Этот мальчик желает пробиться… Игорь Волгин Этот мальчик желает пробиться, примелькаться, вписаться в строку, удостоиться званья провидца, очутиться в известном кругу. Узнаю тебя, узник абстракций, выбиватель казенных щедрот, завсегдатай столичных редакций, сочинитель вчерашних острот! Узнаю этот честный румянец и повадку, и пыл деловой. …Затевается легкий романец там, где надо платить головой. Ибо иначе звучность глагола, что беспечно течет по устам, есть всего лишь цветение пола, как однажды сказал Мандельштам. А иначе все эти удачи, эти жгучие грезы и сны обращаются в поздние плачи – и уже не имеют цены.
Читая С. Д.Быков Я непременно перейду на вашу сторону, Но не внезапно, не стихийно, не по-скорому, И это будет не чутье, не страх, не выгода, Но понимание, что нет иного выхода И на пути к изничтожению бесспорному Спасет лишь мой демарш-бросок на вашу сторону, Как переход во вражий лагерь прокаженного Или другого чем смертельным зараженного. Да, ВОТ ТОГДА я перейду на вашу сторону — К тупому, хищному, исконному, посконному, К необъяснимому, нелепому, нестройному, Фальшиво шитому и неприлично скроенному. И вот тогда я перейду на вашу сторону – Точней сказать, перелечу, подобно ворону, Неся с собой свое клеймо, свое проклятие, А уж оно падет само на вас, собратия. Оно, за что я ни берусь, меня преследует, И вечно ждет, что я загнусь; когда — не ведает. Пойди я в летчики — летать бы мне недолго бы; Пойди в валютчики — попадали бы доллары; Пойди я в сыщики — у всех бы стало алиби; Пойди в могильщики — вообще не умирали бы. Оно ползет за мной, как тень, скуля, постанывая, И станет вашим в тот же день, как вашим стану я. Мое предательство ценя, — ему-то рады вы, — Не оттолкнете вы меня, хотя и надо бы, И перекинется гнилье, и ляжет трещина, И станет вашим все мое, как и обещано. Я, как гранату, жизнь закину в ваше логово – Видать, затем и берегли меня, убогого. Себя я кину, как гранату — ту, последнюю, С моей прижизненною кармой и посмертною. Вот ровно так я перейду на вашу сторону, И мы толпой, в одном ряду войдем в историю, И там опустимся на дно, как маршал Паулюс, Но если с вами заодно, то я не жалуюсь.
Рабочий Он стоит пред раскаленным горном, Невысокий старый человек. Взгляд спокойный кажется покорным От миганья красноватых век. Все товарищи его заснули, Только он один еще не спит: Все он занят отливаньем пули, Что меня с землею разлучит. Кончил, и глаза повеселели. Возвращается. Блестит луна. Дома ждет его в большой постели Сонная и теплая жена. Пуля, им отлитая, просвищет Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной. Упаду, смертельно затоскую, Прошлое увижу наяву, Кровь ключом захлещет на сухую, Пыльную и мятую траву. И Господь воздаст мне полной мерой За недолгий мой и горький век. Это сделал в блузе светло-серой Невысокий старый человек. Автор: Н. С. Гумилев написано 10.04.1916
Вера Полозкова А ведь это твоя последняя жизнь, хоть сама-то себе не ври. Родилась пошвырять пожитки, друзей обнять перед рейсом. Купить себе анестетиков в дьюти-фри. Покивать смешливым индусам или корейцам. А ведь это твоё последнее тело, одноместный крепкий скелет. Зал ожидания перед вылетом к горним кущам. Погоди, детка, ещё два-три десятка лет – Сядешь да посмеёшься со Всемогущим. Если жалеть о чем-то, то лишь о том, Что так тяжело доходишь до вечных истин. Моя новая чёлка фильтрует мир решетом, Он становится мне чуть менее ненавистен. Всё, что ещё неведомо – сядь, отведай. Всё, что с земли не видно – исследуй над. Это твоя последняя юность в конкретно этой Непростой системе координат. Легче танцуй стихом, каблуками щёлкай. Спать не давать – так целому городку. А ещё ты такая славная с этой чёлкой. Повезёт же весной какому-то Дураку.
На полет Гагарина Наум Коржавин Шалеем от радостных слёз мы. А я не шалею - каюсь. Земля - это тоже космос. И жизнь на ней - тоже хаос. Тот хаос - он был и будет. Всегда - на земле и в небе. Ведь он не вовне - он в людях. Хоть он им всегда враждебен. Хоть он им всегда мешает, Любить и дышать мешает... Они его защищают, Когда себя защищают. И сами следят пристрастно, Чтоб был он во всем на свете... ...Идти сквозь него опасней, Чем в космос взлетать в ракете. Пускай там тарелки, блюдца, Но здесь - пострашней несчастья: Из космоса - можно вернуться, А здесь - куда возвращаться. ...Но всё же с ним не смыкаясь И ясным чувством согреты, Идут через этот хаос Художники и поэты. Печально идут и бодро. Прямо идут - и блуждают. Они человеческий образ Над ним в себе утверждают. А жизнь их встречает круто, А хаос их давит - массой. ...И нет на земле институтов Чтоб им вычерчивать трассы. Кустарность!.. Обидно даже: Такие открытья... вехи... А быть человеком так же Кустарно - как в пятом веке. Их часто встречают недобро, Но после всегда благодарны За свой сохраненный образ, За тот героизм - кустарный. Средь шума гремящих буден, Где нет минуты покоя, Он всё-таки нужен людям, Как нужно им быть собою. Как важно им быть собою, А не пожимать плечами... ...Москва встречает героя, А я его - не встречаю. Хоть вновь для меня невольно Остановилось время, Хоть вновь мне горько и больно Чувствовать не со всеми. Но так я чувствую всё же, Скучаю в праздники эти... Хоть, в общем, не каждый может Над миром взлететь в ракете. Нелёгкая это работа, И нервы нужны тут стальные... Всё правда... Но я полёты, Признаться, люблю другие. Где всё уж не так фабрично: Расчёты, трассы, задачи... Где люди летят от личной Любви - и нельзя иначе. Где попросту дышат ею, Где даже не нужен отдых... Мне эта любовь важнее, Чем ею внушённый подвиг. Мне жаль вас, майор Гагарин, Исполнивший долг майора. Мне жаль... Вы хороший парень, Но вы испортитесь скоро. От этого лишнего шума, От этой сыгранной встречи, Вы сами начнете думать, Что вы совершили нечто,- Такое, что люди просят У неба давно и страстно. Такое, что всем приносит На унцию больше счастья. А людям не нужно шума. И всё на земле иначе. И каждому вредно думать, Что больше он есть, чем он значит. .. 1961г
АЛЕКСАНДР КУШНЕР Не люблю французов с их прижимистостью и эгоизмом, Не люблю арабов с их маслянистым взором и фанатизмом, Не люблю евреев с их нахальством и самоуверенностью, Англичан с их снобизмом, скукой и благонамеренностью, Немцев с их жестокостью и грубостью, Итальянцев с плутовством и глупостью, Русских с окаянством, хамством и пьянством, Не люблю испанцев, с тупостью их и чванством, Северные не люблю народности По причине их профессиональной непригодности, И южные, пребывающие в оцепенении, Переводчик, не переводи это стихотворение. Барабаны, бубны не люблю, африканские маски, турецкие сабли. Неужели вам нравятся фольклорные ансамбли? Ответ на вопрос, к какому бы он хотел принадлежать народу, Отвечал: ни к какому. Любил природу.
Иногда встречаешь людей масштаба Вечности... Смотришь в их глаза – словно в космос открытый. В их словах – будто мудрость всего человечества, В их сердцах – сокровища жизни сокрыты. В них, как в зеркале, вся душа отражается, Сердце вдруг срывается с ритма истово. Их не обмануть, не укрыться, не спрятаться. В них гуляет свет, в них мечта и истина. Постоишь в сиянии, обогреешься И потом идёшь своими дорогами. Только изнутри навсегда изменишься – Эти люди будут тебе уроками, Путеводными звёздами, маяками в сумраке, Вдруг тебе тебя приоткроют заново. И звучишь как будто другими струнами, И встаешь, как будто бы и не падала. И живешь, как будто не разбивалась ты, Веришь вновь в людей, и в себя, и в истину. Эти люди – вестники красоты. Словно солнышка ручейки лучистые. Остановку сделай-ка, улови их свет, Не спеши бежать от них и не прячь глаза. Это сам Господь передал привет Через тех, кого не любить нельзя... Анна Островская
В дремучем крае, во скиту На острове далеком Монахи жили в старину, Молясь там одиноко. Уже прошло немало лет, Как, взяв святой водицы, Они ушли в дремучий лес В глухом краю молиться. В пещерке жили. На троих Всего одна рубаха – Другого не было у них. Так жили три монаха. Грибы варили на обед, По ягоды ходили. И, есть у них еда иль нет, Христа благодарили. Одну молитву каждый час Монахи сотворяли: О, Господи, помилуй нас! Другой они не знали. И вот, прошло немало лет, На остров одинокий Приплыл на быстром корабле Церковный чин высокий. И удивился: где псалмы? Где гласы, где седален? Неправильно, неверно вы Молитвы сотворяли! Монахи – в слезы! Научи! Мы будем век учиться, Как нужно утром и к ночи Нам правильно молиться. Владыка все им разъяснил, Благословил с улыбкой, Сел на кораблик и поплыл По глади моря зыбкой. И вдруг он видит: позади Бегут по водной глади Монахи с криком: «Погоди, Владыко, Бога ради!» Бегут, не замочив и ног, И молят со смиреньем: «Напомни нам ещё разок Последнее моленье!» Владыка охнул, осенив Себя крестом, и снова Во все глаза глядит на них, Не в силах молвить слова! Когда же речь и капля сил К Владыке возвратились, Промолвил: «Господи, спаси! Молитесь, как молились!» Л.Самойлова
«Перешел на шепот. Теперь мне сорок...» Я входил вместо дикого зверя в клетку, выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке, жил у моря, играл в рулетку, обедал черт знает с кем во фраке. С высоты ледника я озирал полмира, трижды тонул, дважды бывал распорот. Бросил страну, что меня вскормила. Из забывших меня можно составить город. Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна, надевал на себя что сызнова входит в моду, сеял рожь, покрывал черной толью гумна и не пил только сухую воду. Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя, жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок. Позволял своим связкам все звуки, помимо воя; перешел на шепот. Теперь мне сорок. Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной. Только с горем я чувствую солидарность. Но пока мне рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность. Иосиф Бродский. 24 мая 1980
«Настанет день, когда и я исчезну…» Марина Цветаева (1892-1941) Уж сколько их упало в эту бездну, Разверзтую вдали! Настанет день, когда и я исчезну С поверхности земли. Застынет все, что пело и боролось, Сияло и рвалось. И зелень глаз моих, и нежный голос, И золото волос. И будет жизнь с ее насущным хлебом, С забывчивостью дня. И будет все — как будто бы под небом И не было меня! Изменчивой, как дети, в каждой мине, И так недолго злой, Любившей час, когда дрова в камине Становятся золой. Виолончель, и кавалькады в чаще, И колокол в селе... — Меня, такой живой и настоящей На ласковой земле! К вам всем — что мне, ни в чем не знавшей меры, Чужие и свои?! — Я обращаюсь с требованьем веры И с просьбой о любви. И день и ночь, и письменно и устно: За правду да и нет, За то, что мне так часто — слишком грустно И только двадцать лет, За то, что мне прямая неизбежность — Прощение обид, За всю мою безудержную нежность И слишком гордый вид, За быстроту стремительных событий, За правду, за игру... — Послушайте! — Еще меня любите За то, что я умру.
Кто его знает, кто я такой.. Просто по жизни смиренно идущий. Я ведь всего лишь тут занят игрой, С любящим сердцем, душою поющей.
Гавриил Державин БОГ О ты, пространством бесконечный, Живый в движеньи вещества, Теченьем времени превечный, Без лиц, в трех лицах божества! Дух всюду сущий и единый, Кому нет места и причины, Кого никто постичь не мог, Кто все собою наполняет, Объемлет, зиждет, сохраняет, Кого мы называем — Бог! Измерить океан глубокий, Сочесть пески, лучи планет Хотя и мог бы ум высокий, — Тебе числа и меры нет! Не могут духи просвещенны, От света твоего рожденны, Исследовать судеб твоих: Лишь мысль к тебе взнестись дерзает, — В твоем величьи исчезает, Как в вечности прошедший миг. Хаоса бытность довременну Из бездн ты вечности воззвал, А вечность, прежде век рожденну, В себе самом ты основал: Себя собою составляя, Собою из себя сияя, Ты свет, откуда свет истек. Создавый всё единым словом, В твореньи простираясь новом, Ты был, ты есть, ты будешь ввек! Ты цепь существ в себе вмещаешь, Ее содержишь и живишь; Конец с началом сопрягаешь И смертию живот даришь. Как искры сыплются, стремятся, Так солнцы от тебя родятся; Как в мразный, ясный день зимой Пылинки инея сверкают, Вратятся, зыблются, сияют, — Так звезды в безднах под тобой. Светил возжженных миллионы В неизмеримости текут, Твои они творят законы, Лучи животворящи льют. Но огненны сии лампады, Иль рдяных кристалей громады, Иль волн златых кипящий сонм, Или горящие эфиры, Иль вкупе все светящи миры — Перед тобой — как нощь пред днем. Как капля в море опущенна, Вся твердь перед тобой сия. Но что мной зримая вселенна? И что перед тобою я? В воздушном океане оном, Миры умножа миллионом Стократ других миров, — и то, Когда дерзну сравнить с тобою, Лишь будет точкою одною: А я перед тобой — ничто. Ничто! — Но ты во мне сияешь Величеством твоих доброт; Во мне себя изображаешь, Как солнце в малой капле вод. Ничто! — Но жизнь я ощущаю, Несытым некаким летаю Всегда пареньем в высоты; Тебя душа моя быть чает, Вникает, мыслит, рассуждает: Я есмь — конечно есть и ты! Ты есть! — Природы чин вещает, Гласит мое мне сердце то, Меня мой разум уверяет, Ты есть — и я уж не ничто! Частица целой я вселенной, Поставлен, мнится мне, в почтенной Средине естества я той, Где начал тварей ты телесных, Где кончил ты духов небесных И цепь существ связал всех мной. Я связь миров повсюду сущих, Я крайня степень вещества; Я средоточие живущих, Черта начальна божества; Я телом в прахе истлеваю, Умом громам повелеваю, Я царь — я раб — я червь — я бог! Но, будучи я столь чудесен, Отколе происшел? — безвестен; А сам собой я быть не мог. Твое созданье я, создатель! Твоей премудрости я тварь, Источник жизни, благ податель, Душа души моей и царь! Твоей то правде нужно было, Чтоб смертну бездну преходило Мое бессмертно бытие; Чтоб дух мой в смертность облачился И чтоб чрез смерть я возвратился, Отец! в бессмертие твое. Неизъяснимый, непостижный! Я знаю, что души моей Воображении бессильны И тени начертать твоей; Но если славословить должно, То слабым смертным невозможно Тебя ничем иным почтить, Как им к тебе лишь возвышаться, В безмерной разности теряться И благодарны слезы лить. 1780—1784
У меня бывают мысли. Хоть и стыдно, но бывают. Мы из тьмы за ними вышли к свету, чтоб ходить по краю, чтоб понять, куда уводят эти мысли нас убогих, если вслед за ними ходят по дорогам наши ноги. Ноги ходят по дорогам, голова слова бормочет. Этих слов довольно много, каждое сказаться хочет. В каждом след моих пророчеств, одиночество и споры, где толпятся и грохочут голоса по коридорам. Голоса стучатся в двери, отворяют двери руки. Я глазам своим не верю, колесо крутя на круге. Мы придумываем ловко, сочиняем очень шустро, лепим мир без подготовки, обращаясь с добрым утром. С добрым утром, к людям добрым обращаемся словами. А потом живём подробно жизнь свою, играя снами. Бронислав Виногродский
Да упадет завеса с глаз моих! Пусть будет плоть прозрачна, голос тих, чтоб вечное расслышать и взглянуть в саму неисчезающую суть, священную основу всех сердец, где я есть и Творенье и Творец! Я есть любовь. Безгласен, слеп и глух без образа животворящий Дух. От века сущий, он творит любя глаза и уши, чтоб познать себя. Я слышу голос, вижу блеск зари и рвусь к любимой, но она - внутри. И внутрь войдя, в исток спускаюсь вновь, весь превратясь в безликую любовь... И там, внутри, как в зеркале немом я узнаю ее в себе самом. В той глубине, где разделенья нет, весь сонм огней слился в единый свет. И вот, лицо, поднявши к небесам, увидел я, что и они - я сам. И Дух постиг, освободясь от мук, что никого нет рядом и вокруг, нет никого "вдали" и в "вышине" все дали – я, и все живет во мне! Омар Ибн Фарид
Здесь всё всегда доходит до конца. Так правила сложились. Их немного. Тех правил, но по ним идёт дорога по взгляду от лица и до лица. Заглядываю в души. Берега потоки держат от земли до неба. Так речь себя слагает сквозь слога, в словах, звучащих музыкой побега. Мне самому желательно молчать, позволив неизбежному случиться. Но любопытство едкое сочится в словах и заставляет их звучать. Слова звучат и складывают мир. Мой мир живёт. Прекрасно сшит и сложен. Он мне такой годится. Он возможен в словах, что произносятся людьми. В молчании он становится иным. Об этом не расскажется словами. Как передать, что здесь нарисовали движения духа в радужные сны? Но промолчать об этом силы нет. И тут же в прах рассыпались красоты, как только рассказал, подставив ноты. Всё вдруг исчезло, превратившись в свет. Теряю путь в святую тишину, в тишайшую обитель во вселенной. Там видишь то, что есть. Иное бренно, проходит явь, проигрывая сну своё пространство красок и слогов. За миг сгорает, с дымом исчезает в одном мгновении всё преображает поток, ломая стены берегов. Бронислав Виногродский
Я стал тысячей ветров Автор неизвестен, японская поэзия: Не плачьте, пожалуйста, над моей могилой Меня там нет, я там не сплю. Тысячей ветров Я стал тысячей ветров В этом огромном небе Я дую повсюду. Осенью я становлюсь светом, чтобы вы смогли поливать поля Зимой, я стану сияющим снегом, словно алмаз. Утром, я - птица, которая будит вас Ночью, я - звезда, которая защищает вас Не плачьте, пожалуйста, над моей могилой Меня там нет, я не мертв. Тысячей ветров Я стал тысячей ветров
Пентаграмма Алистер КРОУЛИ На Заре Мирозданья, устав пресмыкаться в пыли, Человек подчинил себе зверя и стал Властелином Земли. Из священного древа он выдолбил лодку, и в ней Обогнул покоренную землю, и стал Властелином Морей. Ныне пар ему служит и молния вместо коня, Обуздал он небесные силы и стал Властелином Огня. Се, последний из демонов пал, и с незыблемых тронов Властелина Воздушных путей громогласные славят эоны. Поднимись, Человек! Ты наследуешь царство по праву! И Властителем Духа предстань пред богами на вечную славу. Перевод (с) Анна Блейз, 2008
Спойлер (Наведите указатель мыши на Спойлер, чтобы раскрыть содержимое) Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер перевод а капеллы: Неси мою душу в ночь, В марте звёзды укажут мне путь, Торжествуя, я вижу - вновь Свету тьма даёт отдохнуть. И дыханья ночи коснись, Слава тем, кому светит звезда. Не скрываю, будто горжусь – Забираю, нет ночи и дня. Песню жизни без боли пою, Не сломить им нас никогда. И о жизни ты дальше же пой: “Там не будем с тобой мы жалеть”, И напомни, кто был мне родной, Что его никогда не забыть. Не забыть - никогда... Уметь довольствоваться малым, счастливым быть в себе самом, не шляться по блестящим залам, высоким не блистать умом, служить бы делу, а не лицам, служить Творцу, а не лицу, хорькам, лисицам и куницам не дать приблизиться к лицу, и приходить ко всем с приветом, и расставаться не скорбя, не быть для всех ты можешь Фетом, но Фетом быть внутри себя. Поэтом может быть не всякий – всего один, почти никто: мой первый друг, мой друг Акакий, отдай шинель, бери пальто. И.Кабыш
Глашатай Майк – Никогда Исполнитель:Глашатай Майк Название:Никогда Текст песни Когда все Будды сняли свои маски, Когда их тела стали светом и исчезли, Я посмотрел вокруг себя и ничего не увидел, Потому что там ничего и не было Никогда. Когда все мантры, голоса и песни стали одним - Блаженством. И я посмотрел внутрь себя И не увидел там ничего Потому что там ничего не было Кроме танца пространства Никогда. И в зеркале не было моего отражения, И самого зеркала не было, Я сам стал зеркалом, И люди смотрели в него, и их эго дрожало, Боясь потерять себя навсегда. О, если бы они знали, что эго нет, и не было Никогда. И женщины думали, что любят меня, И я не мог им ответить – они любили Не меня, а свои отражения в зеркале Своего ума. Так происходило всегда. Происходило не происходя. И мужчины думали, что ненавидят меня, И я не мог драться с ними – они смотрели На свои отражениями, и вызывали на бой Самих себя в зеркале Своего ума. Так происходило всегда. Происходило не происходя. И когда все это происходило в зеркале моего ума, Я смеялся, я не мог не смеяться, И пространство смеялось вместе со мной, И смеясь об одном, мы сливались, И я не мог понять, где эта грань Между мной и пространством. Пока не увидел, что это только ограничение в моем уме Разницы между мной и пространством Нет и не было Никогда. И все стало возможно, И к этому не нужно было идти, Пытаться что-то делать, кем-то быть. Казалось, что это произошло само собой, Но, как и все в этом мире, это имело причину. И я вижу, какой путь прошло мое тело В пространстве наших умов, Прежде чем все произошло, и пространство засияло. Но это не похоже ни на что И это происходит не происходя. Прямо сейчас. В пространстве наших умов.
Где-то в дальнем краю неизвестном Вознесен к огневым небесам На скалистом утесе отвесном Бога Смерти рубиновый храм: Вьется дым голубыми клубами Над курильницей в каждом углу, И дробится бесчисленно пламя В красной смальте на гладком полу. Легкий полог от взоров скрывает Нишу в толстой гранитной стене, Где на троне своем восседает В черном камне владыка теней. И в руке его острая пика, На запястьях блестит серебро, Но весь ужас застывшего лика Ни одно не опишет перо. Анастасия Костюкевич
