Как-то он опять вывел Стасика к полукурятнику. Перед этим ночью Влад вставал и тихонько дотрагивался до тела спящего полумертвым сном Стасика, точнее, до некоторых центров, известных непредсказуемым. — Постарайтесь стать Тьмой, Станислав, — прошептал он ему. — Я научу вас, как это сделать. Тьма поглотит вашу тоску, ваш ужас, все ваше сознание. И вы освободитесь… Тьма освободит вас, потому что во тьме нет ничего реального… Даже тоски… Но нужно ваше согласие. «Мир и Хохот», Глава 15, диалог Влада и Стаса
...Все свершилось! Чудо произошло. Потерял я, Вася Куролесов, смертный облик свой, и теперь мне Вселенная как лужа. Я стал Им. Вчера навсегда простился с прежним Куролесовым... Тело мое лежит на кровати, само по себе, а я, новый Вася Куролесов, вышел из него и путешествую. Хи-хи-хи! Иногда буду возвращаться и записывать что-нибудь, чтоб прочитавший с ума (низшего) сошел. А потом хорошо для смеха побывать с виду смертным дурачком таким и пройтись по улице, зная, что ты - вне смерти, как боги. Ишь ты! И кто со мной такое совершил? Или то существо внутри, я сам то есть?! А другие?! Облетаю я, Вася Куролесов, Вселенную, видимую и невидимую, как все равно она поле какое-то для конька-горбунка. Сколько рыл перевидел, сколько существ! Это же надо, Вселенную так раздвинуть, столько миров и существ наплодить! А мне-то что - мне миры не миры, я теперь и любому миру могу мазнуть по его сути, как все равно раньше по морде какой-нибудь лошади! Гуляй, Вася Куролесов, гуляй, все миры для тебя открыты, все срезы, вся Вселенная! «Бегун»
Денис вдруг слегка помрачнел. - А знаешь, что такое эта всеобщая любовь ко всем... всем? Просто она, как покров, затмевает священный ужас, глубину и непознаваемость подлинной реальности... Без этой любви жизнь везде, не только на этой планете, превратилась бы в ад... Или все существа этой Вселенной сошли бы с ума. - О Господи, куда ты повернул... Лучше пойдём. И они пошли. «Империя Духа»
Саня возвращался с похорон один. Сначала ему было, как всегда, все безразлично и нудно. Тихонько купил в столовой из-под полы четвертинку водки. И отхлебнул немного только для вкуса. Заговорил о чем-то с инвалидом, в заброшенных глазах которого горело какое-то жуткое, никем не разделяемое знание. (Этого инвалида, звали его Васею, мало кто примечал по-настоящему.) И вдруг отошел от него в бесконечном забытьи. Словно душа Сани провалилась в собственную непостижимость. От дурости он немного запел. Прошел по переулку - вперед, вперед, к таинственным бабам, у которых непомерна была душа. И еще увидел мертвый зрак ребенка в окне. Этого с ним никогда не бывало раньше, даже когда скука вдруг превращалась в озарение, от которого он шалел. Но теперь все было иное. Точно глаз инвалида осветил его, или просто душа его стала ему в тяжесть, выйдя за пределы всего человеческого. И тогда Саня опустошенно-великой душою своей увидел внезапный край. Это был конец или начало какой-то сверхреальности, постичь которую было никому невозможно и в которой само бессмертие было так же обычно и смешно, как тряпичная нелепая кукла. И всевышняя власть этой бездны хлынула в сознание Сани. Для мира же он просто пел, расточая бессмысленные слюни в пивную кружку. «Гроб»
— В секту пойду, — бросив волосы на нос, произносит Гриша. Михайло возмущается. — Не по-научному так, — увещевает он, — Не по-научному. Ты в Москву поезжай. Или за границу. Там, говорят, профессора мозги кастрируют. — Ух ты, — цепенеет Гриша. — Ножами, — важничает Михайло. — В городах таких, как ты, много. У которых — мысли. Так им, по их прошению, почти все мозги вырезают. Профессора. Так, говорят, люди к этим профессорам валом валят. Очереди. Давка. Мордобой. Ты на всякий случай свинины прихвати. Для взятки. Абсолютно точное определение всех гуру и «наставников» — Ишь до чего дошло, — мечтательно умиляется Гриша. — Прогресс. — То-то. Это тебе не секта, — строго повторяет Михайло. Гриша задумывается. Его глазки совсем растапливаются от печали, и он вдруг начинает по-слоновьи подсюсюкивать что-то полублатное, полудетское. — Все-таки нехорошо так, по-научному. Ножами, — говорит он. — Лучше в секту пойду. Благообразнее как-то. По-духовному. Михайло машет рукой и отворачивается от него. «Счастье»
Старичок оглянулся, высморкался. Мустыгин исчез за дверью: ушел к себе. — Отколь ты такой, дед? — немножко грубовато спросил Борис Порфирьич. Старик вдруг бросил на него взгляд из-под нависших седых бровей, сырой, далекий и жутковатый. И вдруг сам старичок стал какой-то тайный. Соня испугалась. — Из того гроба я, — сурово сказал старик, указывая на тот самый пахнущий гроб. Супруги онемели. — Мой гроб это. Я его с собой заберу. И старик тяжело направился к гробу. — Чужие гробы не надо трогать! — жестко проговорил он и, взглянув на супругов, помахал большим черным пальцем. Палец был живее его головы. Потом обернулся и опять таким же сырым, но пронизывающим взглядом осмотрел чету. — Детки мои, что вы приуныли-то? — вдруг по-столетнему шушукнул он. — Идите, идите ко мне... Садитеся за стол. Я вам такое расскажу... Сучковы сели. Наутро Игорь, трезвый, пришел домой. Дома не оказалось ни родителей, ни гробов. Все остальное было в целости и сохранности. Потом появилась милиция. Супруги Сучковы исчезли навсегда. «Валюта»
Я-данное, т. е. то Я, которое дано в обычном опыте и наиболее ярко проявляется как дух (и которое есть также личное Я верующего) представляет собой непосредственный религиозный объект, исходя из того, что собственное Я единственная реальность и в то же время высочайшая ценность. Таким образом, найден естественный религиозный объект и вера покоится на прочной основе. Полем же самой веры является бессмертие этого Я, его торжество и «трансформация» в высшие формы Я. «Метафизика Я»
С одной стороны вижу ево - тело - как предмет, как тумбочку какую чужую... с другой стороны ево чувствую изнутри... Ишь... Так гул-то во мне нарастает и нарастает, я глаза на тело свое пялю, пялю, да вдруг как заору. Выскочу из ванной, дверь настежь и бегом по коридору. Это я от тела своего убежать хочу... Ахаха На форуме тоже много желающих разотождествиться с телом. Этот рассказ для них! Бегу стремглав... А сам думаю: ха-ха, тело-то свое ты, Кирпичиков, в ванне оставил... Ха-ха... Скорей, скорей... Беги от него... Надоело ведь... Ошалел от него, проклятого. Соседи во время этих историй на крючки запираются. А я свет погашу и в шкаф плотный такой, с дверцой, забьюсь: от собственного тела прячусь. Как бы еще не кинулось, не придушило меня, ненормальное... Я из шкафа тогда, граждане, по два дня не выхожу. Даже молитвами меня оттуда не выманешь. И то, правда, было со мной одно происшествие, не пойму, то ли во сне, то ли наяву. За мной собственное тело, голое, с топором по улице гналось. Я бегу - а оно за мной. "Караул - кричу, - куда милиция смотрит!" «Ваня Кирпичиков в ванне»
Совершим еще один мистический круг. Этот круг — русская тоска. В России есть Бог и есть тоска. Тоска, разумеется, бывает разная, но мы опять-таки берем высший метафизический аспект русской тоски. В этом отношении это как раз та знаменитая русская тоска без «объекта», тоска сама по себе (даже тоска при полном благополучии), о которой столько писали. Это не тоска по тому, чего втайне не хватает, скорее ее высший аспект просто в тоске самой по себе, хотя одновременно на другом уровне действительно присутствует какая-то тайная «неутоленность». Одно сосуществует в вечной «русскости» с другим, и, когда мы входим в сферу чистой метафизики, любая ординарная концептуализация, пытающаяся «все объяснить» на рациональном уровне, — совершенно нелепа; мы видим в этой сфере отдельные метафизические «огни» и реалии, и это предел возможного. Все это выше любых логических концепций. Тем не менее именно эта тоска (без «объекта» тоски), эта тревога при полноте бытия является указанием на то, что русский ум хочет выйти за пределы реальности, реальности вообще, реальности Абсолюта, Первоначала. «Россия вечная»
