненно, те же, что и в буддизме, и нельзя не признать, что они всего-навсего лишь получили свое естественное дальнейшее развитие, но это развитие имело целью удовлетворить потребности народа Дальнего Востока, психологии которого присущи свои особые черты.

    Дух буддизма в этом случае спустился со своих метафизических высот, чтобы стать практической наукой жизни.
    Дзэн является результатом этого. Поэтому, я осмелюсь сказать, что дзэн — это систематизация или, скорее, кристаллизация всей философии, религии и самой жизни Дальнего Востока, и в особенности Японии.

    2. ЧТО ТАКОЕ ДЗЭН?

    Прежде чем приступить к более детальному изложению учения дзэн, которое последует далее, позвольте мне ответить на некоторые вопросы, касающиеся истинной природы дзэна, которые часто задают критики.

    Является ли дзэн, как и большинство буддийских учений, философской системой, которая носит высокий интеллектуальный и глубокий метафизический характер?
    Во вступлении было сказано, что в дзэне мы находим всю философию Востока в кристаллизованном виде, но из этого не следует, однако, что дзэн является философской системой в обычном смысле слова.

    Дзэн решительно не является системой, основанной на логическом анализе. Скорее он является антиподом логики, под которой я имею в виду дуалистический образ мышления.

    Дзэн не лишен, конечно, умственного элемента, то есть дзэн — это ум в целом, и в нем мы находим много вещей; но ум этот не представляет собой нечто составное, разделяющееся на множество качеств и не оставляющее за собой ничего после такого разделения.

    Дзэн не учит нас ничему в смысле умственного анализа, а также не предлагает никакой определенной доктрины в качестве руководства для своих последователей. В этом отношении дзэн, если можно так выразиться, произволен.

    Последователи дзэна могут иметь свои доктрины, но эти, доктрины носят сугубо личный, индивидуальный характер и не обязаны своим возникновением дзэну.

    Поэтому дзэн не имеет дела с какими-либо «священными писаниями» или догматами, а также не содержит в себе никаких символов, посредством которых раскрывалось бы его значение.

    В таком случае, если бы меня спросили, чему учит дзэн, я ответил бы, что он ничему не учит. Какие бы учения ни содержались в дзэне, они исходят только из умов
    их создателей. Мы сами себе создаем учения.

    Дзэн только указывает путь. Если этот факт, сам по себе, не есть учение, то в дзэне, положительно, нет никаких специально созданных принципиальных доктрин или какой-либо основной философской системы.

    Дзэн претендует на свое родство с буддизмом, но все буддийские учения содержащиеся в сутрах и шастрах, с точки зрения дзэна, не больше, чем макулатура, польза которой состоит лишь в том, что с ее помощью можно только смахнуть пыль с интеллекта, но не больше.

    Не думайте, однако, что дзэн — это нигилизм. Всякий нигилизм — это самоуничтожение, не имеющее конца. Негативизм разумен, как метод, но высшая истина — это утверждение.
    Когда говорят, что дзэн не имеет никакой философии, что он отрицает всякий авторитет, что он отбрасывает всю так называемую «священную литературу», не следует забывать, что в самом этом отрицании уже содержится нечто совершенно положительное и бесконечно утверждающее. Дальше, по мере изложения предмета, это станет яснее.

    Является ли дзэн религией?

    Это не религия в популярном понимании, так как в дзэне нет бога, которому можно было бы поклоняться, нет также никаких церемониальных обрядов, ни земли обетованной для отошедших в мир иной, и, наконец, в дзэне нет также такого понятия, как душа, о благополучии которой должен заботиться кто-то посторонний, и бессмертие которой так сильно волнует некоторых людей. Дзэн свободен от всех этих догматических и религиозных затруднений.

    Набожный читатель может быть потрясен, услышав, что в дзэне нет Бога, но это не значит, что дзэн отрицает существование Бога. Дзэн не имеет дела ни с утверждением, ни с отрицанием. Когда что-либо отрицается, то само отрицание уже включает в себя противоположный элемент.

    То же самое может быть сказано и об утверждении. В логике это неизбежно. Дзэн стремится подняться выше логики и найти высшее утверждение, не имеющее антитезы.

    Поэтому дзэн не отрицает Бога, не утверждает его существования, так что в дзэне нет такого Бога, к которому привыкли еврейские и христианские умы. Дзэн в равной мере не является ни религией, ни философией.

    Что касается тех различных изображений и статуй Будд, бодхисаттв, дзэна и других существ, которые можно встретить в храме дзэна, — это не больше, чем куски дерева, камня или металла.

    Я их могу сравнить с прекрасными цветами в своем саду. Я могу выбрать, например, камелии в полном цвету и поклоняться им, если захочу, — дзэн вполне допускает это. В таком поклонении нисколько не меньше религии, чем в поклонении статуям различных буддийских богов, а также в ритуале омовений святой водой или символического вкушения плоти и крови Христа.

    Все эти церемонии считаются большинством так называемых «религиозных людей» чем-то похвальным и священным, но в свете дзэн — это условности. Дзэн берет на себя смелость заявить: безупречные йоги не погружаются в нирвану, а нарушающие обет монахи не попадают в ад.

    Для обыкновенного ума это стоит в противоречии с общепринятыми законами морали, но здесь также заключается истина и жизнь в дзэне. Дзэн — это дух человека. Дзэн верит во внутреннюю чистоту этого духа и его божественность.

    Все, что неестественно прибавляется или с силой вырывается, вредит целостности духа. Поэтому дзэн решительно против всяких религиозных условностей. Его религия, однако, налицо. Тот, кто поистине религиозен, с удивлением обнаружит, что, в конце концов, в варварских утверждениях дзэна содержится так много религии. Но сказать, что дзэн — это религия в том смысле, как ее понимают христиане или магометане, будет ошибкой.

    Для большей ясности я процитирую следующее:
    Говорят, что когда Шакьямуни родился, он подняв одну руку к небу, а другой указывая на землю, произнес: «Над небом и под небом я единственный достоин почитания».

    Уммон Бун-эн, основоположник уммонской школы дзэна, комментирует это высказывание следующими словами: «Если бы я находился с ним рядом в тот момент, когда он произносил эти слова, я бы несомненно убил его одним ударом и швырнул бы труп в пасть голодной собаке».

    Что могли бы подумать скептики о таких безумных нападках на духовного вождя? Однако один из учителей дзэна, последователь Уммона, говорит: «В действительности это показывает, как Уммон желает служить миру, жертвуя всем, что он имеет: телом и умом. Какую огромную благодарность, должно быть, чувствовал он в ответ на любовь Будды».

    Не следует также путать дзэн с той формой медитации, которую практикуют последователи «Новой мысли» или «Христианской науки», а также с медитацией индийских саньясинов или каких-либо других буддистов.

    Дхьяна в обычном понимании не соответствует практике, имеющей место в дзэне. Человек может размышлять над религиозными и философскими
    проблемами в процессе практики дзэна, но это носит лишь случайный характер: сущность дзэна совсем не в этом.

    Его цель — посредством проникновения в истинную природу ума так повлиять на него, чтобы он стал своим собственным господином. Такое проникновение в истинную природу ума или души является основной целью дзэн-буддизма.

    Поэтому дзэн — это нечто большее, чем медитация или дхьяна в обычном смысле этого слова. Практика дзэна имеет целью открыть око души — и узреть основу жизни.
    Для медитации человеку необходимо сосредоточить на чем-то мысль, например, на божественном единстве, безраздельной божественной любви или непостоянстве вещей. Но это — как раз то, чего дзэн желает избежать.

    Нет ничего другого, на чем бы дзэн так сильно настаивал, как на достижении свободы, то есть свободы от всех неестественных помех и условностей. Медитация — это состояние, вызываемое искусственно, она не является естественным свойством ума. О чем размышляют птицы поднебесные?


    О чем размышляют морские твари? — Они летают, они плавают. Разве этого не достаточно? У кого есть желание размышлять над единством бога и человека? Или над ничтожностью этой жизни? Кто желает быть связанным по рукам и ногам средь бела дня всякого рода медитациями, вроде медитаций над милостью божественного существа или вечностью огня ада?

    Мы можем сказать, что христианство монотеистично, а веданта пантеистична, но ничего подобного нельзя сказать о дзэне. Дзэн ни монотеистичен, ни пантеистичен. Дзэн отрицает подобного рода подразделение. В связи с этим в дзэне нет объекта, на котором можно было бы сосредоточить мысль.

    Дзэн — это облако, кочующее в небе. Его ничто не удерживает и не останавливает, оно движется туда, куда захочет. Никакие медитации не удержат дзэн на одном месте. Медитация — это не дзэн. Ни пантеизм, ни монотеизм не могут дать дзэну объекта для медитации.

    Если бы дзэн был монотеистичен, то его последователи, вероятно, размышляли бы над единственной вещью, в которой все различия и контрасты, содержащиеся во всепроникающем божественном свете, совершенно исчезают. Если бы он был пантеистичен, то в его свете каждый даже самый невзрачный цветок в поле должен бы был отражать божественное великолепие.

    Но вот что говорит дзэн: «После того, как все вещи сведены к единому, к чему тот единый может быть сведен?» дзэн ставит целью освободить ум от всяких препятствий. Даже сама идея единства и целостности является препятствием или капканом, который угрожает естественной свободе духа.

    Поэтому дзэн не предлагает нам сосредоточивать свои мысли на идее того, что собака — это Бог, что Бог скрывается даже за тремя фунтами хлопка. Если дзэн сделает это, то он примкнет к определенной философской системе, и тогда это будет уже не дзэн. В дзэне достаточно чувствовать, что огонь горячий, а лед холодный, так как когда нам холодно, мы радуемся огню.

    Как говорит Фауст, «чувство превыше всего». Все наши теории далеки от реальности. Но слово «чувство» здесь следует понимать в самом глубоком смысле, то есть чувство в его чистейшей форме. Даже если мы вообще назовем это чувством, то это будет уже не дзэн. Дзэн выше всяких понятий.

    Поэтому его трудно уловить.
    В связи с этим, какую бы медитацию дзэн ни предлагал, вещи следует воспринимать такими, каковы они есть, то есть снег — белым, а ворону — черной.

    Когда мы говорили о медитации, в большинстве случаев мы имели в виду абстрактное мышление, то есть концентрацию на обобщенном понятии, которое, естественно, не всегда непосредственно связано с конкретной жизнью. Дзэн допускает восприятие и чувство, но не абстракцию и медитацию.

    Дзэн проникает вглубь и в конце концов теряется в погружении, а медитация, наоборот, носит ярко выраженный дуалистический характер и, следовательно, неизбежно страдает поверхностностью.

    Один критик считает дзэн «буддийским двойником» духовных упражнений св. Игнатия Лойолы. Он проявляет большую склонность объяснить буддизм языком христианства, и это только один из множества примеров. Тот, кто ясно представляет, что такое дзэн, сразу увидит неудачность такого сравнения.

    Даже не углубившись в детали, видно, что практика дзэна не имеет ни малейшего сходства с теми упражнениями, которые были предложены св. Игнатием, основателем Общества Иисуса. Размышления и молитвы св. Игнатия, с точки зрения дзэна, — это не больше, чем воздушные замки, построенные его воображением для набожных людей, и в действительности они походят на колонну из горшков, поочередно поставленных на голову. Тут нет истинного духовного достижения.

    Однако можно сказать, что такие «духовные упражнения» чем-то напоминают медитации хинаяна-буддизма, такие как «Пять средств, успокаивающих ум», «Девять размышлений о порочности» или «Шесть или девять предметов памяти».

    Иногда дзэн называют даже «убийством ума». Это сравнение принадлежит Гриффису, известному автору «Религии Японии». Я не знаю, что он имеет в виду под «убийством ума». Может быть, то, что дзэн убивает всякую умственную деятельность за счет концентрации мысли на чем-то одном.

    Или это просто погружение в сон.
    Рейшауэр в своей книге почти соглашается с Гриффисом, называя дзэн «мистическим самоопьянением». Имеет ли он в виду опьянение так называемым «высшим я» или «опьянение богом», о котором говорит Спиноза.

    Хотя Рейшауэр и не раскрывает в должной мере значения слова «опьянение», он, вероятно, имеет в виду, что дзэн уделяет слишком много внимания мысли о «высшем я» или конечной реальности в мире конкретного.

    Удивительно, до какой степени поверхностны и некритичны взгляды некоторых критиков дзэна. В действительности же в дзэне нет даже такого понятия, как ум, который нужно убивать. Поэтому ни о каком «убийстве ума» и речи быть не может. Дзэн также не упоминает ни о каком «опьяняющем я», в котором можно было бы найти убежище.

    Дзэн поистине неуловим в отношении его внешних аспектов. Если вы думаете, что уловили его, то знайте, что это уже не дзэн. Издали он кажется легкодоступным, но как только вы подойдете к нему, вы увидите, что он отдалился от вас еще больше. Поэтому до тех пор, пока вы не уделите несколько лет тщательным поискам понимания его основных принципов, не надейтесь, что вам удастся уловить его истинную суть.

    Виктор Гюго говорит: «Чтобы подняться к Богу, нужно погрузиться внутрь», а по словам Ричарда Сент-Виктора: «Если ты хочешь познать Божественные тайны, познай тайны своего собственного духа».

    Но когда эти глубокие тайны раскрываются, то всякое «я» исчезает. Куда же в таком случае вам останется подниматься, если нет ни «духа», ни «бога», чьи тайны нужно постигать.

    Вы спросите, почему? Да потому, что дзэн — это бездонная пропасть. Дзэн утверждает (хотя и не совсем обычным образом), что «в действительности ничего не существует во всех трех мирах: так где же вы хотите видеть ум или дух (синь)? По своей природе четыре элементарные стихии не содержат ничего, кроме пустоты, где же тогда убежище Будды — посмотрите же.

    Истина непосредственно раскрывается перед вашим взором. Вот и все, чего вы еще хотите? Разве этого не достаточно?».

    Минутное колебание — и дзэн может быть безвозвратно потерян. И как бы ни старались все Будды прошлого, настоящего и будущего помочь вам снова ухватиться за него, он будет уже на недосягаемом расстоянии. «Убийство ума», «самоопьянение» — смешно, не правда ли.

    Дзэну, поистине, некогда беспокоиться по поводу такого рода «критических» замечаний. Критики могут сказать, что дзэн приводит ум в гипнотическое состояние и делает его бессознательным и что таким, мол, образом излюбленная буддийская доктрина пустоты (шуньята ) воплощается в жизнь.

    Суть этой доктрины, по их мнению, состоит в том, что субъект не осознает ни объективного мира, ни самого себя, растворяясь в беспредельной пустоте.

    Такое толкование также неправильно. Верно то, что в дзэне можно найти выражения, которые предполагают и подобного рода толкование, но чтобы понять дзэн, мы должны сделать здесь скачок: «Беспредельную пустоту нужно пройти.

    Субъект должен пробудиться от бессознательности, если он не хочет быть заживо похороненным. Дзэн достигается только тогда, когда «самоопьянение» прекращается, и «пьяница» в действительности пробуждается в сознании своей сокровенной глубины. Если следует «убивать» ум, то предоставьте эту работу дзэну, так как он же и воскресит труп до состояния вечной жизни».

    «Родитесь заживо, очнитесь от грез, восстаньте из мертвых, о вы, пьяницы, — вот к чему призывает дзэн. Не пытайтесь поэтому узреть дзэн с завязанными глазами».
    Я бы мог привести еще массу примеров подобного рода «критических» замечаний, но думаю, что вышеперечисленных будет вполне достаточно для того, чтобы читатель не представлял себе дзэна в таком мрачном виде.

    Основная идея дзэна — войти в контакт с внутренними процессами нашего существа, причем сделать это самым прямым образом, не прибегая к чему-либо внешнему или неестественному. В связи с этим все, что связано с внешней стороной, в дзэне отрицается, так как единственный авторитет в нем — это наша собственная внутренняя природа.

    Это верно в самом прямом смысле этого слова. Даже рассудочная деятельность не может считаться чем-то конечным или абсолютным. Наоборот, она препятствует уму вступить в прямую связь с самим собой. Миссия интеллекта — служить в качестве посредника, а дзэн не имеет ничего общего с посредничеством, за исключением тех случаев, когда дело касается общения с другими людьми. По этой причине дзэн считает, что все теоретические трактаты и руководства условны и отвлечены и не содержат всей полноты истины.

    Дзэн стремится ухватить самую суть жизни самым решительным и непосредственным образом. Дзэн обнаруживает свое духовное родство с буддизмом, но в действительности он сам является духом всех религий и философий. Если до конца понять дзэн, ум придет в состояние абсолютного покоя, и человек станет жить в абсолютной гармонии с природой.

    Чего еще тогда останется желать?
    Некоторые заявляют, что поскольку дзэн носит ярко выраженный мистический характер, то он не может претендовать на уникальность в истории религий. Может быть и так, но дзэн — это мистицизм особого рода.

    Он мистичен в том смысле, что солнце светит, что цветы цветут, что я слышу, как с улицы доносятся звуки барабанного боя. Если все это можно назвать мистикой, то такого в дзэне сколько угодно. Когда однажды одного учителя дзэна спросили, что такое дзэн, он ответил: «Ваши повседневные мысли».

    Разве это не ясно и не предельно откровенно? Дзэн лишен всякого духа секретности. Христиане, в равной мере, как и буддисты, могут практиковать его. В одном и том же океане и мелкая и крупная рыба чувствуют себя превосходно. Дзэн — это океан. Дзэн — это воздух. Дзэн — это горы. Это гром и молния, это весенний цветок, знойное лето и снежная зима и даже больше того: дзэн — это человек.

    Какие бы формальности, условности и излишества ни наслаивались на дзэн за его долгую историю, его жизненный родник не иссяк. Главная заслуга дзэна заключается в том, что он верит в способности человека, отбросив всякие предвзятости и ограничения, проникнуть в основу самой жизни.

    Как уже было сказано раньше, уникальность дзэна в том виде, в каком он практикуется в Японии, заключается в систематической тренировке ума. Обычный мистицизм страдает излишней импульсивностью и оторванностью от нашей повседневной жизни. В этом смысле дзэн революционен.


    Он небо опустил на землю. Под его влиянием мистицизм перестал быть мистицизмом. Это уже больше не случайный продукт сверхнормального ума. Дзэн проявляется в самой обычной и неинтересной жизни простого человека, погруженного в шум и сутолоку. Дзэн предлагает систематическую тренировку ума и учит видеть нечто даже в этом кипучем котле.

    Он открывает человеку величайшую тайну жизни в ее ежедневном и ежечасном проявлении. Сердце человека начинает биться в такт с сердцем вечности. Дзэн открывает нам врата земного рая, причем такое чудесное духовное пробуждение происходит не за счет изучения какой-либо доктрины, а вследствие простого и непосредственного утверждения истины, лежащей в основе нашего существа.


    Чем бы дзэн ни являлся, он практичен, прост и в то же время очень жизненн. Один древний учитель дзэна, желая показать, что такое дзэн, поднял вверх палец, другой — толкнул ногой шар, а третий — ударил вопрошающего по лицу.

    Если истина, заключенная в глубине нашей природы, может быть таким образом продемонстрирована, то разве нельзя назвать дзэн самым практичным и прямым методом духовной тренировки, к которому когда-либо и где-либо прибегала религиозная школа?

    А разве этот метод не является в высшей степени практичным и оригинальным? Ведь на самом деле дзэн не может не быть творческим и оригинальным, так как он имеет дело не с понятиями, а с подлинными жизненными фактами.

    Если подходить к нему с точки зрения понятий, то поднятый вверх палец является самым обычным случаем в жизни каждого человека. Но дзэн обнаруживает в этом акте божественный смысл и творческую жизненность.

    Ввиду того, что дзэн видит эту тайну даже в нашем условном и связанном понятии существования, мы должны признать за ним право на существование.
    Может быть следующие цитаты из письма Энго Букквы в какой-то мере ответят на поставленный в начале главы вопрос — что такое дзэн.

    «Он непосредственно перед вами в это мгновение, я передаю его вам во всей полноте. Для умного человека одного слова достаточно, чтобы направить его к истине, но даже в этом случае может вкрасться ошибка. Это возможно тогда, когда истина эта выражена посредством пера и бумаги, либо облечена в форму софизма; в этих случаях она еще дальше ускользает от нас.

    Великая истина дзэна живет в каждом. Загляните внутрь и ищите ее там, не прибегая к чьей-либо помощи. Ваш собственный разум выше всяких форм. Он свободен, покоен и блажен. Он вечно проявляется в ваших шести чувствах и четырех стихиях (элементах). Все озарено его светом.

    Отбросьте двойственность, связанную с субъектом и объектом, забудьте то и другое, поднимитесь выше интеллекта, отделите себя от рассудка, проникая непосредственно в глубины разума Будды, вне которого нет ничего реального.

    Вот почему Бодхидхарма, когда он пришел с запада, просто провозгласил: «Моя доктрина единственная в своем роде, потому что она имеет дело непосредственно с душой человека. Она не усложняется каноническими учениями. Это непосредственная передача истины».

    Дзэн не имеет ничего общего с буквами, словами или сутрами. Он просто требует от вас непосредственного постижения истины, в которой вы сможете найти свое мирное убежище.
    Если разум помрачен, понимание нарушено, если вы верите в реальность вещей и ограничиваетесь умозрительностью, если вам приходится бороться со стихией, погружаясь в болото предрассудков, то дзэн навсегда останется в тумане.
    Мудрец Сэкисо Кэйсе сказал: «Оставьте все ваши страстные стремления. Забудьте детские забавы. Превратитесь в куски безупречной глины.

    Пусть вашей единственной мыслью будет вечность. Станьте подобием холодного и безжизненного пепла или старого подлампадника над заброшенной могилой...
    Обладая простой верой в это, упражняйте, соответственно, свое тело и ум, превращая их в лишенные жизни куски камня или дерева.

    Когда будет достигнуто состояние полной неподвижности и бессознательности, все признаки жизни исчезнут, но вместе с ними исчезнут также и все ограничения. Никакая мысль не будет беспокоить ваше сознание. И вдруг — о чудо! — совершенно неожиданно вас озарит божественный свет.

    Это можно сравнить с лучом света в кромешной мгле или сокровищем, найденным бедняком. Четыре стихии и пять проводников перестанут быть для вас тяжелым бременем. Вам станет так легко и свободно. Все ваше существо лишится всяких ограничений.

    Вы почувствуете себя свободным, легким и прозрачным. Ваш просветленный взор проникнет в самую природу вещей, которые отныне станут для вас подобием множества сказочных цветов, воздушных и неосязаемых. Так проявляется наше простое «я», наша истинная первозданная природа, во всей своей удивительной прекрасной наготе.

    Перед нами остается только одна прямая и беспрепятственная Дорога. И все это достигается тогда, когда мы отрекаемся от всего: тела, жизни и всего того, что принадлежит нашей внутренней природе.

    Именно здесь мы обретаем мир, спокойствие, уравновешенность и невыразимую радость. Все сутры и шастры — это не больше, чем попытка передать эту истину. Все святые прошлого и настоящего делали все, что могли для этого, и не достигли никакой другой цели, кроме как указали путь к ней. Мы как бы открываем дверь сокровищницы. Когда она открыта, мы получаем доступ ко всему, что там есть.

    Все драгоценности принадлежат теперь нам. А разве сокровищница нашей первозданной природы поистине не велика? Все эти богатства ждут своего использования. Вот что имеется в виду под словами: «Однажды достигнутое вечно с вами, до скончания времени».

    Однако в действительности ничего не достигнуто, но в то же самое время это «ничто» и есть истинное достижение».
  6. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    3. ДЗЭН-БУДДИЗМ

    Со времен Бодхидхармы, пришедшего в Китай с запада, то есть из Северной Индии, подвергаясь спокойному и систематическому развитию в течение более двух столетий, дзэн-буддизм прочно обосновался на земле конфуцианства и даосизма в виде учения претендующего на: особое откровение без посредства Св. Писаний;
    независимость от слов и букв; прямой контакт с духовной сущностью человека;
    постижение сокровенной природы человека и достижение совершенства Будды.

    Точно неизвестно, кто и когда сформулировал эти четыре строчки, характеризующие учение дзэн-буддизма. Дзэн начал по-настоящему овладевать умами китайцев примерно во времена расцвета династии Тан.

    Исторически принято считать, что его основу заложил сам Бодхидхарма, но признанию в этом учении великой духовной силы во времена правления Тан и следовавших за ней других династий оно обязано Эно и его последователям.

    Они особо подчеркивали тот факт, что дзэн совершенно не связан с какой-либо буквой, то есть интеллектуализмом, и что он обеспечивает прямой контакт с духом, который и есть реальность.

    Я предлагаю теперь проанализировать вышеприведенные четыре строчки и посмотреть, что составляет основу этого учения.
    «Особое откровение без посредства Св. Писаний» вовсе не говорит о существовании эзотерического буддизма, известного под названием «дзэн».

    Эта фраза имеет тот же смысл, что и последующая, которая утверждает «независимость от слов и букв», где «буквы» или «Св. Писание» означают понятие и все связанное с ним.

    Дзэн презирает слова, понятия и доводы, основанные на них. Он считает, что уже с самого начала нашей сознательной жизни мы избрали неверный путь излишнего умствования. Мы обычно производим на свет слишком много идей и слов, принимая их за действительность. Они так глубоко укоренились в нашей природе, что мы не мыслим жизни без них.

    Мы считаем, что слова — это все, а опыт — ничто, или по крайней мере что-то второстепенное и, рассуждая так, мы привыкли судить о жизни и исчерпывать таким образом источники творческого воображения.

    Дзэн, как и всякая истинная религия, стоит за непосредственное восприятие реальности. Он предлагает напиться из источника жизни вместо того, чтобы довольствоваться всякими слухами о нем.

    Последователь дзэна не может успокоиться до тех пор, пока он своими собственными руками не почерпнет живой воды реальности, зная, что только она сможет удовлетворить жажду.

    Эта идея очень хорошо выражена в Гандавьюха-сутре (ее китайский вариант известен под названием сорокатомного кэгона):
    «Судхана спросил: «Как непосредственно достигается это освобождение? Как прийти к такой реализации?»

    Сучандра ответил: «Человек непосредственно достигает этого освобождения, когда его ум пробужден до состояния праджняпарамиты и прочно удерживается в нем. Тогда исчезают все сомнения, и он достигает самореализации».

    Судхана: Достигает ли человек самореализации, слушая беседы о праджняпарамите?
    Сучандра: Нет, потому, что праджняпарамита позволяет видеть истину непосредственно.

    Судхана: Разве услышанное не порождает мысль, а мысль человека не доходит до восприятия истины? Разве это не самореализация?
    Сучандра: Нет. Самореализации никогда нельзя достигнуть, просто слушая и думая. О, сын почтенной семьи, я проиллюстрирую это сравнение.

    Слушай. В громадной пустыне нет родников и колодцев. Жарким летом идет один путешественник с запада на восток, пересекая пустыню. Он встречает человека, идущего с востока, и спрашивает его: «Умоляю тебя, скажи, где найти место, чтобы я мог напиться, выкупаться и отдохнуть в прохладе тенистых садов? Меня измучила жажда».
    Человек с востока объясняет ему все самым подробным образом, говоря: «Когда ты пойдешь дальше на восток, ты увидишь, что дорога разветвляется на две. Иди по той, которая справа, и ты в конце концов доберешься до такого места».

    Ну, дорогой сын почтенной семьи, думаешь ли ты, что этот измученный жаждой путник с запада, слушая, как ему говорят о роднике и тенистом саде, и думая о том, что он пойдет туда как можно быстрее, утолит жажду и освежится?

    Судхана: Конечно, нет, так как он утолит жажду и освежится только тогда, когда он действительно доберется до того места, о котором ему говорили.

    Сучандра: О дорогой сын почтенной семьи, так же обстоит дело и с бодхисаттвой. Просто слушая о нем, думая о нем и умом понимая его, ты никогда не достигнешь его реализации.

    О сын почтенной семьи, пустыня означает рождение и смерть. Под человеком с запада подразумеваются все разумные существа. Жара — это всякого рода трудности, жажда — зависть и похоть, а человек с востока, который знает путь, — это Будда, или бодхисаттва, обладающий бесконечным знанием и проникший в основу всех вещей.

    Утолить жажду и освежиться — означает самому достичь реализации истины.
    А сейчас, дорогой сын почтенной семьи, я приведу другое сравнение: предположим, что Татхагата остался среди нас на период еще одной кальпы и ему удалось самым искусным образом, используя красноречие и риторику, убедить этот мир в том, что божественный нектар имеет непревзойденный вкус, восхитительный аромат и т.п. Думаешь ли ты, что все земные существа, слушая его, могли бы вкушать этот божий нектар?
    Судхана: Конечно, нет.

    Сучандра: Потому что просто слушать и думать еще недостаточно для того, чтобы постичь истинную природу праджняпарамиты.
    Судхана: Тогда какими же меткими выражениями и сравнениями может бодхисаттва помочь людям достичь реализации истины?

    Сучандра: Бодхисаттва постиг истинную природу праджняпарамиты, а его выражения являются отражениями ее. Он достиг свободы и может очень метко ее охарактеризовать и проиллюстрировать подходящими сравнениями».

    Из этого следует, что каких бы метких выражений и сравнений нам бодхисаттва ни оставил, они являются продуктом его собственного опыта, и как бы мы ни верили ему, наша вера не будет истинной до тех пор, пока мы сами не постигнем истины.

    А вот что мы читаем в Ланкаватара-сутре: «Абсолютная истина (парамита ) — это продукт внутреннего опыта, даруемого божественной мудростью (арьяджняна).

    Она выше всяких слов и разграничений, а поэтому не может быть достаточно выражена ими. Все низведенное до уровня последних условно и подвержено закону рождения и смерти. Абсолютная истина выше антитезы «я» и «не я» а слова — это продукт
    подобного рода мышления.

    Абсолютная истина — это сам дух, свободный от всех форм, внутренних и внешних, а потому никакие слова не могут описать его и никакое разграничение не сможет его обнаружить».

    «Разграничение» — это термин, который часто встречается в буддийской философии. Он означает логическое рассуждение. Согласно буддизму, антитеза «я» и «не я» лежит в основе нашего неведения относительно истинной сути нашего существования. Такая антитеза есть разграничение.

    Разграничивать — это значит быть вовлеченным в водоворот рождения и смерти, где нет ни свободы, ни нирваны, ни совершенства Будды.

    Мы можем спросить: «Каким же образом достигается освобождение, возможно ли оно и достигает ли его дзэн?»
    Когда мы говорим, что вещь существует, или, скорее, что мы живем, это означает, что мы живем в этом мире двойственности и антитез. Поэтому освободиться от этого мира — может означать уйти из него или, если возможно, отрицать его каким-либо способом.
    То и другое означает положить конец нашему существованию.

    В таком случае можно сказать, что освобождение — это самоуничтожение. Разве буддизм учит нас самоуничтожению? А ведь такое толкование часто имеет место среди тех, кто не понимает истинной цели буддизма. В действительности оно ограничено и лишено понимания буддийской логики неразграничения.

    Вот тут-то и появляется дзэн, утверждая свой собственный путь, «независимый от Св. Писаний и всякого рода букв». Следующее мондо явится иллюстрацией к тому, что я имею в виду.
    Сэкисо спросил Дого: «Когда ты умрешь и кто-нибудь спросит меня об истинной цели буддизма, что мне ответить?» Дого ничего не ответил, только позвал одного из своих слуг. Слуга сказал: «Я вас слушаю, хозяин».

    И хозяин приказал: «Наполни тот кувшин водой», — после этого он помолчал немного и, обращаясь к Сэкисо, произнес: «О чем ты меня только что спросил?» — Сэкисо повторил вопрос, после чего учитель встал и пошел прочь.

    Сэкисо был способным учеником и, несомненно, хорошо понимал учение в смысле интеллектуального понимания. Когда же он спрашивал учителя об истинной цели буддизма, то он хотел узнать, как достичь этой цели при помощи дзэна.

    Учитель отлично понимал ситуацию, и если бы он захотел объяснить суть вопроса в интеллектуально-философском плане, то он мог бы, конечно, привести цитаты из Св. Писаний, разъясняя их значение при помощи слов.

    Но он был последователем дзэна и знал о бесполезности и бесплодности такого метода. Он позвал своего слугу, который немедленно явился. Он приказал ему наполнить водой кувшин, что было моментально исполнено. Он помолчал немного, так как ему нечего было больше сказать или сделать. Истинная цель буддизма не идет дальше этого.
    Но Дого обладал добрым сердцем, даже очень добрым сердцем и попросил Сэкисо повторить свой вопрос. Сэкисо не был, однако, достаточно проницателен, чтобы уловить значение всего, что происходило прямо перед его глазами.

    По глупости он повторил вопрос, на который уже был дан ответ. Естественно, что учитель после этого вышел из комнаты. И вот этот-то неожиданный поступок учителя явился для Сэкисо ответом на поставленный вопрос.

    Некоторые могут сказать, что подобного рода ответ не дает ровным счетом ничего, так как вопрошающий по-прежнему остается в неведении и, может быть, даже еще в большем, чем раньше. Но получит ли вопрошающий сколь-нибудь большое удовлетворение от философского объяснения или определения? Он, весьма вероятно, увеличит свой умственный багаж, но рассеет ли это сомнение? — Нет.

    Его вера в буддизм от этого не возрастет. Простое накопление знаний и изношенных временем понятий в действительности является самоубийством и далеко от реального освобождения. Мы настолько привыкли к так называемым «объяснениям», что довольствуемся тем, что и как нам объясняют, и считаем, что больше уже спрашивать нечего.

    Но дело в том, что нет лучшего объяснения, чем реальный опыт и что только опыт этот нам и необходим для того, чтобы самим стать буддой. Цель буддизма — реально, в полной мере обладать этим опытом, который не нуждается в каких-либо комментариях.
    А вот другой пример тому, как в свете дзэна решается эта проблема.

    Токусан заметил однажды: «Вопрос — это ошибка, но и не спрашивать также неправильно». Это равносильно тому, что сказать: «Быть или не быть — вот в чем вопрос». Для человеческого сознания, с самого момента его возникновения, вопрос этот представляет собой и проклятие и благословение.

    Один монах из общины подошел к Токусану и поклонился ему, что делал обычно каждый ученик, желая обратиться к учителю с вопросом. Но не успел он даже совершить поклон, как Токусан ударил его. Монах, естественно, ничего не понял и выразил свой протест: «Учитель, я собирался совершить поклон.

    Почему ты меня ударил?» Учитель немедленно ответил: «Если я буду ждать, пока ты откроешь рот, то будет уже поздно». С так называемой «религиозной точки зрения» в том, о чем шла речь в этом и предыдущем мондо, нет ничего такого, что могло бы походить на набожность, веру, великодушие и любовь.

    Тогда в чем же заключается религиозность дзэн-буддизма?
    Я, однако, не буду обсуждать этот вопрос здесь. Хочу только заметить, что буддизм, включая дзэн и все другие школы, имеет свои методы, при помощи которых его последователи выражают свой духовный опыт сообразно своей психологии, образу мыслей и чувства.

    Теперь возьмем следующие две строчки, определяющие дзэн: «Прямой контакт с духовной сущностью человека» и «Постижение сокровенной природы человека и достижение совершенства Будды». Что же такое «духовная сущность человека», «сокровенная природа» и «Будда»?

    «Духовная сущность человека» не есть его обычный ум или психическая деятельность — ум, который мыслит и чувствует согласно законам логики и психологии, которые описывают нам ученые — профессора. Это нечто, лежащее за этими мыслями и чувствами. Это читтаматра, о которой говорится в Ланкаватара-сутре.

    Эта духовная сущность, или ум, и составляет нашу «сокровенную природу», то есть реальность (свабхава) или основу всех вещей. Этот ум можно сравнить с дном глубокого колодца мыслящего и чувствующего субъекта, в который мы углубляемся, производя психологические раскопки, а «сокровенную природу» — с объективным пределом, дальше которого наши раскопки уже не могут идти.

    Этот онтологический предел является и психологическим пределом и наоборот, так как когда мы достигаем одного, то мы обнаруживаем себя и в другом. Различие здесь в отправной точке. В одном случае мы углубляемся внутрь, а в другом непрерывно движемся наружу и в конечном итоге, достигаем идентичности.

    Если мы поняли, что такое ум, — мы поняли, что такое природа, так как это одно и то же.
    Тот, кто постиг природу ума и постоянно живет в совершенной гармонии с природой, и есть будда, или просветленный. Будда — это олицетворение природы.

    Таким образом, мы можем сказать, что все эти три термина — природа, ум и будда — это различные отправные пункты. По мере изменения своего месторасположения мы пользуемся то одним, то другим.
    Идеал дзэна, выраженный в вышеупомянутых четырех строчках, состоит в том, чтобы постичь реальность, не испытывая затруднений интеллектуального, морального, ритуального и какого бы ни было другого плана.

    Такое непосредственное постижение реальности представляет собой пробуждение праджни, или трансцендентальной мудрости. Пробужденная праджня называется праджняпарамитой (по-японски — ханнъя-хараммицу ). Эта трансцендентальная мудрость дает ответ на все вопросы духовной жизни.

    Из этого следует, что мудрость — это не интеллект в обычном смысле слова. Она стоит выше всякого рода диалектики. Это не аналитическое мышление, работа которого сугубо последовательна. Это прыжок через бездну дуализма и противоречий. Поэтому достижение парамиты образно называют «достижением другого берега».
    Так как пробуждение праджни представляет собой прыжок через интеллектуальный барьер, то это есть акт воли. Но в связи с тем, что она проникает в саму природу, она не лишена и интеллектуального элемента.

    Праджня — это одновременно воля и интуиция. Вот почему дзэн очень тесно связан с развитием воли. Порвать узы неведения и разграничения — нелегкая задача, ее нельзя выполнить без максимального усилия воли.

    Вися над пропастью и держась руками за единственную ветку дерева, называемого интеллектом, добровольно разжать руки и броситься в бездну, зная, что она не имеет конца, — разве это не требует невероятного усилия со стороны того, кто пытается измерить глубину духовной бездны?

    Одного монаха — дзэн-буддиста — спросили, глубоки ли воды дзэна. В ответ на это монах чуть не сбросил того, кто задал этот вопрос, с моста, по которому они шли, в бурную реку, но другой товарищ удержал его. Монах хотел посмотреть, как вопрошаемый сам отправится ко дну дзэна и измерит его глубину согласно своей собственной мере.

    Этот прыжок каждый должен совершить самостоятельно и все, что могут сделать посторонние, — это помочь понять тщетность всякой помощи извне.
    В этом отношении дзэн тверд и безжалостен (по крайней мере с внешней стороны).
    Вышеупомянутый монах, который хотел сбросить в воду вопрошающего, был учеником Ринзая, одного из величайших в истории династии Тан адептов дзэна в Китае.

    Этот монах однажды спросил своего учителя о сущности буддизма. Учитель немедленно встал, подошел к нему,
    крепко схватил его за горло и воскликнул: «Говори! Говори же!»
    Что мог произнести несчастный, смущенный неофит, находясь в таком положении? Фактически он ожидал совсем другого.

    Он думал, что учитель будет сам говорить, а не заставит его. Он вообразить даже не мог такой «непосредственности» учителя. Он не знал, что сказать и что делать, и стоял будто в экстазе. И только тогда, когда он собрался поклониться учителю, о чем напомнили ему его товарищи, на него снизошло просветление, и он понял значение Св. Писаний и всего того, что только что произошло.

    Даже тогда, когда дано разумное объяснение, понимание представляет собой внутренний рост, а не внешнее добавление. Особо ярко это проявляется в дзэне. Главный принцип, лежащий в самой основе дзэна, — это рост, или самосозревание, внутреннего опыта.

    Тот, кто привык к умственной тренировке, моральному убеждению и набожным церемониям, несомненно, найдет в дзэне нечто такое, что в высшей степени не оправдывает его ожиданий. Но именно в этом и заключается уникальность дзэна по сравнению с любой известной нам религией. Эти черты дзэн начал проявлять со времен династии Тан, когда Басе и Сэкито в полной мере выделили характерные черты дзэна как формы буддизма.

    Самое главное — это жить в самой вещи и таким образом понять ее. Мы же в большинстве случаев для того, чтобы понять вещь, вынуждены прибегать к ее внешнему описанию, объективной философской, оценке и рассматривать ее с возможно большего числа точек зрения, за исключением внутренней ассимиляции или сочувственного слияния с ней.

    Объективный метод имеет дело с разумом: у него есть своя сфера полезного применения. Только давайте уж не будем забывать и того, что существует и другой метод, который, право, дает нам ключ к эффективному и всестороннему пониманию.
    Этот метод есть — дзэн.

    Следующие несколько примеров покажут, чем является этот метод для понимания буддизма. Хотя дзэн — форма буддизма, он не имеет, однако, своей собственной особой философии, за исключением той, которую обычно принимают буддисты школы махаяна. Главной отличительной чертой дзэна является его метод, естественно выросший на основе его отношения к жизни и истине.

    Седай Эро пришел к Басе, желая узнать, что такое дзэн. Басе спросил: «Что заставило тебя прийти сюда?»
    «Я хочу обладать знанием Будды».

    «Не может быть знания о нем, знание — это удел дьявола».
    Поскольку монах не уловил значения того, что содержалось в ответе учителя, последний направил его к Сэкито, дзэн-буддийскому главе тех времен, который, по его мнению, мог просветить этого ищущего знания монаха, и когда тот пришел к нему, то сразу задал вопрос:
    «Кто такой Будда?»
    «В тебе он, во всяком случае, не живет», — вынес приговор учитель.
    «А как насчет животных?» — настаивал монах.
    «А в них живет».
    «Тогда почему же его нет во мне?» — естественно, возник вопрос в ошеломленном уме ученика.
    «Да потому, что ты спрашиваешь».


    Говорят, это раскрыло Эро истину, сообщенную ему и Сэкито, и Басе. С внешней стороны в том, что говорили эти учителя, нет никакой логики. Почему знание является уделом дьявола? Почему в монахе не живет Будда, если согласно буддийской философии, он пребывает во всех существах и, вследствие этого, все существа рано или поздно достигнут совершенства Будды?

    Но то, что мы все Будды или то, что он живет в каждом из нас, является фактом, а вовсе не логическим выводом. Сначала следует факт, а за ним следует рассуждение. Обратное положение вещей невозможно, в связи с этим учитель дзэна хочет, чтобы его ученик самолично ощутил этот факт, а уж потом, на основании полученного опыта, строил, если ему захочется, всякого рода теории.

    Другой монах, по имени Шинро, пришел к Сэкито и спросил: «Что значит — Бодхидхарма пришел в Китай с запада (то есть из Индии)?» Этот вопрос часто задавался в Китае на заре развития дзэна. Это равносильно тому, что спросить: «В чем заключается суть буддизма?»

    Сэкито ответил: «Обратись с этим вопросом вон к тому столбу».
    «Я ничего не понимаю», — признался монах.
    «А я нахожусь в еще большем неведении», — сказал Сэкито. Эти последние слова произвели переворот в душе монаха, и он понял цель этого диалога.
    Еще несколько примеров, касающихся неведения. Когда Сэкито увидел Токусана, погруженного в медитацию, он спросил:
    «Что ты там делаешь?»
    «Я ничего не делаю», — ответил Токусан.
    «Если это так, то значит, ты садишь и праздно проводишь время».
    «Сидеть и праздно проводить время — это тоже своего рода занятие».
    «Ты говоришь, что ничего не делаешь», — продолжал настоятельно Сэкито, — но что такое то, что ты не делаешь?»
    «Даже древние мудрецы
    этого не знали», — ответил Токусан.
    Сэкито был младшим учеником Эно, а потом просто изучал дзэн под руководством Геси из Сейгена. Один монах, по имени Дого, однажды спросил его: «Кто достиг понимания учения Эно?»
    «Тот, кто понимает буддизм».
    «В таком случае, ты достиг его?»
    «Нет, я не понимаю буддизма».
    Очень странно, но факт, что тот, кто понимает дзэн, не понимает его, а тот, кто не понимает — понимает. На протяжении всей истории дзэна обнаруживался этот величайший парадокс.
    «В чем суть буддизма?»
    «Пока вы ее не постигнете — не поймете».
    «Ну предположим это так, а что дальше?»
    «Белое облако свободно парит в небесном просторе».
    Давая более рациональное и привычное для нашего ума и морали объяснение, я добавлю: буддизм учит, что все хорошо на своем месте, но как только вы начнете подходить к вещам критически, вы совершаете «ошибку, влекущую за собой бесконечную цепь отрицаний и утверждений.

    Для Экхарта каждое утро является «добрым утром» и каждый день благословенным. Это наш личный опыт. Когда мы спасены, мы знаем, что это такое, и сколько бы и кого бы мы ни спрашивали о спасении, оно само к нам никогда не явится.
    Один монах спросил Сэкито: «Что такое освобождение?»

    «А разве тебя кто-либо, когда-либо связывал или закабалял?» — сказал Сэкито.
    А на вопрос, что такое Чистая земля и что такое Нирвана, он ответил: «Разве ты где-нибудь и когда-нибудь мог испачкаться? А также от кого ты мог унаследовать рождение и смерть?»

    Ум, природа, Будда — все это различные способы выражения одной и той же идеи, которая является великим утверждающим принципом. Дзэн предлагает нам взять его на вооружение.
  7. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    4. ЕСТЬ ЛИ В ДЗЭНЕ НИГИЛИЗМ?

    Наиболее значительной фигурой в истории дзэна является Эно, которого по традиции называют Шестым патриархом дзэна в Китае. Он действительно создал дзэн-буддизм, в отличие от других буддийских сект, существовавших в то время в Китае. В следующем четверостишии отражен установленный им стандарт истинного выражения веры в дзэне:
    Нет древа мудрости (Бодхи),
    И нет зеркальной глади;
    С начала самого нет ничего,
    Так что же может пылью покрываться?
    Вышеприведенное четверостишие было ответом Эно одному монаху, который претендовал на понимание веры в самом ее чистом виде и которому принадлежат следующие строки:
    Древо мудрости — есть тело.
    А гладь зеркальная — душа.
    Держи их в чистоте всегда,
    Смотри, чтобы пыль на них не села.


    Оба они были учениками Пятого патриарха Гунина, который считал, однако, что только Эно может стать его достойным преемником, так как последний, по его мнению, правильно понимал дух дзэна. Учитель говорил, что четверостишие, написанное Эно, является ортодоксальным выражением веры в дзэне.
    В связи с тем, что в нем все кажется сведенным в ничто, многие считают, что дзэн проповедует нигилизм. Цель настоящей главы — показать, что это не так.

    Действительно, многое в литературе по дзэну с внешней стороны может походить на нигилизм, например теория шуньяты (пустоты). Даже среди ученых, которые хорошо знакомы с главным учением — махаяна буддизмом, иногда распространяется мнение, что дзэн представляет собой практическое применение философии санрон (сань-лунь ), известной также под именем школы Мадхьямика.
    Санрон означает «три трактата» и включает: «Мадхьямика шастра Нагарджуны», «Рассуждение о двенадцати частях» и «Беседу дзэна в тысячах четверостиший». Они содержат в себе все основные доктрины этой школы. Полагают, что ее основоположником был Нагарджуна.

    Ввиду того, что сутры махаяны, объединенные общим заглавием «Праджняпарамита», излагают примерно те же позиции, эту философскую школу иногда называют доктриной праджни.

    Они думают, что дзэн практически принадлежит к тому же классу, другими словами, что дзэн, в конечном итоге, поддерживает систему шуньята.
    В какой-то степени такая точка зрения может казаться оправданной.
    Например, мы читаем следующее.
    «Я пришел сюда в поисках истины, которая содержится в буддизме», — сказал ученик учителю.

    «Почему ты ищешь эту вещь здесь? — спросил последний. — Зачем куда-то идти, пренебрегая своим собственным бесценным сокровищем, которое находится дома? Я тебе ничем не могу помочь. Какую истину ты хочешь найти в моем монастыре? Здесь нет ничего, абсолютно ничего».

    Иногда от учителя можно услышать следующее: «Я не понимаю дзэна. У меня нет ничего, что я мог бы продемонстрировать. Поэтому не надейся получить что-либо из ничего. Если желаешь, сам достигай просветления. Если что и нужно взять, то возьми сам».

    Или вроде: «Истинное знание (бодхи) не поддается никакому выражению. Никогда не было и нет ничего такого, что человек мог бы назвать достигнутым в отношении просветления».
    Другой пример: «В дзэне нет ничего такого, что можно было бы объяснить посредством слов и что походило бы на какую-нибудь священную доктрину.

    Всякий раз, когда вы утверждаете или отрицаете, вас нужно бить палкой. Избегайте разговоров, но и не молчите».
    А на вопрос: «Как можно всегда быть с Буддой» — один учитель дзэна ответил: «Приведи свой ум в абсолютное спокойствие, оставайся совершенно невозмутимым в житейских бурях. Пребывая таким образом все время в абсолютной пустоте и спокойствии, ты будешь с Буддой».

    Далее мы читаем: «Средний путь — это путь, в котором нет ни середины, ни сторон. Когда вы связаны объективным миром, вы на одной стороне, когда беспокойство ваше имеет внутреннюю, умственную причину, — на другой. А когда перестанет существовать и то и другое, то нет и никакой середины. Это и есть средний путь».

    Один очень известный учитель дзэна, живший в Японии несколько сот лет назад, часто говорил своим ученикам, когда те умоляли его дать совет, как можно порвать оковы жизни и смерти: «Жизнь и смерть не существуют».

    Китайский император У из династии Лян, правивший в 502-549 гг., попросил однажды Бодхидхарму, Первого патриарха дзэна в Китае, поведать ему о святой истине буддизма. Говорят, что мудрец ответил: «Беспредельная пустота и ничего святого».
    Все эти отрывки приведены просто, без всякой системы.

    Они взяты из литературных источников дзэна, которые весьма многочисленны. Кажется, что все они проникнуты идеей пустоты (шуньята ), ничто (насти ), спокойствия (шанти ), умственной безмятежности (ачинате ) и другими подобными понятиями, наличие которых можно счесть за нигилизм или негативное спокойствие.

    Следующая цитата, взятая из Праджняпарамита-хридая-сутры, кажется, является самым лучшим примером тому, о чем шла речь.

    Фактически все сутры, принадлежащие к классу праджни в махаяна-литературе, проникнуты идеей шуньяты, и тот, кто не знаком с таким образом мыслей, придет в полное замешательство и недоумение. Из всех праджня-сутр эта сутра считается самой краткой и самой значительной. Ее ежедневно читают в дзэн-буддийских монастырях по утрам, а также перед каждой едой.

    «Таким образом, Шарипутра, всем вещам присуще свойство пустоты. Они не имеют ни начала ни конца. Они ни порочны, ни непорочны, ни совершенны, ни несовершенны. А потому, о Шарипутра, здесь, в этой пустоте нет ни формы, ни восприятия, ни имени, ни понятий, ни знания. Здесь нет ни органов чувств, ни тела, ни ума.

    Нет формы, нет звука, нет запаха, нет вкуса, нет осязания, нет предметов. Нет знания, нет неведения, которое нужно устранить. Здесь нет разложения и смерти. Нет четырех истин, раскрывающих страдание, его происхождение, его устранение и пути к его устранению. Здесь нет представления о нирване, нет ее достижения или недостижения.

    Поэтому, о Шарипутра, в связи с тем, что нет достижения нирваны, человек, приблизившийся к состоянию праджняпарамиты бодхисаттв, пребывает в свободе в сознании. Когда оковы сознания спадают, оно освобождается от всякого страха, всякого ограничения и условности и наслаждается конечной нирваной».

    Читая все это, можно подумать, что критики справедливо обвиняют дзэн в том, что он проповедует философию чистого отрицания, но ничто так не чуждо дзэну, как подобного рода философия, так как дзэн всегда стремится решить центральную проблему жизни, которую никогда не сможет обнаружить скальпель интеллекта.

    Чтобы решить эту центральную проблему жизни, дзэн вынужден прибегнуть к серии отрицаний. Простое отрицание, однако, не свойственно духу дзэна. Дело в том, что мы привыкли к дуализму, а эту ошибку интеллекта следует устранить в корне. Поэтому дзэн, естественно, может отрицать: «Ни это, ни то и ничто другое».

    Но мы можем настаивать на получении ответа: «Что остается после всех отрицаний?» Учитель, услыша такой вопрос, скорее всего даст нам пощечину и скажет: «Глупец, что это такое?» Некоторые сочтут это просто уклонением от ответа или не более чем практическим примером дурного поведения. Но если вы постигнете дух дзэна во всей его полноте, вы поймете реальное значение этой пощечины.

    Ведь дзэн не имеет дела ни с отрицанием, ни с утверждением, а с простым фактом, чистым опытом, самой основой нашего существа и мысли. Все спокойствие и пустота, какую вы только можете пожелать в процессе самой активной умственной деятельности, скрыты внутри нас. Не увлекайтесь чем-либо внешним или условным.

    Дзэн можно ухватить только голыми руками, перчатки тут не помогут.
    Дзэн вынужден прибегать к отрицанию из-за нашего врожденного неведения (авидьи ), которое пристает к нашему уму, как мокрое белье к телу.

    Неведение (это следует понимать в том смысле, который ему придает Гераклит в своей «Энантиодромии», то есть антитезное значение) также может иметь свое место, но не должно выходить за должные рамки.
    Его можно назвать также логическим дуализмом. Белое — это снег, а черное — это ворона. Но ведь это сугубо мирской и неправильный подход к делу.

    Если мы хотим докопаться до истинного положения вещей, мы должны рассматривать их исходя из состояния несотворенного мира, в котором сознание, дифференцирующее вещи на «то» и «это», еще не пробудилось, а ум поглощен своей собственной идентичностью, то есть пребывает в безмятежности и пустоте. Мы живем в мире отрицания, он не может привести нас к внешнему или абсолютному утверждению — утверждению в отрицании.

    Снег не белый и ворона не черная, однако и то и другое само по себе или черное, или белое. И вот тут мы видим, что простой человеческий язык не в состоянии точно передать то, что имеет в виду дзэн.

    Кажется, что дзэн отрицает, но он всегда позволяет нам видеть нечто, находящееся совсем рядом с нами, и если мы не принимаем этого, то это наша собственная вина. Большинство людей, умственный взор которых затуманен облаками неведения, проходят мимо него, не обращая никакого внимания. Для них дзэн действительно нигилизм, потому что они его не видят.
    Когда Обаку Киун поклонился однажды в храме статуе Будды, к нему подошел один из его учеников и сказал: «Ведь дзэн говорит, что его не надо искать при помощи Будды, дхармы или сангхи, так почему же ты кланяешься Будде, как будто ты хочешь добиться чего-то этим набожным поклоном?»
    Учитель ответил: «Я не ищу его при помощи Будды, дхармы или сангхи. Я просто отдаю дань Будде». «Однако какая польза от твоего набожного вида», — пробормотал ученик.

    Учитель дал ему пощечину, на что ученик ответил: «Какой ты грубый человек». Учитель же воскликнул: «Ты знаешь, где ты находишься. Мне некогда в угоду тебе думать о грубости и вежливости». После этого ученик получил еще одну пощечину.

    Умный читатель увидит в таком отношении Обаку нечто такое, что он стремится передать своему ученику, несмотря на внешне грубое отношение к нему. Внешне он отрицает, однако в духе дзэна он утверждает. Это следует учесть, если вы вообще хотите понять дзэн.

    То, как дзэн относится к формальному поклонению Богу, видно еще яснее из следующего примера. Когда Дзесю увидел, как один монах с почтением отвесил поклон Будде, он ударил его по щеке. «Разве то, что я совершил, не похвально?» — вопросил ученик. «Похвально, — ответил учитель, — но лучше обойтись без похвального».

    Можно ли узреть в таком отношении нигилизм или идолопоклонничество? Внешне да, но если мы станем на место Дзесю, мы поймем, что имеем дело с абсолютным утверждением, идущим далеко за пределы нашего рассудочного понимания.

    Хакуин, основоположник современного дзэн-буддизма в Японии, будучи еще совсем молодым монахом, усердно осваивающим дзэн, встретился с почтенным Седзю.

    Хакуин думал, что он в совершенстве постиг дзэн, гордился своим достижением и при встрече с Седзю фактически намеревался продемонстрировать свое глубокое понимание. Седзю спросил Хакуина, хорошо ли тот знает дзэн.

    Хакуин пренебрежительно ответил: «Если уж я ухвачусь за что-то, непременно вытяну это из себя», — причем он сделал такой вид, как будто его будет тошнить. Седзю схватил Хакуина за нос и сказал: «Что это? Разве я, в конце концов, не дотронулся до него?»

    Пусть наши читатели вместе с Хакуином сами поразмыслят над этим примером и выяснят для себя то нечто, что так наглядно продемонстрировал Седзю.

    Дзэн — это не просто отрицание, которое оставляет ум совершенно пустым, низводя его до чистого «ничто», то есть это было бы умственным самоубийством.
    В дзэне есть нечто самоутверждающее, свободное и абсолютное, не знающее ограничений и идущее за пределы всякой абстракции.

    Дзэн — это жизненный факт, а не кусок камня и не пустое пространство. Цель всей дисциплины дзэна — прийти в контакт с этим жизненным фактом, если не удержать его в каждой фазе жизни.
    Нансэна однажды спросил Хакудзе, один из его собратьев монахов, существует ли что-нибудь такое, о чем он не осмелился бы поведать другим? Учитель ответил: «Да». Монах продолжал: «Что же тогда это такое, о чем ты не можешь сказать?» «Это ни ум, ни Будда, ни материя», — сказал учитель.

    Все это походит на доктрину абсолютной пустоты, но даже здесь, через это отрицание, проглядывает нечто. Давайте проследим дальше за тем диалогом, который далее состоялся между учителем и учеником.

    Монах продолжал: «Если это так, то ты уже сказал об этом».
    «Лучшего я не мог сделать. Что ты на это скажешь?» — спросил учитель.
    «Я не отношу себя к числу великих просветленных», — ответил Хакудзе.
    «Да, я уже и так сказал слишком много», — закончил учитель.

    То состояние внутреннего сознания, которое нельзя объяснить простой логикой, должно быть достигнуто прежде, чем мы начнем с пониманием дела говорить о дзэне. Слова служат только намеком на это состояние.

    Они могут нам позволить добраться до того значения, которое они имеют, однако нельзя всецело полагаться на слова. Прежде всего попытайтесь вникнуть в то умственное состояние, которое испытывает учитель дзэна, когда он говорит что-либо своим ученикам.

    Ведь он не станет говорить все эти, кажущиеся нелепыми и глупыми, слова просто ради удовлетворения своих капризов. В них содержится глубокая истина, являющаяся результатом богатого личного опыта. Все эти с виду безумные поступки представляют собой систематическое проявление живой истины.

    Перед лицом этой истины движение всей Вселенной значит не больше, чем полет мошки или взмах веера. Во всем этом следует видеть проявление единого духа. Это и есть абсолютное утверждение, и в нем нет и частицы нигилизма.

    Один монах спросил Дзесю: «Что ты скажешь, если я приду к тебе с ничем?» Дзесю сказал: «Брось его на землю».
    Монах возразил: «Я же сказал, что у меня ничего нет, что же мне тогда остается бросить?» Дзесю ответил: «Если так, то унеси его».

    Этим Дзесю ясно показал всю бесплодность философии нигилизма. Чтобы достичь цели, преследуемой дзэном, нужно откинуть даже саму идею об отрицании или утверждении.
    Будда открывается тому, кто его не утверждает, то есть Будда должен быть оставлен ради Будды.

    Только таким путем можно постичь истину дзэна. Пока вы говорите о «ничто» или абсолюте, вы все дальше и дальше отходите от дзэна. Даже такую опору, как шуньята, следует выбить из-под ног. Единственный путь к спасению — это броситься прямо в бездну. Но это, поистине, нелегко.

    «Никакие Будды, — смело утверждает Эно, — никогда не появлялись на земле; не существует также ничего такого, что можно было бы считать священной доктриной.

    Бодхидхарма, Первый патриарх дзэна, никогда не появлялся на Востоке, а также никогда не передавал никому никакой тайной доктрины, которую можно было бы постичь умом: только мирские люди, не понимая, что все это значит, могут пытаться найти истину вне самих себя.

    К глубокому сожалению, они топчут ногами то, что так старательно ищут. Здесь не поможет даже мудрость всех мудрецов. Однако мы видим это «нечто» и в то же самое время не видим; слышим и не слышим; говорим о нем, и в то же самое время нам нечего сказать: мы знаем и не знаем.
    Позвольте же спросить, как же это так?»
    Является ли это вопросом, как это, естественно, может показаться, или же это утверждение, описывающее определенное умственное отношение?
    В связи с этим следует отметить, что когда дзэн отрицает, то это отрицание вовсе не обязательно должно походить на обычное логическое отрицание. То же самое относится и к утверждению.

    Смысл сказанного заключается в том, что истинное духовное переживание не должно ограничиваться узкими рамками искусственных, схематических законов мысли, антитезы «да» и «нет» или каких-либо вымученных формул науки.

    С внешней стороны дзэн абсурден и иррационален, но это только кажется. Нам не приходится удивляться, что все это влечет за собой такие естественные последствия, как неправильное понимание и толкование, недоразумение и, зачастую, злобные нападки. Обвинение в нигилизме — это только одна из них.

    Когда Вималакирти спросил у Манджушри, в чем заключалась сущность доктрины «отказ от двойственности» в понимании бодхисаттвы, Манджушри ответил: «Насколько я понимаю эту доктрину, ее можно постичь в том случае, если смотреть на все веши в их основе, то есть лишенные всякой формы и проявления, а также превзойти всякое знание и всякие аргументы.

    Мне представляется это так, а как ты это понимаешь?» Вималакирти, услышав такой вопрос, не произнес ни слова, в чем и заключался его мистический ответ.
    Это значит, что молчание зачастую кажется единственным выходом из затруднительного положения, в которое нередко попадают последователи дзэна, когда их убедительно просят ответить.

    Вот что по этому поводу говорит Энно:
    «Я говорю «да», ничего не утверждая при этом, и говорю «нет», ничего не отрицая. Я стою выше «да» и «нет».

    Я забываю о том, что достигнуто, и о том, что потеряно.
    Существует только состояние абсолютной чистоты или полной наготы. Скажите мне, что вы оставили позади и что вы видите впереди.

    Монах может выйти вперед и сказать: «Передо мною зал буддийского храма и его ворота, а позади меня келья и гостиная». Открыт ли духовный взор этого человека? Если вы ответите на этот вопрос, то тогда я поверю, что вы действительно лично советовались с древними мудрецами».

    Когда не поможет молчание, не лучше ли всего сказать тогда словами Эно: «Врата рая открываются вверху, а пламя ненасытное нас жжет снизу». Разве это не проливает свет на истинную сущность дзэна, свободную от оков дуализма «да» и «нет».

    Ведь на самом деле, покуда будет оставаться хотя бы тусклая тень сознания «того» и «этого», мы по-настоящему не постигнем дзэна, древние мудрецы будут говорить непонятным для нас языком, а внутреннее сокровище навсегда останется скрытым.

    Один монах спросил: «По утверждению Вималакирти, тот, кто ищет чистую землю, должен очистить свой ум: но что такое очищенный ум?» Учитель ответил: «Когда ум абсолютно чист, то значит он очищен, а абсолютно чистый ум, говорят, это ум, который выше чистоты и нечистоты.

    Ты хочешь знать, как этого достигнуть? Пусть твой ум во всех условиях останется совершенно пустым. Тогда ты достигнешь чистоты. Когда же чистота будет достигнута, не допускай и мысли о ней, иначе твой ум снова загрязнится.

    Если же такое загрязнение все же будет иметь место, то не допускай также ни единой мысли о нем, и тогда ты избавишься от него. Вот что такое абсолютная чистота».

    Можно сказать также, что абсолютная чистота — это абсолютное утверждение, так как оно выше чистоты или нечистоты и в то же самое время это высшая форма синтеза обеих. Здесь нет ни отрицания, ни противоречия.

    Цель дзэна — достичь этой формы синтеза в нашей повседневной действительности, а не подходить к жизни как к своего рода метафизическому упражнению. В этом свете и следует рассматривать все «вопросы и ответы» в дзэне.

    В нем нет каламбуров, игры слов или софистики. Дзэн — это самая серьезная вещь на свете.

    Позвольте мне закончить эту главу выдержкой из ранних трудов по дзэну. Один буддийский философ по имени Доко, который был последователем школы вижняпарамитра (абсолютный идеализм), пришел однажды к учителю дзэна и спросил:
    «Какое умственное состояние необходимо для постижения истины?»

    Учитель ответил: «Нет никакого ума, который следовало бы приводить в какое-либо состояние, а также никакой истины, которую нужно было бы стараться постичь».

    «Если это так, то почему у вас проводятся ежедневные собрания монахов, которые изучают дзэн и пытаются постичь истину?»

    На это учитель ответил так: «У меня нет ни пяди свободного места, так где же я могу собирать монахов? У меня нет языка, так каким же образом я могу посоветовать другим прийти ко мне?»

    Тогда философ воскликнул: «Как вы можете говорить мне такую ложь?»
    «Раз у меня нет языка, чтобы советовать другим, то разве я могу говорить ложь?» — продолжал учитель.
    После этого Доко произнес с отчаянием: «Я не понимаю вашего образа мыслей».
    «Я тоже себя не понимаю» — закончил учитель дзэна.
  8. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    5. ВОСТОЧНЫЙ ОБРАЗ МЫСЛИ

    Строго говоря, «мысль» — это не совсем удачный термин для того, что я хочу выразить этим тезисом, но так как я не знаю никакого другого, то я использую его здесь условно и надеюсь, что по окончании этой краткой главы читатели поймут, что я пытался им передать.

    I «Мышление есть бытие» — это изречение принадлежит Декарту и, насколько я понимаю, вся современная философия в Европе начинается с этого.

    Но в действительности обратное также верно: «Бытие есть мышление». Когда человек произносит «я есть», он уже думает. Он не может утверждать своего существования, не прибегая к процессу мышления. Мышление предшествует бытию, но как может человек думать, если его нет? Бытие должно предшествовать мышлению. Без яйца не может быть курицы, а без курицы не может быть яйца.

    Рассуждая таким образом, мы никогда не придем ни к какому определенному заключению. Однако постоянно вовлечены в эту игру и не сознаем, что попусту тратим свою умственную энергию. Бытие — это мышление, а мышление — это бытие.

    Чтобы постичь это, нам потребуется совершенно другая методология в мышлении. Этой новой методологией является восточное мышление.

    Новая методология, выработанная восточным умом, диаметрально противоположна западному мышлению. Для людей Запада вещь либо существует, либо не существует. Утверждение, что она существует и одновременно не существует, они считают невозможным.

    Они скажут, что раз мы рождены, то мы обречены на смерть. Восточный ум работает иначе: мы никогда не рождались и никогда не умрем. Нет рождения и смерти: нет начала и конца — вот что такое восточный образ мышления. Западный ум считает, что должно быть начало, что Бог должен был сотворить мир, что в начале было «Слово».

    Нашему, восточному уму все представляется совсем иначе: нет Бога-творца, нет начала вещей, нет ни «Слова», ни Логоса, ни чего-либо, ни ничего. Запад воскликнет тогда: «Все это чепуха! Это совершенно немыслимо!» Восток ответит: «Вы правы. Покуда существует «мышление», вы не можете избежать дилеммы или бездонной пропасти абсурдов».


    Сейчас я попытаюсь доказать читателю «рациональность» своего утверждения.
    «Никакая мысль о мысли не является восточным образом мысли».
    Для иллюстрации я приведу следующий пример.

    Во времена правления династии Тан в Китае жил один буддийский монах, которого очень волновала проблема жизни и смерти, бытия и небытия, а также добра и зла. Однажды его учитель пригласил его пойти с ним в одну деревню, где только что умер родственник одного из жителей деревни. Монах, Дзэгэн, по прибытии туда постучал по крышке гроба и спросил учителя Дого: «Он жив или мертв?»
    Учитель ответил: «Жив. Я бы этого не сказал. Мертв. — И этого я бы не сказал». Монах спросил: «Почему не сказать либо жив, либо мертв?»
    «Иначе нельзя сказать», — настаивал учитель.

    Когда они возвращались домой, монах, который не мог уловить смысла того, что говорил учитель, еще раз спросил учителя, но на этот раз уже с угрозой:
    «Учитель, если ты не скажешь мне, жив ли он или мертв, я ударю тебя».

    На это учитель ответил: «Бей, если хочешь, но я не могу утверждать ни того ни другого».
    Дзэгэн ударил учителя, но того ответа, какого он ожидал, он так и не получил.

    Учитель постиг что-то за пределами мышления, в то время как Дзэгэн упорно стремился решить эту проблему умом. Мышление всегда влечет за собой подразделение и анализ, которые ведут нас по дороге двойственности. Несмотря на то, что учитель был добрым человеком и, несомненно, любил своего несчастного и измученного ученика, он не мог передать ему свой внутренний опыт посредством простого мышления. В действительности же такое кажущееся уклонение от ответа было самым прямым ответом на поставленный вопрос. Но поскольку ум ученика работал на плане антитезного мышления, он был не в состоянии получить тот необходимый внутренний опыт, которым обладал учитель, и никакие удары никогда не выявили бы этого опыта. Бедный Дзэгэн никак этого не мог понять.

    После смерти учителя Дзэгэн пришел к другому учителю, по имени Сэкито, и задал ему тот же вопрос, но ответ был тот же: «Ни то ни другое». «Почему ни то ни другое?» — повторил свой вопрос Дзэгэн. «Ни то ни другое — вот и все тут», — закончил учитель. Это произвело мгновенный переворот в уме Дзэгэна. Он вспомнил с чувством невыразимой благодарности своего покойного учителя, который от всего сердца стремился помочь своему ученику, решительно отвергая антитезный подход к истине.

    Однажды Сэкито увидел в Дхарма-холле Дзэгэна, который ходил взад и вперед с лопатой на плече. Он спросил его: «Что ты тут делаешь?»
    Дзэгэн ответил: «Я ищу священные кости своего покойного учителя».
    Сэкито с усмешкой заметил: «Громадные волны вздымаются в беспредельном океане, и пена омывает небеса. Где же ты собираешься искать священные кости покойного учителя?»
    «Вот об этом-то как раз и думаю», — ответил Дзэгэн.

    Различие между образом мыслей Дзэгэна, который в основном присущ и нам, и образом мыслей этих двух учителей символизирует различие между Востоком и Западом. Запад мыслит антитезно.

    И вообще мышление осуществляется именно таким образом, так как прежде всего существует сам мыслящий субъект, у которого есть объект, на который направлена мысль этого субъекта. Всякое человеческое мышление протекает так.

    Дуализм в этом случае неизбежен. Рождение и смерть, начало и конец, созидание и разрушение — все это начинается здесь. Такое мышление можно назвать также объективным, так как в этом случае оно исходит от субъекта. Оно начинается с него, а поэтому он всегда налицо. И как бы далеко он не уходил, он никогда не может совершенно исчезнуть.

    Восточный образ «мысли» означает, что мыслитель теряется в мышлении. Это уже не мышление в обычном смысле слова. Вот почему я говорю, что восточному уму несвойственно «мышление».

    Именно в этом кроется причина того, что учителя не дают Дзэгэну решительно никакого ответа. Они бы ответили «да» или «нет», если бы это только было возможно. Но все дело в том, что они не могли ни утверждать, ни отрицать.

    Если бы они прибегли к тому или другому, то они исказили бы свой внутренний опыт. Им ничего не оставалось, как продолжать отвечать «ни то ни другое». Для них мыслитель и мышление одно. Если бы они остановились на чем-то одном и сказали бы «да» или «нет», то это бы означало отделение мыслителя от мысли и нарушение целостности внутреннего опыта.

    Слова, которыми я здесь пользуюсь, могут показаться читателю непонятными или противоречивыми друг другу, так как термины вроде «субъективный», «целостный», «внутренний», «опыт» — все принадлежат к категории мышления, которую, как я уже сказал, Восток игнорирует.

    Вся беда в том, что язык — это самый ненадежный инструмент, который когда-либо изобрел человеческий разум. Мы не можем жить, не прибегая к помощи этого средства общения, ведь мы существа общественные, но если мы только примем язык за реальность или сам опыт, мы совершим самую ужасную ошибку и начнем принимать за луну палец, который всего лишь указывает на нее.

    Язык — это обоюдоострый меч. Если пользоваться им неосторожно, то он поразит не только врага, но и самого нападающего. Мудрый избегает этого. Он всегда очень осторожен в обращении с языком.

    II В связи с тем, что я не располагаю временем, достаточным для подробного изложения предмета, позвольте мне ограничиться вопросом о внутреннем характере духовных переживаний. Этот вопрос составляет суть восточного образа мышления.

    Когда я говорю: «Я слышу звук», — то, что я слышу, не воспринимается мною как звук. Это либо «чик-чи-рик» (чириканье воробья), либо «кар-кар» (карканье вороны).

    Когда я говорю, что вижу цветок и объявляю его «красивым», тогда то, что я вижу, не является красивым цветком: это «е-е» (свежесть и красота) и «сяку-сяку» (яркость) в выражении: «Момо ва е-е тари, cоно хана сяку-сяку тари», где «момо» (персиковое дерево) и его, «хана», (цветы) являются обобщением.

    Мы можем сказать, что даже «кар-кар» и «чик-чирик» или «е-е» и «сяку-сяку» являются в равной мере обобщениями, как и персиковое дерево, воробей или ворона.

    Но между воробьем и «чик-чирик», или персиковым деревом и «е-е», или «сяку-сяку» существует следующая разница: воробей или персиковое дерево свидетельствуют о так называемом «объективном существовании», в то время как «е-е» и «чик-чирик» не имеют своего объективного значения.

    Они являются простым выражением внутреннего переживания, которое имеет место в разуме или какой-то иной области.
    Язык всегда стремится к образности, и в результате все, что бы ни выражалось с его помощью, не является действительным переживанием, а какой-то идеализированной, обобщенной и объективизированной интерпретацией того, что первоначально было пережито индивидуумом.
    «Чик-чирик» и «кар-кар», и «е-е» — это ближайший подход к такому первоначальному внутреннему переживанию индивидуума.

    Когда же они превращаются в воробьев, ворон или персиковое дерево, они попадают на общественный рынок, где любой, кто захочет, может их купить и продать. Они становятся частью общественности и совершенно теряют свое первоначальное неповторимое обаяние, из-за которого они так высоко ценились.

    Таким образом мы можем сказать, что язык имеет два аспекта, или, точнее, наше первоначальное переживание может быть выражено двояким образом: один — объективный, или направленный наружу, а другой — субъективный, или направленный внутрь. Следует помнить, однако, что слово «субъективный» здесь не следует понимать в обычном смысле. Я пытаюсь придать ему, говоря о «субъективном» переживании, значение того, что может быть названо внутренним переживанием, лишенным «умственного» элемента, так как умственное сводится к бесконечному анализу и никогда не приводит к заключению или чему-то определенному.

    Это означает, что язык и интеллект тесно связаны друг с другом и что интеллект является антиподом субъективности, которая выражается, если можно так сказать, в углублении в «кар-кар» или «чив-чив» и стремлении проникнуть в основу внутреннего переживания. Это также означает, что субъективный путь — это возвращение к реальности, а не уход от нее. Уход от реальности неизбежно ведет к разделению ее на бесчисленные составные части, лишает ее целостности и не оставляет ничего утешительного или определенного.

    Запад слишком увлекался обобщением, что привело к уходу от реальности. Реальность в конкретном, а не абстрактном, однако мы не должны принимать конкретное за гипноз, так как оно не является субстанцией в объективном смысле.

    То, что обычно подразумевают под объективной субстанцией, на самом деле представляет собой призрачное существование, не имеющее в себе, в конце концов, никакой субстанции. Я хочу пояснить все это примером.

    Действие происходит в древнем Китае. Сановник, по имени Рикко Тайфу, встретился с одним учителем буддизма и, цитируя одного буддийского ученого периода Шести династий, сказал: «Удивительно, что земля и небо представляют собою в основе то же, что и я сам, что десять тысяч вещей состоят из той же субстанции, что и я».

    На это учитель, Нансэн, отреагировал следующим образом: он просто указал на цветок, растущий во дворе, и, как могло показаться, забыв о единстве вещей, о котором только что упомянул ученый сановник, сказал: «О друг мой, мирские люди смотрят на этот цветок не иначе, как сквозь пелену окутавшего их сна».


    Это мондо (вопрос и ответ) весьма примечательно. Ученый сановник, разум которого привык к философскому обобщению, облек реальность в туманный призрак единства вещей. Буддийскому учителю это не понравилось, и вместо того, чтобы пускаться в рассуждения, он обратил внимание своего собеседника на ближайший предмет и посоветовал не превращать его в призрак.
    Внешне это может быть принято за чистой воды материализм, но те, кто знает, что имеется в виду под конкретностью или субъективизмом, поймут значимость этой буддийской точки зрения.
    Комментатор этой истории делает следующее замечание:
    «Легко сказать, что вся Вселенная — это не что иное, как я сам, что когда мне холодно, то холодно на небе и земле, когда мне жарко, то жарко на небе и земле; когда я утверждаю, земля и небо обретают реальное существование, когда отрицаю — они совершенно уничтожаются; когда я прав, на небе и земле царит безусловный порядок, когда неправ, там нет абсолютно никакого порядка.

    С точки зрения логики, такое утверждение может считаться вполне приемлемым. Но если бы мы на этом остановились и не знали, куда идти дальше, то откуда бы тогда Шакьямуни взял букет цветов и каким бы образом Бодхидхарме удалось прийти в Китай из-за южных морей? Ответ Нансэна философу — это удар по носу, по самому больному месту.

    Он сметает с лица земли тот уютный уголок, в который забился философ, воображая, что он в полной безопасности. Этот удар как бы сталкивает человека в бездонную пропасть, и когда тот совсем испустит дух, он обретет возможность воскреснуть из мертвых и стать новым человеком».

    III Воскресение из мертвых, пробуждение от глубокого сна и обретение новой жизни — означает обращение к первоначальному внутреннему опыту и восточному образу «мысли». Как я уже сказал вначале, это не «мысль» в обычном смысле слова. Это, скорее, своего рода чувство.

    Но «чувством» это, пожалуй, тоже нельзя назвать, так как этим термином называют определенные состояния сознания.

    Чтобы получить этот внутренний опыт, мы должны углубиться в источник сознания, а чувство не может служить инструментом для подобного рода работы. Оно все еще имеет примесь интеллекта, а там, где она есть, бесполезно искать внутреннюю восточную субъективность.

    Внутреннее полно жизни. Конкретное переживание не может иметь места на поверхности интеллекта.
    Чтобы проникнуть в глубины реальности, требуется живая интуиция, а не интеллект или чувство. Эта интуиция отличается от чувственной интуиции, а также и от интеллектуальной интуиции, которые все же принадлежат к плану объективного мышления и требуют чего-нибудь противопоставляющегося субъекту.

    В случае же названной мною «живой», или «экзистенциальной интуиции», нет ни объекта, ни субъекта в релятивистском смысле — есть только абсолютное бытие, стоящее выше категории «того» и «этого». Об экзистенциальной интуиции нельзя сказать, что она проявляется на том или ином «плане».

    Это, если можно так выразиться, абсолютное бытие, отраженное в себе самом. Вся Вселенная является результатом проявлений этой интуиции. Именно в этом смысле мы должны понимать Мейстера Экхарта, который сказал: «Все родилось с моим рождением: я породил себя и все вещи.

    В моих руках собственная судьба и судьба всех вещей». Это полностью соответствует тому, что, как гласит предание, было сказано Буддой сразу же после его появления
    на свет: «На земле и на небе я единственный достоин почитания». Интуиция — это рождение. С этим рождением появляются небо, земля и все бесчисленное множество вещей.

    Однако подобного рода высказывания совершенно недоступны сфере интеллектуального постижения.
    В литературе по дзэн-буддизму сколько угодно таких диких, абсурдных высказываний. Они не умещаются ни в какие рамки интеллекта.

    Природа экзистенциальной интуиции такова, что она диаметрально противоположна интеллектуальному объективизму. В связи с этим необходимо тщательно следить за тем, чтобы все, связанное с этой интуицией и что также может быть названо первоначальным, не попало бы в сети объективности.

    Я считаю уместным привести еще несколько примеров из литературных источников дзэна.
    Сэппо однажды прочел следующего рода проповедь: «Пусть каждый ваш поступок обретет космическое значение. Оставьте разговоры о таинственном, о душе (или уме), о природе или сущности. Совершенно неожиданно перед вами может появиться нечто совершенно неповторимое. Оно приходит из моря огня.

    Если вы приблизитесь к нему, вы обожжете лицо. Его можно также сравнить с древним мечом Тана. Если вы попытаетесь дотронуться до него, вы рискуете жизнью. Более того, если вы станете медлить, тратя время на размышление, то вас уже ничто не спасет».
    А вот что гласит проповедь Уммона, более молодого современника Сэппо: «Если даже однажды вы вдруг постигнете, что все во Вселенной в высшей степени совершенно, то вы найдете далее, что все же она еще находится в стадии преобразования. Когда вы и это перестанете замечать, то это ознаменует ваше первое достижение, хотя пока еще и частичное.

    Если вы хотите проникнуть в самую сокровенную глубину вашего существа, вы должны понять, что существует еще один, последний путь, ведущий вас к заветной цели. Когда этот путь пройден, открываются бесконечные творческие горизонты и вы уже не нуждаетесь больше в чьей-либо помощи.

    Вы становитесь совершенным господином себя самого».
    Все эти загадочные изречения понятны только тому, кто посвящен в тайны внутренней духовной реальности. Многое в них не поддается никакому умственному анализу. Если вы захотите их понять, вы должны будете постичь «тайну жизни». Тут нет никакой мистификации. Все дело в том, что мы ищем истину не там, где следует.

    Потому-то мы ничего и не можем здесь понять.
    Позвольте мне привести еще несколько цитат из буддийских текстов, которыми Восток по праву гордится, считая их своим «духовным» сокровищем.

    В то же время хочу вас предупредить, что ключ к ним не следует искать в направлении объективного анализа, а как раз в обратном.
    Во времена Эсе из династии Тан, который, как известно, преследовал буддистов, в одной из горных пещер жил отшельник по имени дзэндо.

    Очень часто, показывая свой посох, он говорил: «Так выглядели все Будды прошлого, так будут выглядеть все Будды будущего, и таковы все Будды настоящего». (Буддийский монах обычно имеет при себе посох, с которым он ходит из одного монастыря в другой в поисках истины.)
    Сэппо также прибегал иногда к помощи посоха для непосредственного выражения своих внутренних переживаний.

    Подняв его вверх, он говорил монахам: «Это предназначается только для людей второй или третьей категории».
    Один монах, выслушав его, сказал: «Если вам случится встретить человека высокоразвитого, что вы тогда сделаете?» Сэппо бросил посох на землю и ушел, оставив любопытного монаха наедине с самим собой.

    Уммон критиковал Сэппо, называя его «совершенно нетактичным и грубым человеком». Один монах задал ему следующий вопрос: «А что бы вы делали на его месте?» Уммон взял свой посох и сильно ударил им этого монаха.

    Почтенный Гоне, другой учитель периода династии Тан, поднял свой посох и спросил одного монаха: «Что это такое?» Монах ответил: «Я не знаю, почтенный господин». «Что же, тебе не знаком даже посох?» — с упреком заметил Гоне, а затем опустил его на землю и сделал им ямку в земле. После этого он спросил: «Ты понимаешь?»
    «Нет, не понимаю», — ответил монах.

    Учитель продолжал: «Ты даже не знаешь, что такое ямка в земле?» Сказав это, он положил посох себе на плечо и снова спросил: «Ну а теперь понимаешь?»
    «Нет, не понимаю», — признался монах.

    Тогда Гоне сказал: «Самодельный посох носят через плечо; присутствующих людей игнорируют; я хожу без колебания по сотням тысяч горных троп».
    Теперь, когда вы ознакомились с тем, как может быть использован простой посох для выражения внутреннего процесса восточного «мышления», я хочу привести слова Эно, автора труда по дзэн-буддизму, известного под названием Хэкиган-Сю.

    «Много вопросов задают, но, в конце концов, много ли толку в изучении (буддизма). Вся беда в том, что внешне вы связаны с горами, реками и великой матерью-землей, внутренне — со зрением, слухом, памятью и пониманием, а также с совершенством Будды, как с чем-то, чего нужно пытаться достичь.

    Людей же вы воспринимаете как существ, которых вы хотите спасти от неведения. Немедленно вырвите все это вон из вашей природы и, достигнув абсолютной внутренней целостности, оставайтесь в этом состоянии всегда и везде, гуляя, стоя, сидя или лежа.

    Достигнув этого, вы найдете, что весь космос стал вашим родным домом, что все вам кажется раем: и кипящий котел, и огонь; что все золото, изумруды и бриллианты мира для вас потеряли всякую цену».
    Совершенно ясно, что никакое умствование никогда не приведет нас к такой жизни. Интеллект способен лишь на одно — завести нас в дремучий лес.

    Там мы, безусловно, не обретем вечного мира. В заключение добавлю: нам всем отлично известно, что дала нам западная наука — диалектика, история и прочие науки, порожденные аналитическим мышлением. Не пора ли, хотя бы на короткое время, отбросить все это и обратить свое внимание на Восток?

    Каким бы кратким и несовершенным ни был мой труд, я надеюсь, что в какой-то мере мне удалось убедить читателя в том, что в конце концов кое-что есть в том «зловещем посохе» наших предшественников, чьи глаза узрели внутреннюю тьму реальности.
  9. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    6. ДЗЭН КАК ВЫСШЕЕ УТВЕРЖДЕНИЕ

    Сюдзан Сенсэн, обращаясь однажды к монахам, поднял вверх свой сиппэй (трость длиною около полуметра, сделанная из куска расщепленного бамбука и стянутая ротангом, произносится сип-пэй) и сказал: «Если вы называете это «сиппэй», вы утверждаете. Если вы это не называете «сиппэй», вы отрицаете.

    Ну а как бы вы это назвали, не утверждая и не отрицая? Ну, отвечайте же быстрее». Один из учеников подошел к учителю, взял у него трость, сломал ее пополам и воскликнул: «Что это такое?!»
    Для тех, кто привык иметь дело со всякого рода «высокими материями» и абстракциями, это может показаться банальным. Какое значение может иметь для них, ученых-философов, какой-то обыкновенный кусок бамбука? И какое дело им, ученым, погруженным в глубокое размышление, до того, чем называют бамбуковую трость и называют ли ее вообще как-нибудь, сломана она или брошена на пол?

    Но для последователей дзэна все это имеет глубокое значение. Стоит нам только действительно достичь того внутреннего состояния, которое испытывал тогда Сюдзан, как для нас впервые откроется дверь, ведущая нас в царство дзэна.

    Многие учителя, следуя примеру Сюдзана, требовали от своих учеников удовлетворительного ответа в аналогичных обстоятельствах.
    Если выразить эту идею абстрактно, что, вероятно, для большинства читателей покажется более приемлемым, то это высшее утверждение, идущее за пределы логической антитезы простого утверждения или отрицания.

    Обычно мы не решаемся покинуть эти пределы просто потому, что считаем это невозможным. Логика сделала нас в такой степени рабами, что мы беспрекословно подчиняемся ее законам. Наш ум с самого начала нашей сознательной жизни приучается нами к строжайшей дисциплине логического дуализма, бремя которой ему потом никак не сбросить.

    Нам даже никогда в голову не приходило, что мы можем освободиться от тех цепей, которыми мы сами себя сковали. Нам поистине нечего даже и мечтать о достижении действительной свободы, пока мы не отделаемся от антитезы «да» и «нет».

    Наша душа постоянно жаждет этой свободы. Мы слышим ее стоны, но забываем, что в конце концов все же возможно, хотя, может быть, и трудно, достичь высшей формы утверждения, при которой между отрицанием и утверждением не существует противоречий. Благодаря дзэну такого утверждения можно достичь даже посредством бамбуковой трости учителя.

    Само собой разумеется, что этой тростью может явиться любая из мириадов вещей, существующих в этом мире конкретного. Эта трость воплощает в себе возможные формы существования, а также все возможные формы внутреннего переживания. Когда он нам знаком, этот дорогой кусок бамбука, мы понимаем все самым правильным образом. Обладая ею, я обладаю всей Вселенной.

    Все, сказанное о ней, относится в равной мере ко всем остальным вещам. Когда достигается одно, то с ним приходит и все остальное. Как учит нас философия аватамсака (кэгон): «Единый заключает в себе все, и все заключено в едином. Единый — все, и все — Единый. Единый вездесущ, и все в Едином.

    Это относится ко всем предметам и ко всем существам».
    Но не подумайте, ради бога, что в этом выражается пантеизм или теория идентичности. Ведь когда вам показывают бамбуковую трость, то это просто трость, а не Вселенная в миниатюре. Здесь нет ни «всего», ни «единого».

    Даже тогда, когда мы заявляем: «Я вижу трость» или «Вот трость», мы упускаем самое главное. Дзэна тут больше уже нет, как нет и философии аватамсака.

    В одной из предыдущих глав я говорил об отсутствии логики в дзэне. Теперь читателю станет ясно, почему дзэн отрицает всякую логику. Такое отрицание логики вовсе не является самоцелью дзэна.

    Дзэн просто хочет показать, что последовательное логическое мышление не является чем-то конечным и что существует некое трансцендентальное выражение внутреннего состояния, которое недоступно простой интеллектуальной мудрости.

    Что касается обыкновенных вещей, то здесь мы еще можем довольствоваться привычными для нашего интеллекта «да» и «нет», но как только дело коснется центральной проблемы жизни, от интеллекта нечего ожидать удовлетворительного ответа. Когда мы говорим «да», мы утверждаем, а утверждая, мы ограничиваем себя.

    Когда мы говорим «нет», мы отрицаем, а отрицание — это исключение. Исключение и отрицание, что, в сущности, одно, убивает душу, а чему же другому, как не душе, желать совершенной свободы и абсолютного единства.

    В исключении или ограничении не может быть свободы. Дзэну это отлично известно. Поэтому, отвечая на призывы души, дзэн ведет нас к абсолютной истине, не знающей антитезы.
    Мы не должны, однако, забывать, что наша жизнь связана с утверждением, а не с отрицанием, так как сама жизнь — это утверждение.

    Это утверждение не должно сопровождаться или ограничиваться отрицанием, которое делает его относительным. Относительное утверждение лишает жизнь творческой оригинальности и превращает ее в механическую мясорубку, перемалывающую наши кости и плоть. Чтобы стать свободной, жизнь должна превратиться в абсолютное утверждение.

    Она должна стать выше всяких условностей, ограничений и противопоставлений, которые мешают ее свободному проявлению. Когда Сюдзан обратил внимание своих учеников на бамбуковую трость, он хотел услышать от них такого рода абсолютное утверждение. Любой ответ можно считать удовлетворительным, если он исходит из самой глубины нашего существа, так как это и будет абсолютное утверждение.

    Однако дзэн не означает простого освобождения от интеллектуальных оков. Это могло бы привести к простой распущенности. В дзэне есть нечто, освобождающее нас от всяких условностей и в то же самое время дающее определенную прочную опору в жизни, хотя эта опора и не является опорой в относительном смысле.

    Учитель дзэна пытается лишить своего ученика всякой опоры, какую он только мог получить с момента своего появления на свет, и дать ему такую опору, которая в то же время не может быть названа опорой. Если бамбуковая трость не к месту, то можно воспользоваться чем-нибудь, что подойдет. Дзэн и нигилизм — это разные вещи, так как с этой бамбуковой тростью или чем-либо другим невозможно обращаться на деле так, как можно было бы на словах. Этого не следует упускать из виду при изучении дзэна.

    Для иллюстрации приведу несколько примеров.
    Токусан часто выходил читать проповедь, размахивая своей длинной тростью, и говорил при этом: «Если вы произнесете хоть единое слово, то получите тридцать ударов по голове; если вы будете молчать, то этих тридцати ударов вам также не избежать».

    Это и было всей его проповедью. Никаких долгих разговоров о религии или морали, никаких абстрактных рассуждений, никакой сложной метафизики. Наоборот. Это скорее походило на ничем не прикрытую грубость.

    Малодушные религиозные ханжи сочли бы этого учителя за ужасного грубияна. Но факты, если с ними обращаться непосредственно, как с фактами, очень часто представляют собою довольно грубую вещь. Мы должны научиться честно смотреть им в лицо, так как всякое уклонение от этого не принесет никакой пользы.

    Градом обрушившиеся на нас тридцать ударов должны сорвать пелену с нашего духовного взора, из кипящего кратера самой жизни должно извергнуться абсолютное утверждение.
    Хоэн из Госодзана однажды спросил: «Если вы встретите на своем пути мудрого человека, то как вы станете разговаривать с ним, если будете все время молчать?» Все это я привожу к тому, чтобы читатель понял, что такое абсолютное утверждение.

    Это не значит просто избежать антитезы «да» и «нет», но найти положительный способ достижения совершенной гармонии между противоположностями. Вот что имеет своей целью этот вопрос.
    Другой пример. Учитель, указывая на горящий уголь, сказал однажды своим ученикам: «Я называю это огнем, но вы этого не делайте, но все же скажите, что это такое?» Опять то же самое: учитель пытается освободить ум своих учеников от рабства логики, которое всегда являлось и является проклятием для человека.

    Не считайте только все это какой-нибудь загадкой, придуманной нами специально для того, чтобы вы ломали себе голову. Здесь нет никакого спорта. Если вы не найдете ответа на подобного рода вопросы, тем хуже для вас. Вы чего хотите: быть вечно связанными вами же созданными законами мысли или быть совершенно свободными и достичь такого утверждения жизни, которое не знает ни начала ни конца? Медлить некогда. Примите этот факт или проходите мимо — другого выбора нет.

    Методы обучения дзэну обычно состоят из предложенной вам дилеммы, которую вы должны «решить» особым образом, то есть не посредством простого ума и логики, а посредством высшего ума.

    Когда Якусан изучал дзэн под руководством Сэкито, он спросил его однажды: «Что касается трех подразделений и двенадцати ветвей буддизма, то я неплохо разбираюсь в них, но я совершенно ничего не знаю о доктрине дзэн, которую проповедуют на Юге (дзэн, в отличие от других буддийских школ, возник в южных, провинциях Китая).

    Его последователи утверждают, что эта доктрина имеет дело непосредственно с духом и позволяет достичь совершенства Будды посредством проникновения в сокровенную внутреннюю природу. Если это так, то я тоже хочу достичь просветления. Как мне этого добиться?» Сэкито ответил: «Ни утверждение, ни отрицание не должны преобладать.

    То и другое не к месту. Так что бы ты в этом случае сказал?» Якусан долго думал, но так и не смог уловить значение этого вопроса. Тогда учитель направил его к Басе, рассчитывая на то, что, может быть, у него Якусан прозреет.

    С тем же самым вопросом Якусан обратился к новому учителю, который дал следующий ответ: «Иногда я заставляю человека поднимать брови или моргать, тогда как в другое время это совершенно излишне». Якусан мгновенно уловил смысл этого замечания, и когда Басе спросил: «Как тебе это удалось?» — он ответил: «Когда я был у Сякито, я походил на комара, кусающего железного быка».

    Ну как, по-вашему это удовлетворительный ответ? До чего же странно звучит это так называемое утверждение. Рико, сановник времен династии Тан, спросил Нансэна: «Когда-то человек держал гусенка в бутыли. Он постепенно подрастал, и наконец ему уже больше было не выбраться из этой бутыли.

    Человек этот не хотел разбивать бутыль, но хотел спасти гуся. Как бы вы, будучи на его месте, это сделали?» Учитель громко сказал: «Послушайте». «Да, да, так вот же он», — незамедлительно ответил Рико. Вот так Нансэн освободил гуся. Ну, а что вы скажете о Рико, он достиг высшего утверждения?

    А вот что сказал однажды Кегэн Тикан: «Вообразите, что кто-то забрался на дерево и повис, зацепившись за ветку зубами, опустив руки и не касаясь ничего ногами. Прохожий задает ему вопрос относительно основных принципов буддизма. Если он не ответит, то это будет расценено как грубое уклонение от ответа, а если попытается ответить, то разобьется насмерть. Как же ему выбраться из этого затруднительного положения?»

    Хотя это и басня, она все же не теряет своей жизненной остроты. Ведь на самом деле, если вы открываете рот, пытаясь утверждать или отрицать, то все потеряно. Дзэна тут уже больше нет. Но простое молчание также не является выходом из положения.

    Камень, лежащий на дороге, и цветок, растущий под окном, безмолвствуют, но ни один ни другой не понимают дзэн. Молчание каким-то образом должно слиться со словом. Это возможно только тогда, когда отрицание и утверждение объединяются в высшую форму утверждения. Достигнув этого, мы поймем дзэн.

    Что же в таком случае представляет собою абсолютное утверждение?
    Когда Хякудзе Экаю предстояло решить, кто станет его преемником, то есть главой монастыря Та-куэисян, он назвал двух самых способных учеников и, показав им кувшин, который обычно носит с собою буддийский монах, сказал: «Не называйте это кувшином, однако скажите мне, что это такое?» Первый ученик ответил: «Это нельзя назвать куском дерева». Настоятель не счел такой ответ вполне удовлетворительным.

    В свою очередь второй ученик вышел вперед, легким толчком опрокинул кувшин и, ничего не говоря, вышел из комнаты. Он и стал впоследствии учителем 1500 монахов, так как выбор пал на него. Позвольте задать вопрос: было ли то, что он продемонстрировал, абсолютным утверждением? Вы можете повторить все это, но не надейтесь, что вы этим непременно докажете, что понимаете дзэн.

    дзэн презирает повторение или имитацию, какими бы они сами ни были, так как они влекут за собою смерть. По той же самой причине дзэн никогда не объясняет, а только утверждает.
    Жизнь — это факт, не требующий никакого объяснения. Объяснить — это значит извиниться за то, что живем. Жить — разве этого не достаточно?
    Так давайте же тогда жить и утверждать. Именно здесь дзэн предстает перед нами во всей своей чистоте и наготе.

    В монастыре Нансэна Фугавана монахи восточного сектора ссорились с монахами западного сектора из-за того, что и те и другие хотели держать у себя одну и ту же кошку. Учитель поймал ее и, обращаясь к ссорившимся монахам, сказал: «Если кто-нибудь из вас скажет что-либо в защиту бедного животного, то я его отпущу».

    Но так как никто не произнес ни единого слова утверждения, Нансэну пришлось разрезать этот предмет, вызывающий споры и ссоры, на две части, что явилось концом бесполезных разделений на «мое» и «твое». Нансен рассказал эту историю Дзесю, который не был свидетелем того, что произошло, и спросил его, как бы он умудрился спасти животное.

    Дзесю спокойно снял свои сломанные сандалии и, положив их на голову, вышел из комнаты. Глядя на него, Нансен воскликнул: «Если бы ты был тогда здесь, ты бы спас эту кошку».
    Что же все это означает?

    Зачем нужно было приносить в жертву бедное, ни в чем неповинное животное. Какое отношение к спору имели положенные на голову Дзесю сандалии? Не успел ли Нансен, убивая живое существо, подчеркнуть свое пренебрежение к религии и к гуманности? Не является ли то, что сделал Дзесю, простым дурацким трюком?

    А что касается «абсолютного утверждения» и «абсолютного отрицания», то, в конце концов, не одно ли это и то же?
    Следует заметить, однако, что оба актера, Дзесю и Нансен, чертовски искренне сыграли свои роли. Пока вы этого не поймете, дзэн останется для вас простым фарсом. Конечно, кошка не была убита просто так. Если низшим тварям когда-нибудь только будет суждено достичь совершенства Будды, то эта кошка непременно будет первой.

    Того же самого Дзесю спросил однажды один монах: «Все вещи сводятся к единому, к чему же тогда сводится единый?» Учитель ответил: «Когда я был в районе Чин, на мне была ряса, которая весила 7 чин». Это одно из самых замечательных высказываний, которое можно было только услышать от учителей дзэна.

    Вы можете спросить: «Так это и есть абсолютное утверждение? Какая же может существовать связь между одеждой монаха и единством вещей?» Позвольте же и мне задать вам вопрос: «Вы верите, что все вещи существуют в Боге, но где же пребывает сам Бог?

    Уж не в рясе ли Дзесю?» Когда вы говорите, что Бог здесь, он уже не может быть здесь, но вы не можете, однако, сказать, что его нигде нет, так как по вашим же понятиям он вездесущ. Покуда мы связаны интеллектом, мы не можем узреть Бога в том виде, в каком он есть.
    Мы ищем его везде, но он постоянно удаляется от нас.

    Интеллект желает найти для него какое-нибудь определенное место, но он по природе своей не может быть ограничен.
    Перед интеллектом встает вечная дилемма, и это неизбежно. Где же тогда искать выход? Ряса Дзесю не принадлежит нам, мы не можем слепо следовать его примеру, так как каждый из нас должен сам себе пробить дорогу.

    Если кто-нибудь задаст вам тот же самый вопрос, как вы на него ответите? Между прочим, не сталкиваемся ли и мы то и дело с этой же самой проблемой? И не требуется ли от нас в таких случаях непосредственного и практического подхода к решению этой проблемы?
    Излюбленным ответом Гутая на любой-вопрос служил поднятый вверх палец. Его слуга, молодой человек, стал подражать ему, и всякий раз, когда посторонние спрашивали его о том, чему учит его хозяин, он поднимал вверх тот же самый палец. Узнав об этом, хозяин позвал однажды его к себе и отрубил ему палец. Молодой человек в испуге пытался убежать, но хозяин приказал ему остаться, выразив это тем же жестом, то есть поднял вверх палец! Молодой человек по привычке хотел сделать то же самое, но пальца у него больше не было. И вот тут-то он неожиданно все понял.
    Подражание — это рабство. К нему никогда не следует прибегать. Во всем нужно искать только дух. Но где же он? Ищите его в своей повседневной жизни.

    В одной из сутр мы читаем: «В восточной части города, в котором родился Будда, жила женщина. Она родилась в то же самое время, что и Будда, и жила всю свою жизнь в том же самом месте, что и Будда.

    Она не искала встречи с ним и не желала видеть его. Когда он подходил к ней, она всячески старалась скрыться. Но однажды случилось так, что ей некуда было деваться. Тогда она закрыла лицо руками и — о чудо! — Будда появился между всеми ее пальцами». Позвольте же спросить, кто эта женщина?

    Будда — это абсолютное утверждение, вы не можете спрятаться от него, так как оно преследует вас на каждом шагу, но вы, к сожалению, не узнаете его, пока вам, как слуге Гутая, не отрубят палец.

    Как ни странно, но факт остается фактом, что мы походим на «тех, кто умирает от голода, сидя на мешке риса», или, скорее, на «тех, кто умирает от жажды, стоя по горло в воде». Один учитель делает еще один шаг, утверждая, что «мы сами есть рис и вода». Если это так, то нам стыдно даже говорить о голоде и жажде, так как никогда, с самого
    начала в нас ничто ничего не хотело.

    Один монах пришел к Содзану Хондзяку и попросил приютить его, так как остался совсем один. «О мой достопочтенный господин», — обратился к нему Содзан. Монах немедленно отреагировал на это обращение. Затем Содзан добавил: «Вы уже выпили три огромных бочки великолепного ликера домашнего производства, однако утверждаете, что даже не притронулись к нему». Все мы, вероятно, походим на этого монаха. Когда мы переполнены до краев, мы никогда этого не осознаем.


    Я хочу закончить эту главу еще одним из множества встречающихся в литературе по дзэну высказываний, которые утверждают абсолютную истину.
    Сэйкэй спросил Суйби Мугаку: «В чем заключается основной принцип буддизма?» «Подожди, — сказал Суйби. — Когда мы останемся одни, я тебе скажу». Через некоторое время Сэйкэй снова обратился к нему: «Ну вот теперь мы одни, умоляю тебя, объясни».

    Суйби встал и повел сгорающего от нетерпения Сэйкея в бамбуковую рощу, но так ничего и не сказал, а когда последний настоятельно потребовал ответа, он шепотом промолвил: «Какие высокие эти деревья, и какие маленькие те, вон там».
  10. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    7. ДЗЭН-БУДДИЗМ ЭТО ОТКАЗ

    Постичь реальность в свете дзэна — это, попросту говоря, пойти наперекор всем традициям, как современным, так и древним, встречающимся на протяжении всей истории человеческого мышления, и добраться до их источника или отправного пункта. Это нечто более радикальное, чем даже революция Коперника.

    Дзэн стремится во всем добраться до истоков и найти там начало нового пути. Как видите, дзэн — это нечто совершенно противоположное тому что вы, может быть, ожидали.

    Я надеюсь поэтому, что вы последуете моему совету и оставите весь свой умственный багаж, так как на пути к дзэну он вас будет только обременять. Это напоминает «Божественную комедию» Данте: «Мы должны расстаться со всеми своими надеждами, желаниями и всякого рода стремлениями, когда мы входим в ворота ада».

    Мы должны снять свой парадный мундир который мы носим с самого начала творения, и предстать во всей своей наготе перед лицом истины, или дзэна.


    Во время династии Сун жил один учитель дзэна. Однажды этот учитель появился на трибуне с намерением прочесть проповедь своим ученикам. Проповедь эта началась примерно так: «Вчера вечером я думал, что прочту сегодня утром хорошую проповедь, но сейчас она совершенно вылетела у меня из головы.

    Как ни стараюсь, никак не могу вспомнить». Он помолчал немного, а затем сказал: «Сейчас я помолюсь и, может быть, вспомню». Затем последовала примерно такая молитва: «О Господи, помилуй меня».

    Вы можете заметить, что это христианская молитва и что странно слышать ее от учителя дзэна. Я отвечу, что Богу, в отличие от нас, все равно, как к нему обращаются. Когда он произнес эту молитву, память вернулась к нему и он сказал: «Теперь то, что я хотел сказать. Если вы меня спросите, что такое дзэн, я скажу: как глупо с вашей стороны спрашивать о дзэне. Вы сами — дзэн. Разве рыба, плавающая в воде, может жаловаться на то, что ей нечего пить? И как же все-таки вы глупы».

    (Не правда ли, ведь это относится и ко всем нам.)
    Сказав это, учитель молча покинул трибуну.

    Подобного рода проповедь вряд ли покажется убедительной, особенно для современных интеллектуалов, которые требуют, чтобы все было определено, систематизировано и аргументировано словесно.

    Но учителя дзэна — очень странные люди. Они никогда не дают вам того так называемого «прямого ответа», который вы надеетесь от них получить. Однако все их ответы фактически являются самыми прямыми.

    Вся беда в том, что те, кто слышит эти ответы, воспринимают их далеко не прямым образом, а пытаются ограничиться только понятиями. Дзэн и понятие — вещи несовместимые. Дзэн не имеет дела с языком. Тот язык, который мы используем в данный момент, — это просто язык, а не абстрактные понятия.

    Некоторые ответы в дзэне могут показаться простым автоматическим повторением. Если, например, кто-то спрашивает учителя дзэна: «Что такое дзэн?» — то он может услышать ответ: «дзэн». «Что такое Будда?» — «Будда». «Что такое реальность?» — «Реальность». Кажется, что он подобно попугаю повторяет заданный вопрос.

    Далее, если учителю скажут: «Учитель, я не понимаю того, что ты говоришь», — он ответит: «Я понимаю не больше тебя». И может также добавить: «Если ты действительно хочешь понять, спроси у стены, спроси у стола, спроси у себя самого — и ты получишь ответ».

    Христианин, конфуцианец или даос может спросить: «Что такое Дао, или Бог?» Учитель может ответить: «Дао, или Бог, находится по другую сторону забора». Здесь может возникнуть возражение: «Помилуй, дорогой учитель, ведь это не дорога, ведущая в город.

    Я ведь спрашиваю, что такое действительный абсолютный Дао, или Бог». «А, — скажет учитель, — ты имеешь в виду большую дорогу (дао), которая ведет прямо в Чаньань» (Чаньань был столицей Китая во времена династии Тан.

    Сегодня это бы звучало вроде: «Все дороги ведут в Рим или в Вашингтон, Ди-Си»), Таким образом, он, как это может показаться, уклонится от ответа на заданный вопрос. Но дело в том, что желание знать уже само по себе является уклонением от той «большой дороги», и единственное, чего хочет учитель, — это чтобы вы вернулись на эту «большую дорогу», вместо того чтобы все дальше и дальше уходить от нее в сторону.


    Отсюда — его замечание: дорога непосредственно здесь.
    А вот еще один пример того, как можно выразить суть дзэна: Один монах спрашивает учителя: «Что такое дзэн», или «Чему учит дзэн?» Если это происходит в монастыре, то учитель может указать на лужайку, покрытую зеленой травкой и омытую нежным дождем.

    Ответ также может принять и такую форму: поскольку во дворе монастыря обычно имеется флаг, то, отвечая на вопрос, учитель может просто обратить внимание учеников на этот флаг, который в это время трепещется от ветра. Он скажет: «Посмотрите, как ветер образует на нем волны». Этим и может ограничиться вся его проповедь.

    «Это все какая-то сплошная мистификация, — скажете вы, — дзэн — это что-то странное. Он ведет нас в таинственный лабиринт, из которого нам никто не может помочь выбраться. Вместо решения перед нами встают все новые и новые проблемы».

    Что ж, может быть, вы и правы. Дело в том, что когда мы гуляли в саду Эдема, у нас не было ни вопросов, ни каких-либо других затруднений. Все шло своим чередом и ничто не побуждало нас к вопросам. Поставить вопрос — означает растормошить пчелиный улей.

    Тысячи пчел набрасываются на нас и беспощадно жалят, и если мы не сумеем найти эффективный способ обороны, то это может стоить нам жизни.
    Может быть, лучше всего не спрашивать, не разговаривать? Но если мы не будем этого делать, то куда мы придем? Следует ли нам спрашивать? дзэн на это ответит: «Если хотите спрашивать — спрашивайте, если не хотите — не спрашивайте. И то и другое допустимо».

    «Да ведь вы же явно противоречите сами себе», — незамедлит подметить читатель. А учитель дзэна спокойно ответил бы: «Здесь нет никакого противоречия».

    Я слышал как-то историю об одном раввине из хасидов, который в разговоре с одним из своих учеников сказал: «Жизнь походит на колесо».
    Это сравнение прочно укоренилось в разуме этого ученика, и когда через несколько лет он услышал от того же самого раввина, что «жизнь — это прямая линия», то это его совершенно сбило с толку.

    Я не знаю, что именно имел в виду раввин под этими кажущимися парадоксами, которые так смутили разум ученика, но каковы бы ни были традиции этого учения и как бы они ни истолковывались, я считаю, что раввин совершенно прав, ибо жизнь — это и то и другое одновременно.

    Иногда она течет по прямой линии, иногда — вращается по кругу, иногда — движется зигзагами или каким-либо другим образом. Жизнь нельзя уместить в рамки какого-то определенного понятия. Она имеет свою собственную внутреннюю причину, недоступную порабощенному человеческому разуму.

    Мейстер Экхарт однажды случайно встретил нищего и приветствовал его словами: «Доброе утро». Нищий же ответил: «А какое утро не доброе?» Очевидно, этот нищий был просветленным, ибо каждое утро, несомненно, доброе, и каждый день — добрый день, и как бы мы друг друга ни приветствовали — «доброе утро», «добрый день» или «добрый вечер», — жизнь идет своим чередом, ровно, мирно и счастливо.

    В наше время, кажется, люди забыли о такого рода счастье. Они пытаются все оценивать исключительно с точки зрения добра и зла.
    В дзэне «добро» не связано с моралью.

    В нем отсутствует этический элемент. Это просто «добро» и ничего больше. Когда Бог сотворил мир, он сказал: «Это хорошо». Такое «хорошо» никоим образом, конечно, не связано с моралью. Таким же образом последователи дзэна говорят: «Каждый день — добрый день». И здесь нет никакой моральной оценки. Он просто добрый, хотя он может быть и дождливым, и ненастным, и неудачным. Но он, тем не менее, «добрый» и ничего больше.

    Таким образом, можно подумать, что дзэн совершенно равнодушен ко всему, что обычно называют добром и злом, ко всему, что случается с нами, с миром и со всем человечеством. Кажется, что дзэн совершенно не обращает внимания на судьбу человека вообще.

    Если это так, то тогда он никому не нужен, особенно в наше время, когда мы раздуваем взаимную вражду, которая может привести даже к уничтожению человечества. Какой смысл тогда говорить о дзэне?

    В 1957 году в Мексике состоялась международная конференция по психоанализу,
    и меня пригласили рассказать ее участникам о связи дзэна с теорией и практикой психоанализа. Я, разумеется, не могу претендовать на то, что обладаю обширными знаниями в области психоанализа, психологии или психотерапии, но при всем при этом я сказал следующее:
    «Вы, кажется, очень много говорите о страхе, неуверенности в завтрашнем дне, о свободе и спонтанности, а также о проблеме истинного «я».

    Если вы хотите знать, как ко всему этому относится дзэн, я скажу, что дзэн предлагает избавиться от всех чувств подобного рода — страхов, сомнений, неуверенности и тяжелых переживаний, — достичь истинной свободы от всех мещанских представлений, воображаемых страхов и т.п.
    Дзэн в состоянии дать вам эту свободу, но, чтобы постичь дзэн и стать поистине свободным и творчески активным — или, выражаясь языком Библии, постичь истину, которая сделает вас свободными, — вы должны будете выйти за пределы психологии.

    Выйти за пределы психологии — означает совершенно другой подход к этому вопросу. Современная психология подходит к субъективным вопросам объективно, и поэтому пока остается только теорией. Дзэн предлагает ей сменить курс и подойти к этой проблеме «субъективно».

    Психология или психоанализ совершенно не в состоянии действительно излечить нас от всех вышеупомянутых болезней. За помощью мы должны обратиться к дзэну».
    Мы часто слышим и говорим, особенно это касается психологии, о спонтанности. Но то, о чем обычно идет речь, представляет собой не что иное, как ребяческую или животную спонтанность, но никак не спонтанность и свободу взрослого человека.

    Истинная свобода и спонтанность неизмеримо далеки от такого детского представления о ней. Нельзя, конечно, отрицать того, что ранний период жизни человека носит отпечаток некоторого рода спонтанности и свободы, но все это не идет ни в какое сравнение со свободой действительно зрелого человека.

    Пока человек не расстанется с этой детской свободой, он будет постоянно нуждаться в помощи психологии. Но нельзя также ожидать достижения истинной свободы и спонтанности, не уделив достаточно времени, иногда даже несколько десятков лет, самодисциплине, которая приводит в конце концов к настоящей зрелости.
    Конфуций в свое время говорил: «В пятнадцать лет человек начинает учиться и изучать. (Следует отметить что здесь имеется в виду не чтение книг, а размышление над жизнью или самой реальностью.)

    Тогда в тридцать лет он уже знает, что может дать ему опору. (Это означает что он достигает некоторого прозрения относительно смысла и значения жизни.) В сорок лет его уже ничто не смущает и не сбивает с толку. (Он знает, куда идти, и идет туда неуклонно.) В пятьдесят — он познает свое небесное призвание; в шестьдесят — его уши в состоянии слушать все, чтобы ему ни говорили. (Ему больше не нужно сопротивляться или утверждать себя: все добро, все правильно.) В семьдесят — он действует только согласно своему внутреннему побуждению». (Это соответствует идее св. Августина: «Люби бога и поступай, как хочешь». Конфуций не поклонялся Богу св. Августина, но если говорить о самом внутреннем опыте, то изречение св. Августина соответствует тому, что говорил Конфуций.)
    То же самое говорит и дзэн словами одного из его японских учителей недавнего времени (а точнее — жившего 360 лет назад):

    Ты должен трупом стать живым,
    Ты должен умереть живя,
    Тогда ты можешь делать все —
    Все будет верным для тебя.


    Можно выразиться более позитивно и вместо «умереть живя» сказать «любить Бога», но и в том и в другом случае в основе лежит одно и то же чувство реальности.
    Конфуций, учитель дзэна и христианский святой идут рядом, по одной и той же дороге.

    Теперь вы можете сказать: «Я бы хотел услышать от вас о чем-нибудь более доступном, более осязаемом. Все, о чем шла речь, кажется мне чуждым».

    Но учитель дзэна настоятельно утверждает, что ничего более близкого, чем это, и быть не может. Большинство людей хочет чего-то более рационального, более логического, более доступного нашему обычному интеллекту и разуму.

    Философы пытаются решить эту проблему каждый по-своему, причем некоторые говорят, что это и есть «чистый опыт». Дзэн — это нечто очень близкое к чистому опыту. Это что-то вроде «сознания в целом» или «универсального сознания».
    Это также в какой-то мере походит на «коллективное бессознательное» Юнга, однако, вместо «коллективного» я бы предложил термин «космического» бессознательного, так как последнее более соответствует моему представлению о реальности.

    Но Юнг — психолог, и он хочет идти дальше того, что ему известно. Ученые — это странная группа людей. Они ограничивают не только поле своих исследований, но также и поле своих человеческих интересов. Они считают, что быть ученым означает не быть никем иным. Но они же прежде всего люди, а раз так, то я хотел бы, чтобы они пытались, насколько это можно, понять жизнь в ее истинном свете.

    Преданность умственной работе уродует их, так как они отказываются изучать жизнь во всей ее полноте. Что же, очень жалко. Неужели они не в состоянии смести установленные самими же границы? Если там они встретят на пути бездонную пропасть, то пусть совершат прыжок через нее или, лучше всего, бросятся прямо в нее. Они всегда испытывают жуткий страх, стоя на краю этой пропасти и взором измеряя ее глубину. Не видя дна, они пугаются еще больше и дальше уже не могут сделать ни шагу.

    Современные философы также иногда уподобляются ученым и говорят: «Да, мы должны найти решение, но не можем этого сделать». Таким образом, они говорят о жизни, как о чем-то пустом и лишенном всякого значения. Конфуций сказал бы им: «Вы сами себя ограничиваете». И действительно, ученые философы, ограничивая себя, не решаются идти вперед, боясь вышеупомянутой «бездны».

    Здесь требуется не просто «мужество быть», а отчаянный воинствующий дух, который может поставить на карту даже саму жизнь. Такого рода риск далек от духа азарта. Здесь человек намеренно и сознательно бросается в бездонную пропасть, не имея при этом ни малейшего шанса остаться в живых.

    Если же он будет еще каким-то образом осознавать, что там, внизу, находятся скалы и что он упадет на них, то он еще «не умер до конца», а потому не имеет шансов на спасение. Вы как бы забираетесь на высокую мачту, и когда достигнете самой вершины, расслабьте руки и ноги, так как дальше вы уже не можете идти, рассчитывая на свои силы. «Когда вы лишите себя всякой опоры, вы почувствуете, что обрели неизмеримо больше, чем потеряли», — говорит один древний учитель дзэна. Покуда вы будете цепляться за мачту, вы не будете в состоянии пойти за пределы себя самого.

    Многие пугаются этого и говорят: «Все это очень опасно. Если я сделаю то, что вы говорите, я совершенно лишусь жизни». Но в том-то и дело, что вы должны однажды ее лишиться. Если это произойдет один раз, то в другой раз этого уже не может произойти. Второй раз вы ее не потеряете, а, наоборот, впервые обретете.

    В Библии сказано: «Стучите, и дверь раскроется перед вами».

    Но она никогда не раскроется, если вы будете стучать просто из праздного любопытства.

    Это должен быть решительный стук отчаявшейся души. Вы должны всей грудью налечь на эту дверь, и тогда она сама откроется.

    Да, сама. Ни усилия кого-либо постороннего, ни ваши собственные усилия тут ни при чем. В действительности же, как ни странно, с самого начала вовсе и не было никакой двери.

    До тех пор, пока мы не приложим максимальных усилий и не отбросим всякие сомнения и колебания, мы никогда не достигнем той высшей точки отчаянного напряжения всего нашего существа, которое здесь необходимо. Только в этом случае дверь откроется — дверь, которой по существу нет.

    На Гавайских островах живет одна простая женщина, которая является членом буддийской секты «Чистая земля» (или син-сю). Она поведала мне о своем необычном внутреннем переживании. Его суть заключается примерно в следующем.

    Всех нас учили, что ад — наш удел,
    Что все мы погрязли в пороках ужасных.

    Ад, ад, ад ждет нас всех,
    Страшно, не правда ли?
    Долго боялась я броситься в ад,
    Долго пугала меня неизвестность,
    Медлила, медлила, медлила я,
    Но не было больше пути.

    В отчаянии я бросилась в ад, и — о чудо!
    Нет ни кипящих котлов, ни огня.
    Лишь лотоса нежный цветок предо мною.
    Странно, не правда ли?
    Отныне я ада совсем не боюсь
    И в рай не стремлюсь непременно попасть.
    Куда только Будда захочет, готова
    Идти я теперь, будь то рай или ад.

    Разве это не выразительно? Можно сказать, что это — суть всякого религиозного опыта. Религиозный опыт по-японски — «соно-мама [2]», или некогда «коно-мама ». Если это перевести точнее, то мы получим: «принимать вещи, такими, как они есть».

    Китайцы же говорят «ши-мо » или «чши-мо », что означает «такой» или «так». Христиане это выражают словами: «Да будет воля Твоя». Христиане почему-то всегда связывают слово «твоя» с некоей личностью. Однако слово «твоя» может означать и личность, и вещь, и сущность, а слово «воля» означает волю, идущую за пределы нашей ограниченной воли.

    Это уже походит на доктрину син-сю , имеющую дело с «силой извне» (тарики ). Принимать вещи «как они есть» — это и есть основной опыт или общее сознание, лежащее в основе всех проявлений.
    Буддизм часто принимают за пантеистическое учение. Но здесь следует внести поправку: буддизм существует сам по себе. Его не следует относить к подобного рода категориям. Пантеизм склонен не обращать внимания на различие, тогда как о буддизме этого нельзя сказать. Различие есть различие, а потому оно и остается.

    Но в частных различиях есть нечто, тесно связывающее их друг с другом, как бы объединяя их с одним общим источником. В связи с этим буддисты говорят: «Различия существуют, но они сводятся к единому. К чему же, далее, сводится тот единый? Единый — это множество, а множество — это единый». Как видите, это не походит на пантеизм.

    Индийская философия так же говорит об «адвайте», что означает «отсутствие дуализма». Здесь сразу же возникает вопрос: не есть ли это монизм, или единство всего? Нет, это также нельзя назвать единством. Это ни «один» и не «два». Если есть «один», то должен быть и «второй» (два в этом случае означает множество).

    Тогда, выражаясь языком философии, мы можем сказать, что адвайта имеет в виду «чистый опыт» в понимании Вильяма Джемса. — Я вижу цветок — это один опыт, одно внутреннее переживание. Я слышу песню — это другое переживание. «Чистое переживание» или «опыт» — это нечто, лежащее в основе всех конкретных переживаний.

    Когда мы рассуждаем так, мы прибегаем к научному абстрагированию. В отличие от этого, дзэн говорит нам следующее: «Когда я вижу цветок, то тот конкретный опыт или то конкретное переживание является одновременно чистым опытом».
    Поэтому «чистый опыт» — это не есть нечто, взятое от каждого конкретного опыта и помещенное в испытательную пробирку.
    (В чистом виде этот продукт еще никому не удавалось получить.)

    Здесь имеет место простое абстрагирование от каждого отдельного случая и создание понятия для удобства нашего ума.
    Итак, повторяю — каждый конкретный опыт является чистым опытом, а особого рода опыта, который можно было бы назвать чистым, просто не существует.

    Некоторые философы говорят о «конкретном всеобщем», пытаясь описать природу конечной реальности. Как бы мы ни называли конечную реальность — всеобщим конкретным или конкретным всеобщим, — мы никогда не достигнем конца нашего экзистенциального исследования, если будем ограничиваться одним только фактом формулировки и понятиями психологического или онтологического плана. Мы вынуждены прибегать к помощи языка, но именно он и мешает нам достичь самой реальности.

    Он стоит между нами и реальностью и вводит нас в заблуждение, заставляя нас думать, что палец, указывающий на луну, более реален, чем сама луна.
    Обращаться с языком подобающим образом — это поистине трудная задача. Без него мы и дня не можем прожить, но в то же время язык — это проклятие человеческой жизни. Мы даем имя какой-то вещи, а потом начинаем думать, что это имя и есть сама вещь, забывая, что оно служит лишь условным знаком, изобретенным для удобства.

    Имена не занимают много места: все они могут поместиться в небольшой записной книжке. Но с реальными вещами мы не можем поступить подобным образом. Язык можно сравнивать с картой. Мы разворачиваем карту мира и самодовольно считаем, что познаем реальный мир. Но реальная земля — это земля, по которой мы ступаем шаг за шагом, верста за верстой.

    Но мы удовлетворяемся тем, что измеряем эту карту выдуманными нами же инструментами. Здесь, однако, проявляются противоречия: мы пытаемся изо всех сил разрешить эти противоречия, но чем больше мы это делаем, тем больше их становится, и конца им не видно.
    Что касается реальности, то ее нужно ухватить голыми руками, не прибегая к помощи перчаток — языку, идеализации, абстракции и понятиям.

    Семантика — это великолепная сама по себе наука, но она абсолютно не может нам помочь постичь реальность. Реальность постигается только при помощи реальности. Это означает, что мы должны совершенно расстаться хотя бы на некоторое время со всеми этими прекрасными творениями философского, теологического или какого-либо другого характера.
    Как пишет Карлейль, мы должны оставить всякое одеяние, в том числе и «духовное», и предстать во всей своей наготе перед самой реальностью.

    Только тогда она откроется нам. То, что мы одеваемся, ладно, но, одеваясь, мы начинаем слишком остро осознавать нечто отличное от нас — я имею в виду все нас окружающее. Мы ничего не имеем против социального благоразумия, а только хотим сказать, что не следует подпадать под влияние и становиться рабом внешнего мира.

    Наше современное общество добилось особого успеха в области отвлечения нас от самих себя при помощи всякого рода ложных путей. Я считаю, что особо пагубное влияние, которое распространяется на нас со всех сторон, производят логика, абстрактное мышление, чрезмерное увлечение интеллектом, лингвистические науки и т.п.

    Я употребляю слово «пагубное» в том лишь смысле, что это влияние преобладает в наших умах, и все вышеперечисленное считается нами единственным возможным подходом к реальности.
    Теперь возникает вопрос, как же тогда выразить этот первоначальный опыт, который и есть реальность? Если язык бессилен это сделать, то каким же образом человек может передать свой опыт другим людям? Все мы — существа социальные и любим передавать другим то, что испытываем сами. Но как это сделать, не прибегая к помощи языка?

    Я вовсе не хочу свести вообще на нет функцию языка в нашей общественной жизни, я хочу лишь отметить, что мы должны пользоваться языком, а не язык нами. Советую об этот как следует подумать. Мы изобретаем всякого рода машины для самых различных целей, а затем становимся их рабами. Луис Мамфорд говорит: «Современный человек стал жертвой тех самых инструментов, которые он ценит превыше всего».

    Язык является одним из этих инструментов.
    Нижеследующие примеры дадут вам представление о том, до какой степени свободно учитель дзэна пользуется языком. Один монах спросил однажды учителя: «Отбросив все языки, отрицания, утверждения и все возможные выражения, как можем мы постичь саму реальность?»

    Учитель сказал: «Я сегодня устал и не могу на это ответить. Иди к одному из моих близких учеников, он даст тебе ответ». Монах послушно исполнил его совет — пошел к старшему монаху и задал ему тот же вопрос. Старший монах поинтересовался: «Спросил ли ты у нашего учителя». «Да, — сказал ученик, — именно он и направил меня к тебе».

    Тогда старший монах сказал: «У меня сегодня насморк, иди лучше к моему другу, он тебе все объяснит». Когда монах пошел к третьему человеку, то последний ему ответил: «Об этом я тебе ничего не могу сказать».

    Тогда монах пошел обратно к учителю, рассказал обо всем случившемся. А учитель сказал следующее: «У первого седая голова, а у второго — нет». Содержалось ли что-нибудь в этих словах?
    Монах, задавший вопрос, несомненно, искренне хотел познать реальность, но что же можно сказать об остальных трех? С обычной точки зрения, они вовсе не казались серьезными людьми. Но так ли это на самом деле?

    Другой пример. Учитель и ученик однажды вместе совершали прогулку. Учитель, заметив стаю гусей пролетевшую над ними, спросил: «Куда они летят»?

    Ученик сказал: «Улетели». Тогда учитель схватил его за нос и ущипнул. Почувствовав боль, монах воскликнул: «Учитель, мне же больно!»
    «То-то же, — сказал учитель, — они не улетели».

    На следующий день тот же самый ученик подошел к учителю и свернул мат, который обычно расстилался перед тем, как учитель начинал читать проповедь. Свертывание мата обозначает, что проповедь окончена и что все могут расходиться. Заметив, что монах сделал это раньше времени, потому что проповедь еще даже не начиналась, учитель молча покинул зал. Монах последовал за ним. Учитель обернулся и сказал: «Зачем ты свернул мат, прежде, чем я начал говорить?» Монах ответил: «Ты ущипнул меня вчера за нос, и мне было больно».

    «А где у тебя вчера был ум?»
    «Сегодня нос уже не болит».
    «Ну вот, теперь ты действительно знаешь, что к чему, юноша».

    Монах отвесил низкий поклон, а потом пришел к себе и заплакал. Товарищ спросил его: «Что с тобой?»
    «Пойди к учителю и спроси, что со мной».

    Увидев учителя, товарищ поинтересовался, в чем дело, но учитель посоветовал ему спросить самого монаха. Сбитый с толку товарищ вернулся и хотел снова спросить, что же произошло, но на этот раз он увидел, что тот искренне хохочет. Еще больше недоумевая, он спросил: «В чем дело, что все это значит? То ты плачешь, то — смеешься. Ничего не понимаю». Смеющийся монах ответил: «Несколько минут назад я плакал, а сейчас — смеюсь».

    Некоторые думают, что дзэн — это нечто абстрактное, неосязаемое и бессмысленное. Но это не так. Пока мы еще не встречали в нем ничего абстрактного. Наоборот, все предельно конкретно. Все это — факты, встречающиеся в повседневной жизни.

    Ветер дует туда, куда ему вздумается. Флаг трепещет на ветру. Учитель в равной мере, как и все остальные, не застрахован от телесных недугов. Даже испытав просветление, после того, как его ущипнули за нос, монах плачет и смеется. Если мы будем продолжать рассуждать подобным образом, все станет еще запутаннее.

    А вот другой случай, который имел место в жизни Ринзая (одна из выдающихся фигур на заре развития дзэна в Китае). Этот известный учитель дзэна жил в IX веке. Им была основана школа дзэна, которая до сих пор носит его имя.

    Однажды Ринзая попросили выступить перед группой ученых того времени. Он начал так: «Так как меня попросили высокопоставленные лица, то я пришел и стою сейчас здесь перед вами. В обществе это вполне естественно. Но, что касается дзэна, то я ничего не могу сказать о нем. Я не могу даже открыть рта.

    Дзэн невозможно уловить. Но, идя навстречу почтенной публике, я сделаю все, что могу, и постараюсь продемонстрировать, что такое дзэн.

    Если кто-нибудь из вас желает скрестить шпаги, то я к вашим услугам. Тогда я вам точно скажу, имели вы прозрение относительно сути дзэна или нет. Я буду наблюдать за вами и скажу».
    Вызов был принят одним монахом, который начал с того, что спросил: «В чем суть дзэн-буддизма?» На это учитель отреагировал бессмысленным восклицанием.

    Монах спокойно поклонился. «Вы знаете, с вами бы стоило немного поговорить», — сказал учитель.
    Затем слово взял ученый-буддист. «В нашем распоряжении имеется достаточно много священных текстов — трех направлений и двенадцати подразделений. Разве все они уже не ответили на вопрос, что такое природа Будды? Стоит ли вообще говорить о каком-то дзэне?» Ринзай ответил: «Вы еще никогда не очищали свой сад от сорной травы. Вам следовало бы этим заняться, прежде чем приходить сюда».

    «Будда не может нас обманывать», — продолжал ученый. «А где Будда»? — спросил учитель. Ученый промолчал. «Не пытайся обмануть меня в присутствии почтенного общества. Быстро убирайся прочь, чтобы не мешать другим задавать мне вопросы», — продолжал учитель. Таким образом этот ученый был бесцеремонно удален.

    Можно рассказать множество подобных анекдотов, но стоит ли все это делать?
    Давайте же просто закончим этот разговор уже вышеупомянутым ранее сравнением: дзэн — это отказ от обычного образа мыслей, от утверждения и отрицания. Мы обычно говорим, что «А» есть «А» и «А» никогда не может стать «Б».

    Но в свете дзэна, однако, «А» не есть «А», и, далее, вследствие того «А» есть «А». Запутанная диалектика, скажете вы. Это можно также назвать «бихевиоризмом» дзэна. Если ущипнуть за нос, то будет больно. Когда у последователя дзэна болит голова, ему не хочется разговаривать. Когда птичка поет, он слышит и знает, что это соловей.

    Когда он идет в горы и чувствует в воздухе аромат, он знает, что это цветет лавр. Последователь дзэна отличается от большинства из нас тем, что он осознает, что все эти факты нашего повседневного опыта неразрывно связаны со всем бытием.


    На этом заканчивается первая часть книги.
    Продолжение.

    бабочки-разделители.gif
  11. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    Часть II. ПРОИСХОЖДЕНИЕ ДЗЭНА

    1. ПРОСВЕТЛЕНИЕ

    Насколько я понимаю буддизм, он сосредоточивает основное внимание на просветлении, которого достиг Будда. «Будда» означает «просветленный». Просветление еще называют также «бодхи». «Будда» и «бодхи» происходят от одного и того же корня «будх », что означает «будить» или «осознать что-либо». «Будда» — это пробужденный от сна относительной, условной жизни.

    То, чему он учит, есть «бодхи », «просветление», или «самбодхи », иными словами, — «совершенное просветление, не знающее себе равного».
    Доктрина Будды основана на его просветлении.
    Она ставит себе целью помочь каждому из нас достичь этого просветления, так как буддизм не есть нечто, находящееся вне нас и не относящееся к нам лично. Будда был последовательным «индивидуалистом» и настоятельно требовал от своих последователей, чтобы они ценили свой собственный опыт, а не просто полагались на авторитет более высокоразвитой личности. От них требовалась самостоятельность, во имя их же собственного освобождения.

    В Дхаммападе мы читаем: «Ведь на деле мы сами совершаем зло, сами приносим себе страдания. Сами оставляем зло, сами очищаемся. Чистота и порочность принадлежат нам самим. Никто никого не очищает».

    Все это можно счесть за ярко выраженный индивидуализм, но, в конце концов, когда мы голодны, мы сами должны достать пищу, которая находится у нас во рту. Мы не можем доверить это ни Богу, ни черту. Просветление нужно испытать лично. Буддизм поэтому не есть учение, основанное на личном опыте просветления Будды, который ученикам предлагается проглотить как горькую пилюлю, не дав им ее распробовать и составить своего собственного представления о ее вкусе. По этой причине, чтобы понять буддизм, мы должны, прежде всего, выяснить, что такое совершенное просветление.
    Давайте сначала поинтересуемся, как сам Будда достиг просветления.

    Подобно всем другим индийским святым или философам, он заботился прежде всего о том, чтобы освободиться от оков жизни и смерти или бремени существования. Поскольку наше существование условно, оно всегда привязывает нас к чему-нибудь, а привязанность порождает страдание.
    Таково положение вещей, при котором мы все живем. И в каждом из нас, кто хоть сколько-нибудь размышляет над жизнью, живет нечто, что постоянно побуждает нас к попыткам превзойти все эти ограничения.
    Мы жаждем бессмертия, вечной жизни и абсолютной свободы. Будда был особенно чувствительным в этом отношении. Он во что бы то ни стало хотел освободиться от оков существования.

    Это желание или стремление носит чисто человеческий характер и является следствием того, что мы в состоянии размышлять над нашим собственным положением, что мы можем осознать окружающие условия, как внешние, так и внутренние, а также отделить себя от жизни, которой мы живем.
    Это стремление, выражаясь языком метафизики, представляет собою попытку познать конечное значение реальности. Эта попытка принимает форму следующих вопросов. Стоит ли жизнь того, чтобы жить? Каков смысл жизни? Откуда мы пришли и куда мы уйдем? Что такое это «я», которое задает все эти вопросы? Существует ли какая-нибудь внешняя сила, управляющая Вселенной ради своей забавы и т.п.
    Все эти вопросы, таким образом, могут быть сведены к одному: что такое реальность?
    Философы и так называемые религиозные люди по-разному подходят к этому основному вопросу. А буддисты, и, в особенности дзэн-буддисты, имеют свою особую точку зрения, которая отличается от тех и других.

    Как философы, так и религиозные люди, в большинстве своем пытаются решить эту проблему так, как она им представляется, то есть объективно. Они берут вопрос в том виде, как его задают, и пытаются на него тем или иным образом ответить.

    Что же касается буддистов, то они стремятся докопаться до источника, в котором возникает эта проблема, и посмотреть, как она вообще возникает. Когда они встречаются с вопросом «Что такое реальность?», то вместо того, чтобы принять вопрос как таковой, они идут к тому, кто задает этот вопрос. Поэтому вопрос этот теряет свой абстрактный характер. На арене появляется личность, живая личность. Она преисполнена жизни, и не менее жизненный также и вопрос, который перестает быть абстрактным и безличным, так как самым непосредственным образом касается того, кто его задает.

    Когда ученик спрашивает: «Что такое природа Будды или реальность?» — учитель, отвечая вопросом на вопрос, спрашивает: «Кто ты?» или «Откуда у тебя появился этот вопрос?» Иногда учитель может назвать имя ученика, и когда тот ответит «да», учитель, помолчав немного, спросит: «Понимаешь?» Монах может признаться, что ничего не понимает, и тогда учитель назовет его «никудышным парнем».

    Буддизм считает, что вопрос никогда не следует отделять от того, кто его задает. Покуда такое разделение будет существовать, вопрошающий не сможет прийти к правильному ответу. Каким образом и когда вообще возникает вопрос? И как только вопрошающему могло прийти в голову задать этот вопрос? Вопрос вообще возникает только тогда, когда вопрошающий отделяет себя от реальности. Он стоит в стороне и задает вопрос: «Что это такое?» Только мы, люди, имеем эту привилегию. Животные лишены ее. У них вообще нет вопросов. Они ни счастливы, ни несчастны. Они просто принимают вещи в том виде, как они перед ними предстают.

    Но с человеком дело обстоит совершенно иначе. Мы знаем, как поставить себя вне реальности и размышлять над ней, задавая всякого рода вопросы. Поступая так, мы мучаем себя, а иногда даже находим в этом своего рода развлечение. Однако когда перед нами встает вопрос жизненной важности, мы ощущаем всю его серьезность.

    Поистине, мы имеем привилегию мучиться, и потому, должно быть, имеем также привилегию испытать счастье.
    У животных же не может быть ничего подобного.
    Один монах спросил Нансэна: «Говорят, что все Будды прошлого, настоящего и будущего не знают «того-то», тогда почему кошка и бык знают? Возможно ли это?»
    Учитель сказал: «Перед тем, как прийти в Звериный парк, Будда знал кое-что из «того». Монах спросил: «А разве животные могут знать «это». — «Как ты только мог их в этом заподозрить?» — ответил Нансэн.

    Смысл сказанного: что бы мы ни имели в виду под «этим», «оно» исчезает, как только мы начинаем спрашивать о «нем», как будто «оно» представляет собою нечто, что следует искать вне нас самих. Каждый из нас живет в «нем», и когда мы отделяем себя от «него», спрашивая о нем, мы приходим, в конечном итоге, к тому, что покидаем себя и теряемся.

    Это напоминает басню о сороконожке, которая потеряла способность двигаться из-за того, что стала размышлять о том, как она это делает, не путаясь при наличии такого большого количества ног, которые нужно поочередно включать в работу.

    Наша беда состоит в том, что мы отделяем вопрос от вопрошающего. Однако такое отделение вопроса от вопрошающего является совершенно естественным для человеческого существа. Так уж мы с вами устроены, что везде и всегда нам приходится задавать вопросы. Но в то же самое время эти поставленные вопросы являются причиной самых неприятных ситуаций, в которые мы часто попадаем.
    Буддист считает, что такое разделение никогда не приведет нас к решению. Оно необходимо для того, чтобы задавать вопрос, но не может явиться ключом к его разгадке. Скорее наоборот — оно уводит нас еще дальше от нее.

    Решить вопрос — означает быть единым с ним. Когда такое единство в самом глубоком смысле имеет место, оно само дает нам ответ, причем вопрошающему в этом случае нет никакой нужды пытаться решить этот вопрос. Он решается сам собой. Именно таким образом буддист подходит к решению проблемы «что такое реальность».
    Это означает, что когда вопрошающий перестает отделять себя от вопроса и сливается с ним, он возвращается к первоисточнику.

    Другими словами, возвращаясь к началу начал, где отсутствует разделение на субъект и объект, во время, предшествующее разделению, когда мир еще не был сотворен в виде реального опыта, а не в виде логического доказательства, он получает ответ на поставленный вопрос.

    Услышав все это, читатель может спросить: «Когда вы говорите о времени, предшествующем разделению на субъект и объект, то есть до того, как Бог сотворил мир, это ведь означает, что мы еще не были рождены и вообще не могли задавать тогда вопросы. В этом случае не может быть и речи о каком-либо вопросе, а также и о каком-либо ответе.

    Более того, само просветление теряет всякий смысл, так как все в этом случае сводится к абсолютной пустоте, в которой нет еще ни Бога, ни творения, ни нас и, следовательно, никаких вопросов. Такое решение — не решение, а уничтожение».

    Все дело в том, что я постоянно и упорно отсылаю читателя в ложном направлении, сбивая его с толку и толкая в кромешную тьму, от которой я его и пытаюсь при этом спасти. Читатель как бы подготавливается к своим собственным похоронам. Все, к чему я стремлюсь, — это совершенно отучить его от всякого рода вопросов, споров и рассуждений, сделав его, таким образом, совершенно свободным — свободным от всякого рода аналитических дискуссий.

    Это возможно лишь тогда, когда вопрошающий отождествляет себя с вопросом, или когда все существо наше превращается в огромный вопросительный знак, объединяющий начало и конец мира. А это — вопрос опыта, а не рассуждения. Будде удалось достичь этого состояния лишь после шести лет глубоких размышлений и строгого аскетизма. По ходу изложения предмета вам станет это еще яснее.

    Так или иначе, буддисты уделяют основное внимание просветлению, считая, что лишь оно одно может дать ключ к решению всех проблем.
    Но покуда будут иметь место те или иные формы умственного отделения вопрошающего от вопроса, ответа на последний нечего ожидать, так как любой так называемый «ответ» вовсе не является ответом в подлинном смысле, а лишь в относительном, рациональном, логическом смысле. Такой ответ иллюзорен. Получить истинный ответ, который затрагивает или, скорее, ставит на карту все наше существование, — далеко не легкая задача.
    Отделение субъекта от объекта порождает вопрос, а интеллект ответить на него не в состоянии, потому что природа умственного ответа такова, что за ним всегда неизбежно следует целая серия других вопросов и конечного ответа мы так и не получаем.

    Кроме того, умственное решение — если оно только возможно — всегда остается только умственным и никогда не затрагивает само наше существо.
    Интеллект — это периферийный работник, бросающийся из одной крайности в другую.
    Что касается вопроса о реальности, то мы можем сказать, что в некотором смысле мы уже имеем на него ответ еще до того, как мы его задаем, но на интеллектуальном плане это понять невозможно.
    Такое понимание возможно только за его пределами.

    В связи с тем, что вопрос и отделение субъекта от объекта неразрывно связаны друг с другом, постановка вопроса в действительности означает, что реальность желает познать себя, а для того, чтобы это сделать, она сочла необходимым разделить себя на вопрошающего и вопрос.
    В таком случае ответ следует искать в самой реальности до того, как вышеупомянутое разделение имело место. Это означает, что ответ возможен тогда, когда вопрошающий и вопрос еще представляют собою одно целое. Вопрос возник после разделения. До него не было никакого вопроса. Поэтому, когда мы отправляемся туда, где нет вопроса, то там нет, естественно, и никакого ответа.

    И в этой-то обители, где нет ни вопросов, ни ответов, мы и найдем конечный «ответ». Вот почему философ дзэн-буддизма говорит, что ответ уже дан до того, как задается вопрос.
    Учителя дзэна спросят: «Что такое Бог?», и он ответит: «А вы кто такой?» Или: «Может ли Христос спасти меня?» — «Вы еще не спасены?» — «Будда действительно просветленный? И что такое просветление?» — «Вы просветления еще не достигли». — «Какую весть принес Бодхидхарма из Индии?» — «Где вы находитесь в данный момент?»

    Один сановник древнего Китая, интересовавшийся дзэном, спросил однажды учителя дзэна: «Как достать гуся из кувшина, сидя в котором он вырос настолько, что уже не может пролезть через горлышко, не причинив при этом вреда гусю и не разбивая кувшина?» Учитель назвал сановника по имени, и тот ответил: «Да, учитель». Затем учитель сразу же сказал; «Ну вот, гусь на свободе».

    Дело в том, что ответ неотделим от вопроса, так как вопрос в то же время является и ответом. Но мы должны помнить, однако, что если нет вопроса, то не следует ожидать и ответа.
    Дзесю однажды спросил Нансэна: «Что такое дао?» (в этом случае «дао» можно перевести словом «реальность»). «Дао — это твой обычный ум», — ответил Нансэн. («Обычный ум» по-китайски — «пинь-чань синь ». «Пинь-чань » означает «обычный», «обыкновенный», «повседневный», а синь — «ум», «сердце», «мысль» или «сознание».

    Таким образом, все сочетание может быть переведено как «состояние ума, в котором человек обычно пребывает».) Ученые, изучающие буддизм, могут охарактеризовать это состояние как «состояние естественности» или «реальности как она есть». Когда монах спросил учителя о том, что такое «наш обычный ум или сознание», учитель ответил: «Я ем, когда голоден, и пью, когда испытываю жажду».

    Это своего рода инстинктивная бессознательная жизнь, лишенная умственного расчета и оценки. Если мы, однако, на этом остановимся, то зачеркнем высокоразвитое человеческое сознание. В действительности же «обычный ум» означает наличие сознания и бессознательного одновременно.
    «Нуждается ли он в особой дисциплине?» — продолжал монах. («Цей-сян » по-китайски буквально означает «направленность к чему-либо», «намеренное устремление». Такой перевод может показаться слишком современным, но идею он передает правильно.)
    «Нет. Когда мы пытаемся направить свое сознание на что-либо, мы поворачиваемся спиной к нему (дао)», — ответил учитель. «Если это так, то как узнать дао?» — «Дао не принадлежит к знанию, а также не принадлежит к незнанию. Знать — значит заблуждаться, а не знать — быть безразличным (у-ти, авьякрита). Когда ты поистине достигнешь дао, ты обнаружишь, что оно походит на великую пустоту, которая расширяется беспредельно, не оставляя места для добра и зла».

    Дао — это совершенное просветление, и все, что мы можем сказать о дао, в равной мере относится и к просветлению. Когда вы направляете на него внимание (то есть когда задаете вопрос о нем), то там, где вы его ищете, его уже нет. Но, с другой стороны, если вы не будете искать его, сознательно направляя свое внимание на то, чтобы его распознать, вы никогда не ухватите его сути.

    Дао выходит за пределы логического понимания и сферы деятельности интеллекта. Все это означает, что если вы будете ограничены последними, то никогда не достигнете просветления.
    Я бы назвал это логикой просветления. Именно тогда, когда эта «логика» понята, мы можем более разумно подойти к вопросу о просветлении, которого некогда достиг Будда и с которого начинается весь буддизм со всем его дальнейшим развитием не только в Индии, но и в Китае.

    Именно по этой причине Будде никак не удавалось решить стоящую перед ним проблему,
    пока он ограничивался уровнем антитезного мышления, на котором вопрошающий отделяет себя от вопроса. Это означает что перед ним вставали все новые и новые вопросы, требующие удовлетворительного ответа. История Будды является типичным примером того, через что проходит человек, ищущий истину.

    Поиски истины мы обыкновенно начинаем с изучения философии, так как раскрытие наших мыслительных способностей идет параллельно нашим размышлениям о реальности. Мы изучаем сначала историю человеческой мысли и узнаем, что говорили древние мудрецы относительно этой проблемы, которая их также очень сильно волновала.

    Будда тоже начал с этого, и первое, что он сделал, когда оставил дом и светскую жизнь, это отправился в лес, где можно было встретиться с лучшими учеными людьми того времени. Однако этим он не был удовлетворен. Философия по своей природе не в состоянии отправить нас туда, где вопрос еще не задан. Такая задача ей не под силу, так как она имеет свои определенные пределы.

    Она может дать нам только очень смутное и поверхностное представление о самой реальности, причем, возможно, что чем ближе мы будем подходить к ней, тем туманнее она будет становиться. Это напоминает танталовы муки. Вполне естественно поэтому, что Будда в конце концов должен был оставить своих учителей.

    Затем он предается аскетизму. Большинство из нас почему-то думает, что подчинением себе плоти мы очищаем ум, превращая его в инструмент, способный видеть реальное в истинном свете. Но в случае такого самоистязания наше «я», вопрошающий, превращается в своего рода врага, которого нужно сокрушать. Этот враг постоянно предстает перед вопрошающим, и никакая отчаянная борьба в этой смертельной битве не в состоянии обеспечить победы над ним, так как «я» или вопрошающий жив, он породит нового врага и будет вынужден также бороться и с ним.

    Кроме того, убить врага — не означает спасти себя или получить ответ на вопрос. «Я» живет только тогда, когда существует «не я», которое и является врагом, порожденным «я». Вопрошающий всегда остается вопрошающим или творцом вопроса.

    В аскетизме вопрошающий — это «я». Далее этому «я» противопоставляется то, что не есть «я», то есть враг, и этого врага человек во что бы то ни стало старается победить. Но враг этот не может быть побежден, покуда существует «я». Это «я» никогда не останется наедине с собою: оно всегда стремится найти что-либо, в противовес чему оно могло себя утвердить в доказательство своей силы и первостепенной важности. Оно теряет свое лицо при отсутствии других «я», в сравнении с которыми оно должно показать себя. Аскетизм — это своего рода гордость или самоутверждение.

    Аскетизм и нравственное очищение никогда не могут идти за пределы «я», а если мы не пойдем за его пределы, мы не будем иметь ни малейшего шанса найти решение той проблемы, с которой начались поиски истины.
    «Я» должно быть совершенно остановлено и лишено всего того, что о нем хоть как-то напоминает. Я имею в виду отсутствие противопоставления «я» и «не я».

    Будда дошел до этого самым практическим образом. Однажды он попробовал подняться с места, на котором сидел, и не смог этого сделать, потому что из-за недостатка нормального питания он очень ослаб, пытаясь принимать минимальное количество пиши с целью подчинить себе тело настолько, чтобы оно не могло себя утверждать. Цель была достигнута, и тело настолько ослабло, что даже встать было невозможно. Но проблема реальности и истины по-прежнему оставалась нерешенной: самоистязание не привело к ее решению.
    Тогда он подумал, что «если он умрет, то вопрошающий исчезнет, а вопрос так и останется неразрешенным».

    Он начал после этого принимать достаточное количество пищи, желая окрепнуть физически и продолжить поиски ответа на вопрос, который поглощал все его существо. Но что же делать дальше? Интеллект не дал ему ответа, акскетизм — тоже. Он был в полном замешательстве и не знал, что делать, а стремление получить ответ на вопрос стало как никогда сильным.

    Если бы он обладал более слабым умом, то он, возможно, не выдержал бы такого сильного напряжения. Все силы его существа были крайне напряжены в реакции на такого рода положение. Теперь он чувствовал, что у него нет никакого вопроса, который нужно решить, а также никакого «я», которое должно противостоять врагу. Фактически все его существо, его «я» и интеллект превратились в вопрос. Другими словами, он сам стал вопросом.

    Подразделение на вопрошающего и вопрос, «я» и «не я» исчезло. Осталось только одно неразделенное «неизвестное», в котором он был похоронен. Не было, если мы можем себе это представить, ни Шакьямуни — вопрошающего, ни самосознающего «я», ни вопроса, стоящего перед интеллектом и угрожающего всему существованию,
    нание доступно лишь тому, кто не отделяет вопрос от вопрошающего, то есть Будде, или «просветленному».

    Просветление, которого достиг Будда, явилось величайшим событием в его жизни, вследствие которого, как известно, позже возникла целая религия — буддизм. Все аспекты буддизма так или иначе связаны с духовным опытом Будды, и если мы сталкиваемся с какими-либо трудностями в изучении и понимании этого учения, то конечный ответ нам может дать только само просветление Будды.

    Будда без просветления — это не Будда, и буддизм, не базирующийся на «совершенном просветлении Будды», — не буддизм. Таким образом, становится ясно, чем именно отличается буддизм от всех других религий.

    То, что просветление является самой основой буддизма, несмотря на все широкое разнообразие форм последнего, видно хотя бы из того факта, что даже в доктрине «чистая земля», основанной, как утверждают ее приверженцы, на «посторонней силе», в отличие от идеи «собственной силы», которую проповедовал основоположник буддизма, за основу, тем не менее, также принимается просветление.

    Это объясняется тем, что «чистая земля» была «открыта» Амидой, когда он впервые достиг «ануттара-самьяк-самбодхи» («ни с чем не сравнимое высшее просветление»), и поэтому все, связанное с достижением «чистой земли», сводится к раскрытию внутреннего духовного опыта просветления Амиды. Если нам может быть и не совсем ясно, что имеется в виду под «посторонней силой», то относительно цели достижения «чистой земли» нет никакого сомнения, так как «чистая земля» — это блаженное царство, в котором все предельно благоприятствует достижению совершенного просветления.

    Из этого следует, что даже доктрина «чистой земли», которая, по всеобщему мнению, значительно отличается от первоначального учения Будды, в конце концов тоже сводится к достижению просветления. В общих чертах она утверждает, что те, кому трудно достичь просветления непосредственно сейчас, в этой жизни, непременно достигнут его в следующей жизни, родившись на «земле» Амиды.

    Теперь, надеюсь, читателю стало ясно, что испытал Будда, сидя под деревом бодхи на берегу Найраджняны, двадцать пять столетий назад.

    Следующей ступенью в изучении буддизма будет выяснение «содержания» совершенного просветления, дарующего человеку «всемогущество» и «всеведение».
  12. Оффлайн
    Лакшми

    Лакшми Агент ЦРУ

    2. ПРОСВЕТЛЕНИЕ И НЕВЕДЕНИЕ

    Как ни странно, ученые, изучающие буддизм, уделяют слишком много внимания тому, что, по их мнению, составляет учение Будды и тому, что его последователи излагают под названием «дхармы», и совершенно игнорируют при этом сам духовный опыт Будды.

    Мне кажется, однако, что первое, с чего мы должны начинать изучение буддийского образа мысли, это со стремления постичь природу того личного опыта Будды, который, как известно, он получил во время своего просветления (самбодхи ) и который связан с самой сокровенной глубиной человеческого сознания.

    То, чему Будда учил своих учеников, было лишь сознательной умственной интерпретацией того, что он сам видел и постиг, и имело целью помочь им достичь того же самого. Но умственное объяснение, каким бы философским оно ни было, вовсе не передает внутренней сущности самого просветления Будды.

    Поэтому, если мы хотим постичь сущность буддизма, которая неразрывно связана с просветлением, мы должны понять значение опыта его основоположника, опыта, который сделал его Буддой и основателем религии, носящей его имя.

    Здесь мы сталкиваемся с самым важным в истории буддизма вопросом. Что же было в опыте Будды такого, что позволило ему преодолеть неведение (авидья ) и совершенно освободиться от всех пороков (ашрава )? Что представляло собой то недоступное уму видение природы вещей? Что такое доктрина всеобщего страдания, вызванного тем, что люди жаждут жизни (тришна) и цепляются за нее (упадана )?

    В чем смысл теории «причины и следствия», утверждающей, что источником всякого страдания является неведение?
    Ясно, что не интеллект привел Будду к просветлению. «Его не уловить простой логикой» (атаркавачана ), и эту фразу мы постоянно встречаем в буддийской литературе — и на языке пали, и на санскрите. Блаженство испытанное Буддой в момент просветления, было так неизмеримо велико, что никакая логика не могла к нему подступиться.

    То решение, которое может нам дать интеллект, удовлетворительно лишь в том смысле, что оно производит частичную разрядку, устраняя грубые препятствия, но оно не в состоянии затронуть глубины нашего духа. Ученых нельзя назвать «святыми», а «святых» — учеными. Умственное постижение «закона происхождения всего» (пратья-самупада ), каким бы совершенным оно ни было, не могло дать Будде полной уверенности в том, что он преодолел неведение, страдание, пороки и смерть.

    Проследить умом происхождение и причинную связь вещей — это одно, но подчинить их себе в действительной, реальной жизни — совсем другое. В первом случае активен только интеллект, тогда как во втором — воля, а воля — это и есть человек. Будда не только открыл «цепь причин и следствий, состоящую из двенадцати звеньев», но и порвал ее собственными руками и навсегда освободился от рабства.

    Перед его проникновенным взором предстала его собственная сущность в своем истинном облике, как она есть, причем он видел ее так же ясно, как, например, человек видит собственную руку своими собственными глазами. Никакого размышления, никакого вывода, суждения или сравнения, а также — никаких градаций. Не о чем было говорить, не о чем было спорить, нечего объяснять: он видел — и все тут.

    Это видение представляло нечто само по себе совершенное: оно не вело ни к чему внутреннему или внешнему, ни в пределы, ни за пределы чего-либо. И именно эта совершенность, или законченность, и явилась для Будды самым исчерпывающим и удовлетворительным «ответом» — теперь он знал, что цепь действительно порвана и он свободен. Поэтому, что касается просветления Будды, то его нельзя понять интеллектом, который всегда только дразнит и никогда не дает удовлетворительного ответа.

    Будда чрезвычайно остро сознавал и чувствовал, что жизнь преисполнена боли и страдания. Это до глубины души волновало его, и вследствие этого эмоциональная реакция, которую он испытал во время просветления, была в такой же степени интенсивной.
    Это еще раз указывает на то, что он не мог удовлетвориться умственным обзором жизненных фактов. Все, что мы можем сказать об интеллекте, — это то, что он, в конце концов, является зрителем, которому легко внушить как хорошее, так и плохое. Сам по себе он не может вызвать состояние ума, называемое просветлением.

    Чувство совершенной свободы («ахамхи арака локэ, ахам саттха ануттаро») не могло явиться следствием одного лишь умственного превосходства. Очевидно, в сознании Будды имел место гораздо более фундаментальный процесс, выражающий духовное переживание.
    Описывая это духовное переживание, авторы трудов по буддизму исчерпывают свои познания в области филологии, подбирая слова, так или иначе связанные с логическим пониманием. «Знание» (виджня), «понимание» (праджнянана), «разум» (няна), «мудрость» (пання), «проникновение» (абхисамета), «реализация» (абхисам-будда), «восприятие» (санджнянам), и «прозрение» (дассана) (махаяна дает 13 терминов, определяющих процесс постижения.
    Все они имеют более или менее определенные оттенки: буддхи, мати, гати, мата, дриштам, абхиса-натави, самъяравабодхи, супративиддха, абхилакшита, га-тимагата) — это только некоторые из них. На деле же, покуда мы будем ограничиваться интеллектом, каким бы глубоким, утонченным и возвышенным он ни был, мы не докопаемся до сути дела.
    По этой причине даже так называемые «примитивные буддисты», из которых некоторые считаются позитивистами, рационалистами и агностиками, были вынуждены допустить возможность существования в человеке некоторого начала, идущего далеко за пределы относительного знания и находящегося в противоречии с нашим эмпирическим эго.
    Махаяна более ясно говорит о просветлении, как о своего рода умственной деятельности или мудрости, которая превратила бодхисаттву в Будду, в связи с тем, что Будда достиг (абхисамбудха) высшего, совершенного знания посредством «экачиттакшана-самъюктапраджни».

    Что же такое эта «праджня» — это понимание высшего порядка, по сравнению с обычным пониманием, которое имеет место при приобретении относительного знания? Это свойство ума и духа одновременно. Оно позволяет духу порвать оковы интеллекта, которому всегда свойственен дуализм, поскольку он подразделяет вещи на субъект и объект. Праждня, достигаемая «гармоничным единомыслием», не знает разделения на познающего и познаваемое, рассматривая их (икшана) как одно целое (экачитта), что, в свою очередь, приводит к просветлению.

    Дав точное определение «праджни», махаянисты внесли ясность в определение природы «самбодхи», так как ум, покинувший свой привычный путь внешнего разделения и углубившийся в свою внутреннюю обитель первоначальной целостности, начинает достигать состояния «гармоничного единомыслия», освобождая нас от неведения и порока.

    Таким образом, становится ясно, что просветление — это состояние ума, в котором отсутствует всякое «разграничение» (пратикальпа или викальпа). Для достижения такого
    состояния «единомыслия» требуется огромное умственное усилие. Наше сознание слишком обременено аналитическим мышлением.

    В стремлении понять реальные факты мы разлагаем их на части, но когда потом снова пытаемся воссоздать целое, собирая их воедино, обнаруживаем, что каждая из них слишком ярко выделяется, чтобы составить одно единое и неделимое целое. А так как просветление возможно только тогда, когда мы достигаем вышеупомянутого единства, то нам необходимо попытаться уйти за пределы относительного эмпирического сознания, которое связано со множественностью, а не единством вещей.


    Поэтому самый важный факт, лежащий в основе просветления, состоит в том, что Будда приложил неимоверные усилия в попытке решить проблему неведения: его воля была до предела напряжена, что было необходимо для успешного исхода борьбы.
    В Катха-упанишаде мы читаем: «Подобно тому, как капля воды, ударяясь о камень, разлетается на мелкие брызги, ум того, кто видит качественные различия, распыляется, устремляясь за каждым из них.

    «Я» того, кто знает о Гаутама, остается неизмеримым, подобно чистой воде, налитой в чистую воду». «Чистая вода, налитая в чистую воду», означает, что все качества сливаются в единое целое, логическая нить, безнадежно запутанная в клубок, обрывается, и все подобия и различия приходят к абсолютному единству познающего (джнянин) и познаваемого (джнея). Это вносит коренной переворот в нашу практическую дуалистическую жизнь.

    Экхарт, великий немецкий мистик, был абсолютно того же самого мнения относительно единства субъекта и объекта, что и буддисты. Вот что он говорит: «Око, которым я вижу Бога, — это то же самое око, которым бог меня зрит. Мое око и Божье око — это одно, и лик един, и мудрость, и любовь едины».

    Идею отказа от антитезного поверхностного подхода к реальности другой известный мистик Яков Беме очень удачно сравнивает с «оком, направленным внутрь», которое позволяет видеть Бога.

    Итак, просветление включает в себя не только интеллект, но и волю. Это интуиция, порожденная волей. Воля желает познать себя в себе, освободившись от всех условностей. Будда достиг просветления тогда, когда с прозрением в истинную природу вещей наступил конец вечному круговороту его ума от разложения и смерти к неведению и от неведения к разложению и смерти через двенадцать звеньев цепи пратитья-самутпады. Такой умственный круговорот был вызван тем, что его интеллект зашел в тупик, который ему было не преодолеть.

    Некоторые поначалу думают, что Будда в тот период всего лишь навсего упражнялся в философии. Фактически же он не знал, как избежать этого бесконечного потока идей, на одном конце которого были смерть и разложение, а на другом — неведение.

    Он не мог отрицать объективных фактов, которые со всей своей остротой и неизбежностью предстали перед ним, в то время как неведение тормозило процесс раскрытия познавательных способностей ума, бросая его из одной крайности в другую.

    Ни внутреннее, ни внешнее не давало ему ответа, он мучительно искал выхода и не находил. Он пробовал то одно, то другое, но результат был тот же — абсолютная тщетность всех умственных усилий.
    Но воля его была непреклонной. Изо всех сил он стремился постичь суть реальности. Он стучал, пока двери неведения не поддались и не открыли перед ним новые, недоступные уму горизонты.

    Теперь, когда он достиг просветления, он мог сказать Упаке, нагому аскету, которого он встретил по дороге в Бенарес:

    Я всесилен и всезнающ.
    Лишенный всякого порока,
    Отрекшийся от всего, покончивший с желаниями,
    Сам познавший все, кого же теперь я смогу назвать своим учителем?
    Тому, что я знаю, меня никто не учил.
    Ни на земле, ни на небе, мой друг, нет равного мне,
    Я поистине достиг освобождения.
    Я непревзойденный мировой учитель,
    Единственный, кто достиг совершенного просветления.
    Я пребываю в вечном мире.

    Говоря о просветлении, мы, как правило, рассматриваем его в эпистемологическом аспекте и забываем о той грандиозной силе воли, которая скрывается за ним, силе, которая фактически составляет саму сущность индивидуума. В особенности это относится к буддизму, идеалы которого носят ярко выраженный умственный характер — даже, может быть, слишком ярко выраженный, — и в связи с этим ученые склонны игнорировать значение воли как основного и определяющего фактора в решении основной проблемы.

    Они уделяют, таким образом, слишком много внимания доктрине «пратитьясамутпада», или «арьяньятья», которая, по их мнению, составляет основу буддийского учения.
    Но в этом, как и в том, что они принимают буддизм за некую этическую культуру, заявляя, что он представляет собой не что иное, как систему моральных наставлений (шила), без души, без бога и, следовательно, без надежды на бессмертие, они глубоко ошибаются.

    Идеи неведения, причины и следствия, морали приобретают в душе истинного буддиста более глубокий смысл. Неведение — это не неведение в познавательном смысле, а темнота в смысле духовном. Если бы неведение было связано с познанием, то устранение такого неведения никак не могло бы привести нас к просветлению и освобождению от оков и пороков, или «дурманов», как их называют некоторые ученые.

    Перед проникновенным взором Будды открылись глубины его существа, и он понял, что суть его — воля, а также — что такое воля (ятхабхутам, или пребывание в татхабхане, что означает в своем естестве). Он превзошел самого себя и стал Буддой, высшим, несравненным. Таким образом, выражение «ануттара-самьяк-самбодхи» означает достижение высшего духовного знания.

    Неведение, являющееся антитезой просветления, приобретает в связи с этим более глубокий смысл, чем ему обычно придают.
    Неведение — это не простое незнание какой-либо теории, системы или закона. Это отсутствие прямого восприятия фактов, лежащих в основе жизни, — восприятия, связанного с проявлением воли.

    В неведении познание отделяется от действия и познающий от познаваемого, а мир представляется отдельным от субъекта, то есть мы все время имеем дело с двумя противоположными друг другу элементами. Однако это условие лежит в основе всякого познания: познание неизбежно сопряжено с неведением. Когда мы думаем, что познали что-то, всегда есть нечто в этом случае, что недоступно нашему познанию.

    За известным всегда скрывается неизвестное — познающий, до которого нам никак не удается докопаться и который неизбежно должен присутствовать в каждом акте познания.
    Мы хотим, однако, познать этого непознаваемого познающего: мы не можем пройти мимо, не посмотрев, что же в действительности он из себя представляет. Это означает, что неведение должно быть рассеяно просветлением.

    Здесь появляется острое противоречие (по крайней мере эпистемологического характера). Но пока мы не преодолеем этого затруднения, не будет мира нашей душе и жизнь будет становиться все более и более невыносимой.

    В своих поисках «строителя» (гахакара) Будда чувствовал, что его постоянно преследует неведение. За познаваемым все время маячила фигура неизвестного в черной маске, которую ему очень долго не удавалось сорвать, пока он не преодолел дуализм субъекта и объекта.

    Такое преодоление дуализма есть не акт познания, а самореализация, или духовное пробуждение, идущее за пределы рассудка и логики и не сопровождающееся неведением. То, что познающий знает о себе, находится в нем и недоступно никакому интеллекту, то есть последний не способен превзойти свои собственные ограничения. Неведение устраняется только тогда, когда опрокидывается сама его основа, устранение неведения представляет собой акт воли.

    Само по себе неведение не есть зло, а также не есть источник зла, но если мы не замечаем и не знаем, какую роль оно играет в нашей жизни, мы постоянно вращаемся в бесконечном круговороте зла. Тришну (страстное желание), которое считается корнем зла, можно преодолеть только тогда, когда будет достигнуто полное и глубокое понимание природы неведения.

    В связи с этим тот факт, что ученые-философы в своей попытке дать рациональное (в житейском смысле) объяснение цепи причин (пратшья-самутпада), состоящей из двенадцати звеньев (Звенья этой «цепи» обычно перечисляются в следующем порядке: 1. неведение — авидья, 2. характер — самскара, 3. сознание — виджняна, 4. имя и форма — ната-рупа, 5. шесть органов чувств — садаятана, 6. общение — спарша, 7. чувства — ведана, 8. желания — тришна, 9. привязанность — упадана, 10. становление — бхава, 11. рождение — джати, 12. старость и смерть — джарамаранам, относят неведение к прошедшему, что лишний раз указывает на их недальновидность.

    Они говорят, что первые два звена (ангани) пратитьи самутпади принадлежат к прошедшему, восемь последующих — к настоящему и два последних — к будущему.

    Неведение, которое порождает серии ниданы, неограничено во времени, так как оно так же, как и просветление, связано не со временем, а с волей.

    Просветление, или (выражаясь негативно) устранение неведения, сопряженное со временем, теряет свой абсолютный характер и побуждает нас искать чего-то, идущего за его пределы.

    Оковы рабства и пороки становятся нашими постоянными спутниками, и никакие боги не станут восхвалять в гимнах пробужденного и называть его «лотосом, незапятнанным грязью страсти, который поднялся со дна озера знания; солнцем, разгоняющим тьму заблуждения, или луной, устраняющей жгучее пламя врожденного греха существования».

    Если просветление, как говорят сутры, заставило всю Вселенную вибрировать во всех шести сферах, то неведение, над которым оно, в конечном итоге, взяло верх, должно быть, имеет не меньше силы, хотя оно диаметрально противоположно просветлению по качеству. Неведение нельзя связывать с умом и со временем, так как это совершенно лишает его того основного значения, которое оно должно иметь как первое звено в серии ниданы.

    То громадное влияние, которое оказал Будда на своих современников, а также на последующие поколения, объясняется не остротой его логики и мышления, (хотя ему свойственно было и это), а тем духовным величием и глубиной, которые были связаны с волей, проникающей в саму основу творения. Победа над неведением явилась демонстрацией этой силы, преодолеть которую не мог ни коварный Мара, ни все его несметные полчища.
    Неправильное понимание истинного значения неведения в системе «пратитья-самутпада», или «арьяшатья», неизбежно приводит к ложным представлениям о природе просветления и, следовательно, о буддизме.

    В начале, которого в действительности нет и которое не имеет своего духовного значения вообще, а имеет лишь частное значение в нашей конечной жизни, воля хочет познать себя, в результате чего пробуждается сознание, а с пробуждением сознания происходит разделение воли на две части. Единая воля, целостная и совершенная в себе, становится одновременно актером и зрителем.

    Конфликт в этом случае неизбежен, так как актер начинает стремиться к освобождению от ограничений, которые он на себя возложил в своем желании обрести сознание. В некотором смысле ему дано право видеть, но, в то же самое время, остается нечто, чего он, как зритель, не может заметить.

    С роковой неизбежностью неведение буквально по пятам преследует знание. Тенью бродят друг за другом эти два вечных и неразлучных спутника.
    Но воля-актер стремится вернуться в свою первозданную обитель, где нет дуализма и где царит вечный мир.

    Однако эта тоска по дому не может быть излечена не чем иным, как ценой долгих и мучительных поисков, так как однажды разделенное не может быть восстановлено до прежнего единства без борьбы и сопротивления. Восстановление — это нечто большее, чем простое возвращение назад, потому что первоначальное содержанке обогащается этим разделением, борьбой и реорганизацией.

    Поначалу вышеупомянутое разделение воли настолько очаровывает сознание своей новизной и кажущимися успехами в решении практических проблем жизни, что оно забывает о своей миссии служить источником света для воли.

    Вместо того, чтобы направить этот источник света внутрь, то есть к воле, от которой оно заимствовало принцип своего существования, сознание направляет его на объективный мир и мир идей, вместо того, чтобы обратить свой взор на себя и погрузиться в мир абсолютного единства, где объект познания и познающий представляют одно. Меч не может поразить самого себя, а тьма неведения не может быть разогнана сама собой.
    Здесь необходимо героическое усилие со стороны воли, которая должна осветить или выкупить себя, не разрушая некогда пробужденного сознания нарушением принципа, лежащего в его основе. Этого, как известно, добился Будда и стал более, чем простым Гаутамой, достигнув пробуждения, блаженства и высшего просветления.

    В воле содержится нечто большее, чем простое веление: в ней содержится также мышление и видение. Это позволяет ей видеть себя и достичь свободы и господства над собою. Это представляет собою познание в самом глубоком смысле, и в этом заключается искупление и спасение в буддийском понимании.

    Неведение преобладает до тех пор, пока воля остается под властью иллюзии, созданной собственным ее же детищем, сознанием, в котором познающий всегда остается отдельным от познаваемого. Однако эта иллюзия не вечна: воля желает стать просветленной, свободной и независимой.

    Неведение всегда предполагает существование чего-то, лежащего вне и непознаваемого. Этого непознаваемого зрителя обычно называют эго или душой, которые в действительности представляют собою саму волю, находящуюся в состоянии неведения. Поэтому, когда Будда испытал просветление, он сразу осознал, что не существует никакого атмана, или непознаваемой и непознанной души.

    Просветление рассеяло тьму неведения, и вместе с ней исчезли призрачные обитатели мрачной пещеры эго. В своем обычном смысле неведение противопоставляется знанию, но, с точки зрения буддиста, — это антипод просветления, представляющий собой эго (атман), которое так настойчиво отрицал Будда. В этом нет ничего удивительного, так как видно, что учение Будды в основном сосредоточено на доктрине просветления или преодолении неведения.

    Тот, кто видит в буддизме только доктрину отрицания атмана и не понимает значения просветления, не в состоянии оценить всю важность того, что дал миру Будда. Если бы он просто отрицал существование эго с психологической точки зрения, разложив его на составные части, то в научном смысле его можно было бы назвать великим, так как его аналитические способности были несравненно выше способностей его современников, но его влияние как духовного вождя не достигло бы такой высоты и не дошло бы до нас. Его теория, отрицающая существование атмана, — не просто результат нового научного метода, а в основе своей результат его внутреннего опыта.

    Когда неведение понимается в этом, более глубоком смысле, его преодоление неизбежно приводит к отрицанию эго как основы всей нашей жизненной деятельности.
    Просветление — это позитивная концепция, и для обычного ума постижение его истинной сущности представляет значительную трудность.

    Но когда нам известно, что в буддизме подразумевается под ним, и когда мы сосредоточиваем свои усилия на стремлении достичь его реализации, все остальное нам также становится ясно: такие понятия, как эго, неведение, оковы, пороки, праведное поведение, созерцание и высшее понимание, созданы лишь для того, чтобы привести к той желанной цели буддизма, то есть — просветлению.

    То, что Будда постоянно упоминает о теории «причины и следствия», рассказывая своим ученикам о их взаимосвязи и исчезновении следствия по искоренении причины, не свидетельствует о простом желании познакомить их с некоей формальной логикой, а говорит о стремлении показать таким образом просветление, причинно связанное со всем человеческим счастьем, миром и духовной свободой.

    Покуда неведение будет отождествляться с отсутствием логического понимания, устранение такого «неведения» не принесет нам той духовной свободы, о которой так настойчиво и часто упоминается в самой древней буддийской литературе.
    Теперь читателю должно стать совершенно ясно, что просветление, или устранение неведения — тот идеал, к которому стремится буддист, — не умственный процесс, а преображение или перестройка всего нашего существа за счет приведения в действие той основной силы, которая пребывает в каждом из нас.

    Простое понимание несет в себе нечто чуждое и не имеющее истинной связи с жизнью. Раз просветление оказывает такое грандиозное влияние на духовное мировоззрение людей, о чем мы можем прочесть в сутрах, оно не могло быть простым следствием понимания доктрины причины и следствия. Просветление — это продукт праджни, порожденной волей, которая желает видеть себя и быть в себе. Вот почему Будда так настаивал на необходимости личного опыта, а как средство достижения последнего рекомендовал медитацию в одиночестве.

    Медитация, посредством которой воля пытается сбросить наложенные на себя и связанные с погружением сознания ограничения, никак не есть простое размышление над теорией происхождения и причинности, представляющее собою движение по замкнутому кругу, началом и концом которого является неведение. Личный опыт, пожалуй, это то, что единственно необходимо в буддизме, что же касается всех других метафизических проблем, то они заводят человека в такие дебри, из которых ему не выбраться.

    Таким образом, от неведения нельзя избавиться при помощи метафизики. Это достигается значительным напряжением воли. По избавлении от неведения мы освобождаемся также от того, что мы представляем себе как эго и что является продуктом или, скорее, почвой неведения, на которой оно растет и процветает.

    Эго — это темный чулан, куда не могут проникнуть лучи интеллекта и где прячущееся от света неведение чувствует себя в полной безопасности. Когда чулан этот разнесен в щепки, неведение исчезает, как тьма с наступлением дня. В действительности же идея эго и неведение — одно и то же.

    Мы склонны думать, что с исчезновением неведения и эго мы лишаемся всякой опоры и уподобляемся опавшему листу, предоставленному воле ветра. Но это не так, потому что просветление не есть нечто противоположное простому отсутствию знания. Фактически неведение — это отрицание просветления, но не наоборот.

    Просветление — это утверждение в полном смысле слова, и поэтому Будда сказал, что тот, кто видит дхарму, видит Будду, а тот, кто видит Будду, видит дхарму, и далее, что тот, кто хочет видеть Будду, не должен искать его ни в форме, ни в звуке, ни в чем-либо подобном.

    Когда господствует неведение, эго предстает в виде положительной идеи, а его отрицание представляет собой нигилизм. Вполне естественно то, что неведение служит верным стражем эго, так как в нем его родной дом. Но с достижением просветления картина совершенно меняется, рушится старый учрежденный неведением порядок и водворяется абсолютно новый. То, что прежде было отрицательным, становится положительным, а то, что было положительным — отрицательным.

    Ученым не следует забывать об этой переоценке идей, которая следует за просветлением. В связи с тем, что буддизм считает просветление важнейшим фактором в жизни, — это означает, что в нем нет никакого негативизма или пессимизма.

    Продолжение
Статус темы:
Закрыта.