Быль В ночной прохладе лунный свет Струился тихо, А в крайней хате много лет Дремало лихо. Рассвет гасил огонь свечи, Кипело дело, А лихо грелось на печи, Слегка смердело. Но счастья жирного кусок Узрев на блюде, Стряхнув с колен забот песок, Взалкали люди. Сошлись на площади гурьбой – Не вышло тихо, Галдели все наперебой – Проснулось лихо. И отрыгнув обид шматок, Бельмо нацелив, Решило погулять чуток – Вокруг взревели. Плевало лихо на алтарь, Стоглавой гидрой Оно кричало – бей! ударь! – И люди гибли. Был взят билет в один конец – До невозврата, На сына кинулся отец И брат на брата. Ночной кошмар ворота дня Едва откроет – Краснеет небо от огня, Земля от крови. А над убитым невзначай Ребёнком малым Склонилось лихо, лопоча, Глумилось, ржало. И не понять, и не помочь, И словно небыль: «Тиха украинская ночь, Прозрачно небо…» Автор: Гражданская война!
КЛЕВЕТНИКАМ РОССИИ О чем шумите вы, народные витии? Зачем анафемой грозите вы России? Что возмутило вас? волнения Литвы? Оставьте: это спор славян между собою, Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою, Вопрос, которого не разрешите вы. Уже давно между собою Враждуют эти племена; Не раз клонилась под грозою То их, то наша сторона. Кто устоит в неравном споре: Кичливый лях, иль верный росс? Славянские ль ручьи сольются в русском море? Оно ль иссякнет? вот вопрос. Оставьте нас: вы не читали Сии кровавые скрижали; Вам непонятна, вам чужда Сия семейная вражда; Для вас безмолвны Кремль и Прага; Бессмысленно прельщает вас Борьбы отчаянной отвага — И ненавидите вы нас... 339 За что ж? ответствуйте: за то ли, Что на развалинах пылающей Москвы Мы не признали наглой воли Того, под кем дрожали вы? За то ль, что в бездну повалили Мы тяготеющий над царствами кумир И нашей кровью искупили Европы вольность, честь и мир?.. Вы грозны на словах — попробуйте на деле! Иль старый богатырь, покойный на постеле, Не в силах завинтить свой измаильский штык? Иль русского царя уже бессильно слово? Иль нам с Европой спорить ново? Иль русский от побед отвык? Иль мало нас? Или от Перми до Тавриды, От финских хладных скал до пламенной Колхиды, От потрясенного Кремля До стен недвижного Китая, Стальной щетиною сверкая, Не встанет русская земля?.. Так высылайте ж к нам, витии, Своих озлобленных сынов: Есть место им в полях России, Среди нечуждых им гробов. Пушкин
Гумилёв думаю бы ответил))я Его стих немного подредактировал правда: Твоя война – для НАС война. Покинь же сумрачные станы, Чтоб песней, звонкой как струна, Целить души открыты раны. Что значит в битве алость губ? То только сказка, отойди же. Лишь(?) через наш холодный труп Пройдут враги и станут ближе….
Там, где есть горизонт, парус ему судья. Глаз предпочтёт обмылок, чем тряпочку или пену. И если кто-нибудь спросит: "кто ты?" ответь: "кто я, я — никто", как Улисс некогда Полифему. Иосиф Бродский
Иоганн Гете «Парабаза» Довелось в былые годы Духу страстно возмечтать Зиждущий порыв природы Проследить и опознать. Ведь себя одно и то же По-различному дарит, Малое с великим схоже, Хоть и разнится на вид; В вечных сменах сохраняясь, Было – в прошлом, будет – днесь. Я, и сам, как мир, меняясь, К изумленью призван здесь. Перевод - Н. Вильмонта
Борис Пастернак Я научу тебя тому восторгу, Что каждую утолевает жажду, Не покидай воздвигнутого морга, Будь вечно с тем, что там легко однажды. <1911>
Вознесенский Андрей Прорабы духа Не гласно и не по радио, Слышу внутренним слухом — Объявлен набор в прорабы Духа! Требуются бессребреники От Кушки и до Удельной! Мы — нация Блока, Хлебникова. Неужто мы оскудели? Подруги прорабов духа, Молодые Афины Паллады! Вы выстрадали в клетухах Потрясшие мир палаты. Духовные подмастерья, Вам славы не обещаю, Вам обещаю тернии, Но сердцем не обнищаете. С души всё спадает рабское, Пустяковое, Когда я вхожу в прорабскую Цветаева и Третьякова. Пчёлы национальные! Медичи из купцов — Москворецкие меценаты, Точнее — творцы творцов. Голодных моих соплеменников Париж озирал в бинокли — Врубил своё чудо Мельников Космически-избяное. Время кидать булыжники — Время гранить базальты. Сколько спасли подвижники, Сколько мы разбазарили! Читаю письма непраздные Чистого поколения — Как в школу прорабов правды, Синие заявления! Требуйте, Третьяковы! Принадлежат истории Не кто крушил Петергофы, А кто Петергофы строили. Есть в каждом росток прорабства, В самом есть непролазном. Прорабы, прорабы, прорабы, Проснуться пора бы! Сметёт духовных арапов, Карьерных арапов нюха. Требуются прорабы Духа.
САМОСОЗНАНИЕ Мне снились: и море, и горы... Мне снились... Далекие хоры Созвездий Кружились В волне мировой... Порой метеоры Из высей катились, Беззвучно Развеявши пурпурный хвост надо мной. Проснулся — и те же: и горы, И море... И долгие, долгие взоры Бросаю вокруг. Всё то же... Докучно Внимаю, Как плачется бездна: Старинная бездна лазури; И — огненный, солнечный Круг. Мои многолетние боли — Доколе?.. Чрез жизни, миры, мирозданья За мной пробегаете вы? В надмирных твореньях,— В паденьях — Течет бытие... Но — о Боже!— Сознанье Всё строже, всё то же — Всё то же Сознанье Мое. Андрей Белый Борис Николаевич Бугаев ( 26 октября 1880 - 8 января 1934 ) Золотому блеску верил, А умер от солнечных стрел. Думой века измерил, А жизнь прожить не сумел.
Ф. И. Тютчев. «Тени сизые смесились...» Тени сизые смесились, Цвет поблекнул, звук уснул – Жизнь, движенье разрешились В сумрак зыбкий, в дальный гул... Мотылька полет незримый Слышен в воздухе ночном... Час тоски невыразимой!.. Всё во мне, и я во всем!.. Сумрак тихий, сумрак сонный, Лейся в глубь моей души, Тихий, темный, благовонный, Всё залей и утиши. Чувства мглой самозабвенья Переполни через край!.. Дай вкусить уничтоженья, С миром дремлющим смешай! <1835>
Сегодня Перевод М. Квятковской Роза льет аромат несравненный, Расцветает и вянет она. Плесни мне, дружище, вина, И выпьем за тленность вселенной. Словно бабочка, льнет красота То к одной, то к другой светлокудрой. Все сущее — видимость. Мудрый Следит, как играет мечта. Тишина Перевод Ю. Денисова О, нежность вечера! О, полумрак осенний! Как смерть безбольная, кончается закат. По стенам к потолку карабкаются тени, И дремлют комнаты, и лампы не горят. Как смерть безбольная, с отрадною улыбкой Приходят сумерки. И в глубину зеркал Ты отступаешь сам, и странен образ зыбкий, И кажется, что он не жил, а умирал. Картины темные висят на белых стенах, Пейзаж задумчивый — пейзаж твоей души. Как будто черный снег все падает в тиши, Там, в долгих сумерках, печально-неизменных. О, нежность вечера, привыкшая к сурдине И к звукам томных арф, кларнетов и виол! Любовники молчат в мечтах о птице синей, Рисунок на ковре их взгляды вдаль увел. О, если б вздохи слить в едином аромате, Став существом одним, — какая благодать! И думать об одном и об одном молчать, Когда последний свет томится на закате. В ВАГОНЕ Перевод Ю. Денисова Ребенку жить в изгнанье суждено, И он в вагоне гаснет от печали. Неудержимо ускользают дали, А он глядит в вечернее окно. Загадочным желанием томим, Он чувствует Эдем, скользящий мимо… Эдем исчез!.. Восторг — воздушней дыма, Развеялись надежды вместе с ним. Смиритесь иль судьбу на бой зовите — Неумолим извечный ход событий, И что нас ждет, еще никто не знал. О, как горька недостижимость рая! Он близко, за окном, но, как Тантал, Стремлюсь к нему, его не достигая. Иван Жилькен [Iwan Gilkin] (7 января, 1858 — 28 сентября, 1924) — бельгийский поэт-символист, писавший на французском языке. Спойлер (Наведите указатель мыши на Спойлер, чтобы раскрыть содержимое) Раскрыть Спойлер Свернуть Спойлер Иван Жилькен родился в Брюсселе. Учился в Лувенском университете. В 90-е годы руководил журналом «Молодая Бельгия». Был тесно связан с символистами, к примеру, фронтиспис одного из его сборников был проиллюстрирован Одилоном Редоном. Его зрелые произведения затрагивали религиозные и философские темы, были весьма пессимистичны, определенное влияние на это настроение оказали поэзия Шарля Бодлера и философия Артура Шопенгауэра. В 1903 и 1909 годах был номинирован на Нобелевскую премию.
Талисман (=знание Я ЕСТЬ) Там, где море вечно плещет На пустынные скалы, Где луна теплее блещет В сладкий час вечерней мглы, Где, в гаремах наслаждаясь, Дни проводит мусульман, Там волшебница, ласкаясь, Мне вручила талисман. И, ласкаясь, говорила: «Сохрани мой талисман: В нем таинственная сила! Он тебе любовью дан. От недуга, от могилы, В бурю, в грозный ураган, Головы твоей, мой милый, Не спасет мой талисман. И богатствами Востока Он тебя не одарит, И поклонников пророка Он тебе не покорит; И тебя на лоно друга, От печальных чуждых стран, В край родной на север с юга Не умчит мой талисман... Но когда коварны очи Очаруют вдруг тебя, Иль уста во мраке ночи Поцелуют не любя — Милый друг! от преступленья, От сердечных новых ран, От измены, от забвенья Сохранит мой талисман!» А.С.Пушкин
28 мая 1886 года родился поэт, прозаик, критик и мемуарист Владислав Фелицианович Ходасевич (1886--1939). Ходасевич известен как один из лучших критиков первой половины XX века. В рецензии на сборник Анны Ахматовой "Чётки" он увидел все основные черты её поэзии: «В стихах каждого подлинного поэта есть нечто ему одному присущее и, собственно, неизъяснимое никакими словами о его поэзии. О стихах Анны Ахматовой говорить особенно трудно, и мы не боимся признаться в этом. Отметив их очаровательную интимность, их изысканную певучесть, хрупкую тонкость их как будто небрежной формы, мы все-таки ничего не скажем о том, что составляет их обаяние. Стихи Ахматовой очень просты, немногоречивы, в них поэтесса сознательно умалчивает о многом — едва ли не это составляет их главную прелесть. Их содержание всегда шире и глубже слов, в которые она замкнута, но происходит это никак не от бессилия покорить слово себе, а, напротив, от умения вкладывать в слова и в их сочетания нечто большее, чем то, что выражает их внешний смысл. Оттого каждое стихотворение Ахматовой, несмотря на кажущуюся недоговоренность, многозначительно и интересно». Кроме рецензии на "Четки" Ахматовой откликнулся на книгу "Белая стая" (http://az.lib.ru/h/hodasewich_w_f/text_0690.shtml). В обзоре "Русская поэзия" писал, характеризуя поэзию "Цеха поэтов": "...Ахматова обладает дарованием подлинным и изящным, стих ее легок, приятен для слуха. В мире явлений поэтесса любит замечать его милые мелочи и умеет говорить о них". Ахматова вспоминала, что читала Ходасевичу утраченный текст написанного ею либретто, по "Снежной маске" Блока, которое Ходасевич назвал "ослепительным". Взаимоотношения, как можно полагать, были дружески-доброжелательными, о чем свидетельствуют пометы Ахматовой в записных книжках. В последние годы жизни, полемизируя с критикой на страницах своих рабочих тетрадей, Ахматова неизменно выделяла из потока хулы и славы выступления и оценки Ходасевича. Подводя итоги 50-летия творческого пути, готовясь встретить свое 75-летие, в перечень работ, отмеченных знаком +, означающим в ее письме не только оценочный момент, но и присутствие некоего тайного смысла, Ахматова отмечает работы В. Ф. Ходасевича. Размышляя о потерях, которые были нанесены научному и творческому потенциалу России эмиграцией или высылкой многих известных деятелей культуры, Ахматова не раз называла Ходасевича. ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ Nel mezzo del cammin di nostra vita* Я, я, я! Что за дикое слово! Неужели вон тот - это я? Разве мама любила такого, Желто-серого, полуседого И всезнающего, как змея? Разве мальчик, в Останкине летом Танцевавший на дачных балах,- Это я, тот, кто каждым ответом Желторотым внушает поэтам Отвращение, злобу и страх? Разве тот, кто в полночные споры Всю мальчишечью вкладывал прыть,- Это я, тот же самый, который На трагические разговоры Научился молчать и шутить? Впрочем - так и всегда на средине Рокового земного пути: От ничтожной причины - к причине, А глядишь - заплутался в пустыне, И своих же следов не найти. Да, меня не пантера прыжками На парижский чердак загнала. И Виргилия нет за плечами,- Только есть одиночество - в раме Говорящего правду стекла. * На середине пути нашей жизни (итал.) 18-23 июля 1924, Париж Отчетливо автобиографическое стихотворение «Перед зеркалом» было написано Ходасевичем 18–23 июля 1924 года, спустя два года после отъезда из большевистской России. Стихотворение содержит глубокий Дантевский подтекст:http://www.ruthenia.ru/document/551683.html#1
ПРЕДСТАВЛЕНИЕ. И.Бродский Михаилу Николаеву Председатель Совнаркома, Наркомпроса, Мининдела! Эта местность мне знакома, как окраина Китая! Эта личность мне знакома! Знак допроса вместо тела. Многоточие шинели. Вместо мозга - запятая. Вместо горла - темный вечер. Вместо буркал - знак деленья. Вот и вышел человечек, представитель населенья. Вот и вышел гражданин, достающий из штанин. "А почем та радиола?" "Кто такой Савонарола?" "Вероятно, сокращенье". "Где сортир, прошу прощенья?" Входит Пушкин в летном шлеме, в тонких пальцах - папироса. В чистом поле мчится скорый с одиноким пассажиром. И нарезанные косо, как полтавская, колеса с выковыренным под Гдовом пальцем стрелочника жиром оживляют скатерть снега, полустанки и развилки обдавая содержимым опрокинутой бутылки. Прячась в логово свое волки воют "E-мое". "Жизнь - она как лотерея". "Вышла замуж за еврея". "Довели страну до ручки". "Дай червонец до получки". Входит Гоголь в бескозырке, рядом с ним - меццо-сопрано. В продуктовом - кот наплакал; бродят крысы, бакалея. Пряча твердый рог в каракуль, некто в брюках из барана превращается в тирана на трибуне мавзолея. Говорят лихие люди, что внутри, разочарован под конец, как фиш на блюде, труп лежит нафарширован. Хорошо, утратив речь, Встать с винтовкой гроб стеречь. "Не смотри в глаза мне, дева: все равно пойдешь налево". "У попа была собака". "Оба умерли от рака". Входит Лев Толстой в пижаме, всюду - Ясная Поляна. (Бродят парубки с ножами, пахнет шипром с комсомолом.) Он - предшественник Тарзана: самописка - как лиана, взад-вперед летают ядра над французским частоколом. Се - великий сын России, хоть и правящего класса! Муж, чьи правнуки босые тоже редко видят мясо. Чудо-юдо: нежный граф Превратился в книжный шкаф! "Приучил ее к минету". "Что за шум, а драки нету?" "Крыл последними словами". "Кто последний? Я за вами". Входит пара Александров под конвоем Николаши. Говорят "Какая лажа" или "Сладкое повидло". По Европе бродят нары в тщетных поисках параши, натыкаясь повсеместно на застенчивое быдло. Размышляя о причале, по волнам плывет "Аврора", чтобы выпалить в начале непрерывного террора. Ой ты, участь корабля: скажешь "пли!" - ответят "бля!" "Сочетался с нею браком". "Все равно поставлю раком". "Эх, Цусима-Хиросима! Жить совсем невыносимо". Входят Герцен с Огаревым, воробьи щебечут в рощах. Что звучит в момент обхвата как наречие чужбины. Лучший вид на этот город - если сесть в бомбардировщик. Глянь - набрякшие, как вата из нескромныя ложбины, размножаясь без резона, тучи льнут к архитектуре. Кремль маячит, точно зона; говорят, в миниатюре. Ветер свищет. Выпь кричит. Дятел ворону стучит. "Говорят, открылся Пленум". "Врезал ей меж глаз поленом". "Над арабской мирной хатой гордо реет жид пархатый". Входит Сталин с Джугашвили, между ними вышла ссора. Быстро целятся друг в друга, нажимают на собачку, и дымящаяся трубка... Так, по мысли режиссера, и погиб Отец Народов, в день выкуривавший пачку. И стоят хребты Кавказа как в почетном карауле. Из коричневого глаза бьет ключом Напареули. Друг-кунак вонзает клык в недоеденный шашлык. "Ты смотрел Дерсу Узала?" "Я тебе не вс╦ сказала". "Раз чучмек, то верит в Будду". "Сукой будешь?" "Сукой буду". Входит с криком Заграница, с запрещенным полушарьем и с торчащим из кармана горизонтом, что опошлен. Обзывает Ермолая Фредериком или Шарлем, Придирается к закону, кипятится из-за пошлин, восклицая: "Как живете!" И смущают глянцем плоти Рафаэль с Буанаротти - ни черта на обороте. Пролетарии всех стран Маршируют в ресторан. "В этих шкарах ты как янки". "Я сломал ее по пьянке". "Был всю жизнь простым рабочим". "Между прочим, все мы дрочим". Входят Мысли О Грядущем, в гимнастерках цвета хаки. Вносят атомную бомбу с баллистическим снарядом. Они пляшут и танцуют: "Мы вояки-забияки! Русский с немцем лягут рядом; например, под Сталинградом". И, как вдовые Матр╦ны, глухо воют циклотроны. В Министерстве Обороны громко каркают вороны. Входишь в спальню - вот те на: на подушке - ордена. "Где яйцо, там - сковородка". "Говорят, что скоро водка снова будет по рублю". "Мам, я папу не люблю". Входит некто православный, говорит: "Теперь я - главный. У меня в душе Жар-птица и тоска по государю. Скоро Игорь воротится насладиться Ярославной. Дайте мне перекреститься, а не то - в лицо ударю. Хуже порчи и лишая - мыслей западных зараза. Пой, гармошка, заглушая саксофон - исчадье джаза". И лобзают образа с плачем жертвы обреза... "Мне - бифштекс по-режиссерски". "Бурлаки в Североморске тянут крейсер бечевой, исхудав от лучевой". Входят Мысли О Минувшем, все одеты как попало, с предпочтеньем к чернобурым. На классической латыни и вполголоса по-русски произносят: "Вс╦ пропало, а) фокстрот под абажуром, черно-белые святыни; б) икра, севрюга, жито; в) красавицыны бели. Но - не хватит алфавита. И младенец в колыбели, слыша "баюшки-баю", отвечает: "мать твою!"". "Влез рукой в шахну, знакомясь". "Подмахну - и в Сочи". "Помесь лейкоцита с антрацитом называется Коцитом". Входят строем пионеры, кто - с моделью из фанеры, кто - с написанным вручную содержательным доносом. С того света, как химеры, палачи-пенсионеры одобрительно кивают им, задорным и курносым, что врубают "Русский бальный" и вбегают в избу к тяте выгнать тятю из двуспальной, где их сделали, кровати. Что попишешь? Молодежь. Не задушишь, не убьешь. "Харкнул в суп, чтоб скрыть досаду". "Я с ним рядом срать не сяду". "А моя, как та мадонна, не желает без гондона". Входит Лебедь с Отраженьем в круглом зеркале, в котором взвод берез идет вприсядку, первой скрипке корча рожи. Пылкий мэтр с воображеньем, распаленным гренадером, только робкого десятку, рвет когтями бархат ложи. Дождь идет. Собака лает. Свесясь с печки, дрянь косая с голым задом донимает инвалида, гвоздь кусая: "Инвалид, а инвалид. У меня внутри болит". "Ляжем в гроб, хоть час не пробил!" "Это - сука или кобель?" "Склока следствия с причиной прекращается с кончиной". Входит Мусор с криком: "Хватит!" Прокурор скулу квадратит. Дверь в пещеру гражданина не нуждается в "сезаме". То ли правнук, то ли прадед в рудных недрах тачку катит, обливаясь щедрым недрам в масть кристальными слезами. И за смертною чертою, лунным блеском залитою, челюсть с фиксой золотою блещет вечной мерзлотою. Знать, надолго хватит жил тех, кто головы сложил. "Хата есть, да лень тащиться". "Я не блядь, а крановщица". "Жизнь возникла как привычка раньше куры и яичка". Мы заполнили всю сцену! Остается влезть на стену! Взвиться соколом под купол! Сократиться в аскарида! Либо всем, включая кукол, языком взбивая пену, хором вдруг совокупиться, чтобы вывести гибрида. Бо, пространство экономя, как отлиться в форму массе, кроме кладбища и кроме черной очереди к кассе? Эх, даешь простор степной без реакции цепной! "Дайте срок без приговора!" "Кто кричит: "Держите вора!"? " "Рисовала член в тетради". "Отпустите, Христа ради". Входит Вечер в Настоящем, дом у чорта на куличках. Скатерть спорит с занавеской в смысле внешнего убранства. Исключив сердцебиенье - этот лепет я в кавычках - ощущенье, будто вычтен Лобачевский из пространства. Ропот листьев цвета денег, комариный ровный зуммер. Глаз не в силах увеличить шесть-на-девять тех, кто умер, кто пророс густой травой. Впрочем, это не впервой. "От любви бывают дети. Ты теперь один на свете. Помнишь песню, что, бывало, я в потемках напевала? Это - кошка, это - мышка. Это - лагерь, это - вышка. Это - время тихой сапой убивает маму с папой".
TERMINUS Шеймас Хини I Ковыряясь в земле, я находил Желудь шершавый и ржавый болт. Поднимая глаза, видел холмы И дымящую заводскую трубу. Вслушиваясь, различал стук машин И топот лошадиных копыт. Что за диво, если мысли мои Двоились, одна сквозь другую сквозя? II Когда славили белочки мудрой запас, Он сиял предо мной, как рождественский дар. Когда обличали скупцов, — медяки Жгли карман мне, как уголья из костра. Я был пограничной канавой, томясь Невозможностью примирить берега. III И все-таки, если иначе взглянуть, Два ведра легче нести, чем одно. Я вырос, привыкнув изгибом хребта Уравновешивать лишний вес. Меж двух приходов, меж двух баронств — Стоя на камне посредине реки, Я был, как последний эрл на коне, Окликающий равных на том берегу. Терминус Владимир Куприн Во тьме рождается заря, Она приходит ниоткуда. И уловить секунду чуда Не могут ухо и ноздря. В селе брехнёт спросонья пёс. Качнётся ветка в тёмном лесе, Мгновенья солнечного блеска Ещё не чует спящий плёс. Речная заводь, камыши; Шумит поток, спадая с гребли; Змеятся жёлтых лилий стебли… Всё ждёт отрады для души. Но вот наметилась вдали Слабо светящаяся щёлка – Разрез на чёрной глади шёлка, Скрывающего грудь земли. Через разрез сочится свет, Пропитан колером кармина, Как будто римский бог Терминус Своим порезом чертит след. Terminus a quo Марк Стрелецкий Великим огнем, струей и потоком Спускается с неба живительный дар Сочится сквозь щель распахнутых окон Глотается ртами как сладкий нектар . Но что же случилось, что прячет от нас Крикливо немое жизнеродное светило? Громыхая верлибром, отцовский наказ Разрешает все то, что мать запретила . Читайте же с болью бытия апокрифы Окунайтесь челом в коррозию ветра Тревожным морем разбивайтесь о рифы. Пляшите у бездны, до края три метра . Народы великие, страшите меня Когда в сердце поет овод хищноокий Не способны обнять вы душою моря И криком "Люблю!" воскресить одиноких . Экстазные речи глаголит Мельпомена О том как безногий пытался ходить Мы отыщем спасение в сетях экумена Почему же скользка гармонии нить? Все праздники нынче - торжество левосудия Тщетно вопрошаю Дедала о крыльях В песнях живет лишь то словоблудие Что в театре развеяно прахом на стульях . Арес и Энио клеймили обшлаг Славили рьяно войны лепрозорий Камни в песок превращает кулак Тесно и душно в бескрайнем просторе . Держите друг друга на дистанции выстрела Язвите устами сквозь шипение трубки Огнем и водою я истину выстрадал Танцуйте шутами под пение дудки . Но однажды над горем и слезной росой Солнце раскинется и экзоруины Вновь засверкают прекрасной звездой Как сверкают весной ветви рябины Почва щедра и россыпь камелии Странника встретит без лишнего шума Сладкими нотами манит Офелия От бурной воды я спасен корнем дуба . Безгрешное чадо видит сны о грядущем Как я решаю судьбы логарифмы Покуда ваш поезд еще не пропущен Услышьте же эхо скальпеля рифмы ! Термiнусу - Охоронцю меж Нiч пролетить, i потому торжество починається Богу, Що вказівками своїми наші межує поля. Термін ! Ти камінь чи пень, іще древніми в землю заритий, В образі тому чи іншому видно божественний лик. З різних боків сусіди прикрашають вінками тугими, Термін священний, тобі заспівають хвалу. Термін, межує собою міста, і народи, і царства, І без тебе за ниви сварився би завжди народ. Ти непідкупний, тебе не спокусять ні гроші, ні слово, Вірний ти сторож границь, що позначив Закон. Знаєш, як сталося те, коли будували наш Капітолій? Термін по волі Богів в храму кордони ввійшов. І як переказу слово глаголить, серед Божого храму лишився, Разом з Юпітером в храмі знаходиться він. Та й дотепер над собою, щоб зоряне небо він бачив, В храмі покрівлі йому прорубали вікно. Термін, позбувся тоді ти навіки рухливості волі, Й постійно стоїш там, де заритий колись. Як попросить сусід, ніяких йому скидок не робиш, Щоб не сказали, що людям даєш переваги над Богом.
Мою душу не терзают печали, я позабыл вкус табака и вина, от погружения в себя мои глаза изрядно устали, а мне наплевать, я с упоением гляжу в никуда. Там нет мест для дешевых страстей и тревог, а это,друг мой,незабываемое чувство, ничто не благо,ничто не порок, когда внутри тебя пусто Ты можешь сколько угодно прикидываться на людях собой изучать мир и его жителей - интересно но все это меркнет перед той темнотой глухой,пустой,неиссякаемой тайной что является тобой Проснувшись, ты посмотришь в окно уже другими глазами возможно станет немного грустно: все эти люди никогда себя не встречали и в тот же момент,мой дорогой, ты вспомнишь все прошлые сны в которых рождаясь, мы умирали в иных. Автор неизвестен
Константин Бальмонт о колесе Сансары и Татхагатагарбхе. Надо отметить, что Бальмонт интересовался буддизмом, перевел с санскрита поэму Ашвагхоши "Жизнь Будды". К числу наиболее известных буддийских стихотворений Бальмонта обычно относят: "Майя", "Круговорот", "Жизнь", "Паук". Круговорот Не только люди и герои, Волненье дум тая, Томятся жаждой в душном зное Земного бытия. Но даже царственные боги Несут тяжелый плен, Всегда витая на пороге Все новых перемен. Они счастливее, чем люди, Герои равны им, Но все они скорбят о чуде Всем существом своим. В оковах жизни подневольной Запутанных миров, Скорбят о вечности безбольной Непреходящих снов. И только Он, Кто всех их видит С незримой высоты, Кто бледной травки не обидит, В Чьем лоне я и ты,— Лишь только Он, всегда блаженный, Ничем не утомлен, И жизнь с ее игрой мгновенной Пред ним скользит, как сон. Никем не понят и незнаем, Он любит свет и тьму, И круг заветный мы свершаем, Чтобы придти к Нему. Как луч от Солнца, в жгучем зное, Сквозь бездну мглы скользим, И вновь — к Нему, в святом покое, И вот мы снова — с Ним!
